Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю
дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление
было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай
с богом!
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно
было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания…
Дочка слушала
с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Он даже до того
был неучтив, что скоро ушел от них в другую сторону, желая повысмотреть, куда ушла губернаторша
с своей
дочкой.
Марья Ивановна принята
была моими родителями
с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя
было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской
дочке.
—
Будешь задумчив, как навяжется такая супруга, как Марина Антиповна! Помнишь Антипа? ну, так его
дочка! А золото-мужик, большие у меня дела делает: хлеб продает, деньги получает, — честный, распорядительный, да вот где-нибудь да подстережет судьба! У всякого свой крест! А ты что это затеял, или в самом деле
с ума сошел? — спросила бабушка, помолчав.
И вдруг такая находка: тут уж пойдут не бабьи нашептывания на ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни, а тут письмо, манускрипт, то
есть математическое доказательство коварства намерений его
дочки и всех тех, которые его от нее отнимают, и что, стало
быть, надо спасаться, хотя бы бегством, все к ней же, все к той же Анне Андреевне, и обвенчаться
с нею хоть в двадцать четыре часа; не то как раз конфискуют в сумасшедший дом.
Охота
была счастливая, убили двух медведей и обедали, собираясь уезжать, когда хозяин избы, в которой останавливались, пришел сказать, что пришла дьяконова
дочка, хочет видеться
с князем Нехлюдовым.
Но
дочка, приходя за супом, платьев своих ни одного не продала, а одно из них
было даже
с предлинным хвостом.
Тут случилась неожиданность: Алеша вдруг чихнул; на скамейке мигом притихли. Алеша встал и пошел в их сторону. Это
был действительно Смердяков, разодетый, напомаженный и чуть ли не завитой, в лакированных ботинках. Гитара лежала на скамейке. Дама же
была Марья Кондратьевна, хозяйкина
дочка; платье на ней
было светло-голубое,
с двухаршинным хвостом; девушка
была еще молоденькая и недурная бы собой, но
с очень уж круглым лицом и со страшными веснушками.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему
поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон
с его женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на
дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.
Лошади
были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться
с смотрителем и его
дочкой. Наконец я
с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [
с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
По лицу его
дочки заметно
было, что ей не слишком приятно тереться около возов
с мукою и пшеницею.
А кузнец, который
был издавна не в ладах
с ним, при нем ни за что не отважится идти к
дочке, несмотря на свою силу.
О. П. Киреева
была знакома
с нашей семьей, и часто ее маленькая
дочка Леля бывала у нас, и мы
с женой бывали в ее маленькой квартирке в третьем этаже промозглого грязно-желтого здания, под самой каланчой.
— Хороши твои девушки, хороши красные… Которую и брать, не знаю, а начинают
с краю. Серафима Харитоновна, видно, богоданной
дочкой будет… Галактиона-то моего видела? Любимый сын мне
будет, хоша мы не ладим
с ним… Ну, вот и
быть за ним Серафиме. По рукам, сватья…
А в конце концов все-таки мы замешаны, все-таки
дочки ваши замешаны, Иван Федорыч, девицы, барышни, лучшего общества барышни, невесты; они тут находились, тут стояли, всё выслушали, да и в истории
с мальчишками тоже замешаны, радуйтесь, тоже тут
были и слушали!
Странны
были и они,
дочки с маменькой: они же предположили и решили, что князю бы лучше просидеть вечер молча; но только что увидали его в углу, в полнейшем уединении и совершенно довольного своею участью, как тотчас же и растревожились.
— К Александру Тихонычу
дочка вчерашнего числа приехала из Петербурга.
С мужем, говорят, совсем решилась: просит отца в монастыре келейку ей поставить и там
будет жить белицей.
— Женни
будет с вами делиться своим журналом. А я вот
буду просить Николая Степановича еще снабжать Женичку книгами из его библиотечки. У него много книг, и он может руководить Женичку, если она захочет заняться одним предметом. Сам я устарел уж, за хлопотами да дрязгами поотстал от современной науки, а Николаю Степановичу за
дочку покланяюсь.
Больная девочка развеселялась как ребенок, кокетничала
с стариком, подсмеивалась над ним, рассказывала ему свои сны и всегда что-нибудь выдумывала, заставляла рассказывать и его, и старик до того
был рад, до того
был доволен, смотря на свою «маленькую
дочку Нелли», что каждый день все более и более приходил от нее в восторг.
— В будущем году! Невесту он себе еще в прошлом году приглядел; ей
было тогда всего четырнадцать лет, теперь ей уж пятнадцать, кажется, еще в фартучке ходит, бедняжка. Родители рады! Понимаешь, как ему надо
было, чтоб жена умерла? Генеральская
дочка, денежная девочка — много денег! Мы, брат Ваня,
с тобой никогда так не женимся… Только чего я себе во всю жизнь не прощу, — вскричал Маслобоев, крепко стукнув кулаком по столу, — это — что он оплел меня, две недели назад… подлец!
—
Будет, мой друг, к обеду, непременно
будет. И Нонночка
с мужем — все вместе приедут. Чай, ты уж слышал: ведь я дочку-то замуж выдала! а какой человек… преотличнейший! В следователях служит у нас в уезде, на днях целую шайку подмётчиков изловил! Вот радость-то
будет! Ах, ты родной мой, родной!
— А потом, вскоре,
дочка с судебным следователем сбежала — тоже любимочка
была. И тут дым коромыслом у них пошел; хотела
было Марья Петровна и к губернатору-то на суд ехать и прошение подавать, да ночью ей, слышь, видение
было: Савва Силыч, сказывают, явился, простить приказал. Ну, простила, теперь друг к дружке в гости ездят.
Дочка у него в дома рукодельничать хаживала. Однако в маленьком городишке это ремесло самое дрянное, потому что у нас и платьев-то носить некому. Выработаешь ли, нет ли, три целковых в месяц — тут и
пей и
ешь. Из себя она
была разве молода только, а то и звания красоты нет. Я
с ней почесть что и не встречался никогда, потому что ни ей, ни мне не до разговоров
было.
Груше
было неизвестно и людям строго-настрого наказано
было от нее скрывать, что у князя, до этого случая
с Грушею,
была в городе другая любовь — из благородных, секретарская
дочка Евгенья Семеновна.
Известная она
была во всем городе большая на фортепьянах игрица, и предобрая барыня, и тоже собою очень хорошая, и имела
с моим князем
дочку, но располнела, и он ее, говорили, будто за это и бросил.
— Полно, Христа ради, Иван, полно: ни за что на свете я тебя ни разу не ударю, а только уходи поскорее, пока Машеньки
с дочкой дома нет, а то они по тебе очень плакать
будут.
Так я все чем больше эту думу в голове содержу, тем больше уверяюсь, что иначе это
быть не могло, и не могу смотреть ни на какие сборы к его венчанью
с предводительскою
дочкою.
— Нет, это пустяки, — говорит, — пустяки: я вижу, что ты можешь
быть нянькой; а то мне беда; потому что у меня жена
с ремонтером отсюда
с тоски сбежала и оставила мне грудную
дочку, а мне ее кормить некогда и нечем, так ты ее мне выкормишь, а я тебе по два целковых в месяц стану жалованья платить.
— Взял нищую
с дороги, не дал
с голоду умереть да еще жалованье положил, бесстыдник этакой! У самого
дочка есть: лучше бы
дочке что-нибудь скопил! — ворчала она себе под нос.
Большов. Прощай,
дочка! Прощайте, Алимпияда Самсоновна! Ну, вот вы теперь
будете богаты, заживете по-барски. По гуляньям это, по балам — дьявола тешить! А не забудьте вы, Алимпияда Самсоновна, что
есть клетки
с железными решетками, сидят там бедные-заключенные. Не забудьте нас, бедных-заключенных. (Уходит
с Аграфеной Кондратьевной.)
Подавали на стол, к чаю, красное крымское вино, тартинки
с маслом и сыром, сладкие сухари. Играл на пианино все тот же маленький, рыжеватый, веселый Панков из консерватории, давно сохнувший по младшей
дочке Любе, а когда его не
было, то заводили механический музыкальный ящик «Монопан» и плясали под него. В то время не
было ни одного дома в Москве, где бы не танцевали при всяком удобном случае, до полной усталости.
Конечно, всего скорее могла донести матери младшая
дочка, четырнадцатилетняя лупоглазая Любочка, большая егоза и ябедница, шантажистка и вымогательница. Зоркие ее глаза видели сквозь стены, а
с ней, как
с «маленькой», мало стеснялись. Когда старшие сестры не брали ее
с собой на прогулку, когда ей необходимо
было выпросить у них ленточку, она, устав клянчить, всегда прибегала к самому ядовитому приему: многозначительно кивала головой, загадочно чмокала языком и говорила протяжно...
На другой день мы
были в Законорье, у вдовы Чуркина Арины Ефимовны, которая жила
с дочкой-подростком в своем доме близ трактира. В трактире уже все знали о том, что Костя осрамился, и все радовались. Вскоре его убили крестьяне в Болоте, близ деревни Беливы. Уж очень он грабил своих, главным образом сборщиков на погорелое, когда они возвращаются из поездок
с узлами и деньгами.
Старик представил меня жене, пожилой, но еще красивой южной донской красотой. Она очень обрадовалась поклону от дочери. За столом сидели четыре
дочки лет от четырнадцати и ниже. Сыновей не
было — старший
был на службе, а младший, реалист, — в гостях.
Выпили водочки — старик любил
выпить, а после борща, «красненьких» и «синеньких», как хозяйка нежно называла по-донскому помидоры, фаршированные рисом, и баклажаны
с мясом, появилась на стол и бутылочка цимлянского.
«
Есть новость! Так что мы
с барином женимся, его благородие полковницку
дочку засватали»…
Я тогда встретился
с ним в доме одного родственника; у этого родственника
была дочка, очень хорошенькая.
Невеста соскучилась
было длинной церемонией, множеством поздравлений и сиденьем на одном месте, но когда позволили ей посадить возле себя свою новую московскую куклу, то сделалась очень весела, объявляла всем гостям, что это ее
дочка, и заставляла куклу кланяться и вместе
с ней благодарить за поздравления.
Ты продала свою внучку разбойнику Мишке Куролесову, который приворотил вас
с дочкой к себе нечистой силой…» Старуха Бактеева вышла из себя и в запальчивости выболтала, что Арина Васильевна и ее дочери
были с ней заодно и заранее приняли разные подарки от Михаила Максимовича.
— Нет, не осталось. Да она чужая
была, из кацапок чи из цыганок… Я еще маленьким хлопцем
был, когда она пришла к нам в село. И девочка
с ней
была:
дочка или внучка… Обеих прогнали…
А зовут его Алешкой Пазухиным!..» Невестки хотя и дружили
с Нюшей, особенно Ариша, но внутренне
были против нее, потому что Нюша все-таки
была «отецкая», баловная
дочка, и Татьяна Власьевна ворчала на нее только для видимости.
Марфа Петровна побоялась развязать язык перед Матреной Ильиничной, потому что старуха
была нравная,
с характером, да и милую
дочку Дунюшку недавно еще выдала в брагинский дом, пожалуй, не ровен час, обидится чем-нибудь.
— Не то чтоб жаль; но ведь, по правде сказать, боярин Шалонский мне никакого зла не сделал; я
ел его хлеб и соль. Вот дело другое, Юрий Дмитрич, конечно, без греха мог бы уходить Шалонского, да, на беду, у него
есть дочка, так и ему нельзя… Эх, черт возьми! кабы можно
было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего… Эй вы, передовые!.. ступай! да пусть рыжий-то едет болотом первый и если вздумает дать стречка, так посадите ему в затылок пулю…
С богом!
Сношения Дуни
с приемышем давно
были ему известны; отчаяние, обнаруженное ею, ничего, следовательно, не раскрывало ему нового: как ни горько
было ему отказаться от рыбаковой
дочки, он успел, однако ж, давно свыкнуться
с своей долей.
—
Ела я и всё думала про Перфишкину
дочку… Давно я о ней думаю… Живёт она
с вами — тобой да Яковом, — не
будет ей от того добра, думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а, как черви, ползут…
Женщина осталась
с дочкой — ни вдова, ни замужняя, без куска хлеба. Это
было в Воронеже, она жила в доме купца Аносова, дяди Григория Ивановича, куда последний приехал погостить. За год до этого, после рождения младшей дочери Нади, он похоронил жену. Кроме Нади, остались трехлетний Вася и пятилетняя Соня.
— Нет, уж это — благодарю покорно! — возразила Елизавета Петровна грустно-насмешливым голосом. — Мне
дочка вон напрямик сказала: „Если вы, говорит, маменька, еще раз заикнетесь, говорит,
с князем о деньгах, так я видеться
с вами не
буду“. Ну, так мне тут погибай лучше все, а видеть ее я желаю.
— Три и
есть. Обедать время пришло. Ну, посадили меня, доброго молодця, честь честью. Опять старики
с дочкой вместе, нам
с молодым хозяином на особицю, да еще, слышь, обоим чашки-те разные. Тут уж мне за беду стало. «Ах вы, говорю, такие не эдакие. Вы не то што меня бракуете, вы и своего-то мужика бракуете». — «А потому, — старуха баит, — и бракуем, што он по Русе ходит,
с вашим братом, со всяким поганым народом, нахлебается…» Вот и поди ты, как они об нас понимают!
Все мы, конечно,
были знакомы г-ну Шмиту. Он
был истинный артист своего дела и знал студентов не только по фамилиям, но и по степени их аппетита и по их вкусам. Меня всегда забавляло странное сходство толстого и некрасивого немца
с его субтильной и хорошенькой
дочкой. Когда он смеялся, широкий рот раскрывался до ушей, и он становился похож на толстую лягушку… Девушка казалась мне теперь маленьким головастиком…
И я
был там, играл
с Грациановым и другими гостями в стуколку, проиграл целую уйму пятаков, говорил комплименты кабатчице Колупаевой, ухаживал за ее
дочкой,
пил водку, закусывал рыжей икрой, а за ужином
ел говяжий студень
с хреном. Вообще, по оказанному мне радушному приему я убедился, что кабатчики, наконец, примирились со мной и допустили меня в свою среду. Нет сомнения, что я
был обязан этим Грацианову.