Неточные совпадения
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту:
бывало, так его
в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по
комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
А другой раз сидит у себя
в комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один;
бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как
бывают гостиницы
в губернских городах, где за два рубля
в сутки проезжающие получают покойную
комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью
в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.
Бывало, под предлогом необходимой надобности, прибежишь от урока
в ее
комнату, усядешься и начинаешь мечтать вслух, нисколько не стесняясь ее присутствием.
Всегда она
бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась
в сундуках, которыми была наполнена ее
комната, или записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да, мой батюшка, да».
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх,
в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и
в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались.
В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Оно, положим, болезнь, духота тоже иной раз
в комнатах бывает, да все-таки-с!
А тут Катерина Ивановна, руки ломая, по
комнате ходит, да красные пятна у ней на щеках выступают, — что
в болезни этой и всегда
бывает: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки не видят!
Бывали минуты, когда Клим Самгин рассматривал себя как иллюстрированную книгу, картинки которой были одноцветны, разнообразно неприятны, а объяснения к ним, не удовлетворяя, будили грустное чувство сиротства. Такие минуты он пережил, сидя
в своей
комнате,
в темном уголке и тишине.
И ушла, оставив его, как всегда,
в темноте,
в тишине. Нередко
бывало так, что она внезапно уходила, как бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за собой, как тень свою, все, что он хотел сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно,
в комнату ворвался ветер, внес запах пыли, начал сердито перелистывать страницы книги на столе и помог Самгину возмутиться.
Тут чувство благодарности за радость толкнуло Клима сказать ему, что Лидия часто
бывает у Макарова. К его удивлению, Варавка не рассердился, он только опасливо взглянул
в сторону
комнат матери и негромко сказал...
Варвара по вечерам редко
бывала дома, но если не уходила она — приходили к ней. Самгин не чувствовал себя дома даже
в своей рабочей
комнате, куда долетали голоса людей, читавших стихи и прозу. Настоящим, теплым, своим домом он признал
комнату Никоновой. Там тоже были некоторые неудобства; смущал очкастый домохозяин, он, точно поджидая Самгина, торчал на дворе и, встретив его ненавидящим взглядом красных глаз из-под очков, бормотал...
«Вот охота тащиться
в жар!» — сказал он сам себе, зевнул и воротился, лег на диван и заснул тяжелым сном, как,
бывало, сыпал
в Гороховой улице,
в запыленной
комнате, с опущенными шторами.
Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести
в порядок! Бедам и убыткам не
бывает конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись
в дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать из
комнаты, или он сам уходил с бранью и с проклятиями.
— Это вы так судите, но закон судит иначе. Жена у него тоже счеты предъявляла и жаловалась суду, и он у нее не значится… Он, черт его знает, он всем нам надоел, — и зачем вы ему деньги давали! Когда он
в Петербурге
бывает — он прописывается где-то
в меблированных
комнатах, но там не живет. А если вы думаете, что мы его защищаем или нам его жалко, то вы очень ошибаетесь: ищите его, поймайте, — это ваше дело, — тогда ему «вручат».
Бабушка уже успела
побывать у нее
в комнате, когда она только что встала с постели. Проснувшись и поглядев вокруг себя, Марфенька ахнула от изумления и внезапной радости.
— Ничего ему не будет, мама, никогда ему ничего не
бывает, никогда ничего с ним не случится и не может случиться. Это такой человек! Вот Татьяна Павловна, ее спросите, коли не верите, вот она. (Татьяна Павловна вдруг вошла
в комнату.) Прощайте, мама. Я к вам сейчас, и когда приду, опять спрошу то же самое…
«У меня с рук не сходила, — вспоминал старик, —
бывало, и ходить учу, поставлю
в уголок шага за три да и зову ее, а она-то ко мне колыхается через
комнату, и не боится, смеется, а добежит до меня, бросится и за шею обымет.
Они оставались там минут десять совсем не слышно и вдруг громко заговорили. Заговорили оба, но князь вдруг закричал, как бы
в сильном раздражении, доходившем до бешенства. Он иногда
бывал очень вспыльчив, так что даже я спускал ему. Но
в эту самую минуту вошел лакей с докладом; я указал ему на их
комнату, и там мигом все затихло. Князь быстро вышел с озабоченным лицом, но с улыбкой; лакей побежал, и через полминуты вошел к князю гость.
В этом ресторане,
в Морской, я и прежде
бывал, во время моего гнусненького падения и разврата, а потому впечатление от этих
комнат, от этих лакеев, приглядывавшихся ко мне и узнававших во мне знакомого посетителя, наконец, впечатление от этой загадочной компании друзей Ламберта,
в которой я так вдруг очутился и как будто уже принадлежа к ней нераздельно, а главное — темное предчувствие, что я добровольно иду на какие-то гадости и несомненно кончу дурным делом, — все это как бы вдруг пронзило меня.
В комнатах пахло сыростью: видно,
в них не часто
бывали путешественники.
Бывало, не заснешь, если
в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь
в потолок и
в окна, или заскребет мышонок
в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда
в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер
в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов
в первый раз почувствовал с болью
в сердце, что он чужой
в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным
комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это
бывает после смерти близкого человека.
Федор Павлович ложился по ночам очень поздно, часа
в три,
в четыре утра, а до тех пор все,
бывало, ходит по
комнате или сидит
в креслах и думает.
Отец трепетал над ним, перестал даже совсем пить, почти обезумел от страха, что умрет его мальчик, и часто, особенно после того, как проведет,
бывало, его по
комнате под руку и уложит опять
в постельку, — вдруг выбегал
в сени,
в темный угол и, прислонившись лбом к стене, начинал рыдать каким-то заливчатым, сотрясающимся плачем, давя свой голос, чтобы рыданий его не было слышно у Илюшечки.
Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг,
бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз,
в нижние
комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила,
в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет,
бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по
комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как,
бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это был не сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал
в окно, я бросил
в него стакан… вот этот… Постой, я и прежде спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь
бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу… а сплю. Но он тут сидел, он был, вот на этом диване… Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп, — засмеялся вдруг Иван и принялся шагать по
комнате.
И Александра Андреевна ко мне привязалась: никого,
бывало, к себе
в комнату, кроме меня, не пускает.
В задней
комнате дома, сырой и темной, на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как
бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
Если Вера Павловна возвращается усталая, обед
бывает проще; она перед обедом сидит
в своей
комнате, отдыхая, и обед остается, какой был начат при ее помощи, а докончен без нее.
Вера Павловна нежится;
в своей
комнате бывает она теперь только, когда мужа нет дома или когда он работает, — да нет, и когда работает, она часто сидит у него
в кабинете; когда заметит, что мешает, что работа требует полного внимания, тогда зачем же мешать?
— Я одному удивляюсь, — продолжал Бьюмонт на следующий день (они опять ходили вдоль по
комнатам, из которых
в одной сидел Полозов): — я одному удивляюсь, что при таких условиях еще
бывают счастливые браки.
Бывало, она
в это время идет одна
в свою мастерскую или сидит
в своей
комнате и работает одна.
Во — первых, у нас будут две
комнаты, твоя и моя, и третья,
в которой мы будем пить чай, обедать, принимать гостей, которые
бывают у нас обоих, а не у тебя одного, не у меня одной.
Прогладавшегося медведя запрут,
бывало,
в пустой
комнате, привязав его веревкою за кольцо, ввинченное
в стену.
Представьте себе, что как внесешь сот — дух пойдет по всей
комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что
бывает в серьгах.
В соседнем флигеле дома Мосолова помещался трактир Гусенкова, а во втором и третьем этажах — меблированные
комнаты. Во втором этаже номеров было около двадцати, а
в верхнем — немного меньше.
В первый раз я
побывал в них
в 1881 году, у актера А. Д. Казакова.
Здесь игра начиналась не раньше двух часов ночи, и
бывали случаи, что игроки засиживались
в этой
комнате вплоть до открытия клуба на другой день,
в семь часов вечера, и, отдохнув тут же на мягких диванах, снова продолжали игру.
На уроках всегда
бывало так тихо, что одни голоса учителей, занимавшихся
в разных
комнатах, раздавались по всему пансиону.
Усталый, с холодом
в душе, я вернулся
в комнату и стал на колени
в своей кровати, чтобы сказать обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро…
В середине одной из молитв
в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул
в ухо, стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда
бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин
бывал только наверху,
в парадной половине, а потом пробрался и
в жилые
комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него
в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
А Полуянов сидел
в комнате Харитона Артемьича и как ни
в чем не
бывало пил чай стакан за стаканом.
— Ну, квартирку-то могли бы и получше найти, — как ни
в чем не
бывало, советовала Харитина, оглядывая
комнаты. — Ты-то чего смотрела, Сима?
Теперь мать жила
в двух
комнатах передней половины дома, у нее часто
бывали гости, чаще других братья Максимовы...
Когда
в комнате бывало тихо и смена разнообразных звуков не развлекала его внимания, ребенок, казалось, думал о чем-то с недоумелым и удивленным выражением на красивом и не по-детски серьезном лице.
Она встречается с самим Беневоленским
в проходной
комнате, вроде буфета; вместе с нею — подруга ее Паша, которой она перед этим только что бросила несколько слов о том, как он над ней,
бывало, буйствовал, пьяный…
Иногда, по ночам, мы проводили целые часы одни, молча, — мамелюк Рустан храпит,
бывало,
в соседней
комнате; ужасно крепко спал этот человек.
Бывало, сидит он
в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит;
в низкой
комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами, тени от рук их то бегают, то странно дрожат
в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся
в голове ребенка.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала
в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза
в теплую
комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не
бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.