Неточные совпадения
Аркадий задумался, а Базаров
лег и повернулся лицом к стене.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте,
и схватил лихорадку. Отвык совсем от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык к своему уголку, где
повернуться трудно; можно только
лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг к двери —
и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Заплатина круто
повернулась перед зеркалом
и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями
и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: — Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная дама придала своей физиономии гордое
и презрительное выражение.
И с этим
лег в постель, укрылся своим дубленым тулупом
и молча
повернулся к стене, а Юстин Помада, постояв молча над его кроватью, снова зашагал взад
и вперед.
Я хотел было все рассказать ему, но удержался
и только улыбнулся про себя.
Ложась спать, я, сам не знаю зачем, раза три
повернулся на одной ноге, напомадился,
лег и всю ночь спал как убитый. Перед утром я проснулся на мгновенье, приподнял голову, посмотрел вокруг себя с восторгом —
и опять заснул.
Купчиха, жеребая запоздавшая кобыла, слушавшая сначала рассказ, вдруг
повернулась и медленно отошла под сарай,
и там начала кряхтеть так громко, что все лошади обратили на нее внимание; потом она
легла, потом опять встала, опять
легла.
Никита зашёл на кладбище, проститься с могилой отца, встал на колени пред нею
и задумался, не молясь, — вот как
повернулась жизнь! Когда за спиною его взошло солнце
и на омытый росою дёрн могилы
легла широкая, угловатая тень, похожая формой своей на конуру злого пса Тулуна, Никита, поклонясь в землю, сказал...
И тут бабка выросла из-под земли
и перекрестилась на дверную ручку, на меня, на потолок. Но я уж не рассердился на нее.
Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару
и по очереди дежурить возле нее. Затем ушел к себе через двор. Помню, синий свет горел у меня в кабинете, лежал Додерляйн, валялись книги. Я подошел к дивану одетый,
лег на него
и сейчас же перестал видеть что бы то ни было; заснул
и даже снов не видел.
Отдохнув несколько, я отправился к Фустову
и рассказал ему все, чему я был свидетелем в течение того дня. Он выслушал меня сидя, не поднимая головы,
и, подсунув обе руки под ноги, промолвил опять: «Ах, моя бедная, бедная!» —
и опять
лег на диван
и повернулся ко мне спиной.
Поплакав минут с десять, Фустов встал,
лег на диван,
повернулся лицом к стене
и остался неподвижен. Я подождал немного, но, видя, что он не шевелится
и не отвечает на мои вопросы, решился удалиться. Я, быть может, взвожу на него напраслину, но едва ли он не заснул. Впрочем, это еще бы не доказывало, чтоб он не чувствовал огорчения… а только природа его была так устроена, что не могла долго выносить печальные ощущения… Уж больно нормальная была природа!
Граф
лег на диван
и повернулся к стене, Иван Александрыч на цыпочках вышел из кабинета.
Петр Дмитрич разделся
и лег на свою постель. Он молча закурил папиросу
и тоже стал следить за мухой. Взгляд его был суров
и беспокоен. Молча минут пять Ольга Михайловна глядела на его красивый профиль. Ей казалось почему-то, что если бы муж вдруг
повернулся к ней лицом
и сказал: «Оля, мне тяжело!», то она заплакала бы или засмеялась,
и ей стало бы легко. Она думала, что ноги поют
и всему ее телу неудобно оттого, что у нее напряжена душа.
Однако вспомнил про старика своего… «Неужто, думаю, я его обману?»
Лег на траву, в землю уткнулся, полежал маленечко, потом встал, да
и повернулся к острогу. Назад не гляну… Подошел поближе, поднял глаза, а в башенке, где у нас были секретные камеры, на окошке мой старик сидит да на меня из-за решетки смотрит.
Ну-с,
легли мы, покурили, покалякали — всё больше о женском поле, как оно
и приличествует в холостой компании, посмеялись, разумеется; смотрю: погасил Василий Васильич свою свечку
и спиной ко мне
повернулся; значит: «шлафензиволь».
И с этим словом
повернулся на другой бок
и лег лицом к стене.
Семен
повернулся и, посвистывая, поплелся к избе. Минут через пять около Степана зашуршала трава. Степан поднял голову. К нему шла Марья. Марья подошла, постояла
и легла рядом с Степаном.
Я
повернулся к стене
и заплакал: спал или не спал я после этого — не знаю, но только я слышал, как пришел Лаптев, как он долго зажигал свечу отсыревшими спичками,
и все шепотом на что-то ворчал,
и очень долго укладывался,
и потом опять встал, скрипел что-то дверями, вероятно запирал их,
и снова
ложился.
Это днем
и вечером. А ночью, когда я, вернувшись домой,
ложусь спать
и в потемках спрашиваю себя, отчего же это в самом деле мне так мучительно скучно, в груди моей беспокойно поворачивается какая-то тяжесть, —
и я припоминаю, как неделю тому назад в одном доме, когда я стал спрашивать, что мне делать от скуки, какой-то незнакомый господин, очевидно не москвич, вдруг
повернулся ко мне
и сказал раздраженно...
— Мимо! — крикнул Долохов
и бессильно
лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову
и,
повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу
и вслух приговаривая непонятные слова...