Неточные совпадения
Говорит она нам вдруг, что ты лежишь в белой горячке и только что убежал тихонько от доктора, в
бреду,
на улицу и что тебя побежали отыскивать.
— Что же: вы
бредили страстью для меня — ну, вот я страстно влюблена, — смеялась она. — Разве мне не все равно — идти туда (она показала
на улицу), что с Ельниным, что с графом? Ведь там я должна «увидеть счастье, упиться им»!
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот
на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный,
побрел вниз по Нагорной
улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Лемм, проводивший его до
улицы, тотчас согласился и крепко пожал его руку; но, оставшись один
на свежем и сыром воздухе, при только что занимавшейся заре, оглянулся, прищурился, съежился и, как виноватый,
побрел в свою комнатку. «Ich bin wohl nicht klug» (я не в своем уме), — пробормотал он, ложась в свою жесткую и короткую постель.
А Добров ходил между тем по разным избам и, везде выпивая, кричал
на всю
улицу каким-то уж нечленораздельным голосом.
На другой день его нашли в одном ручье мертвым; сначала его видели ехавшим с Александром Ивановичем в коляске и целовавшимся с ним, потом он
брел через одно селение уже один-одинехонек и мертвецки пьяный и, наконец, очутился в бочаге.
Частный пристав Рогуля выполз
на минуту из-под стеганого одеяла, глянул мутными глазами
на улицу, испил кваску, молвил: «Рано!» — и
побрел опять
на кровать досыпать веселый сон.
Друзья замерли
на месте. Я вскоре вернулся, и мы вышли
на улицу. Ливень лил стеной. Мы
брели по тротуарам по колено в воде, а с середины
улиц неслись бурные потоки.
Смотрел я
на нее, слушал грустную музыку и
бредил: найду где-то клад и весь отдам ей, — пусть она будет богата! Если б я был Скобелевым, я снова объявил бы войну туркам, взял бы выкуп, построил бы
на Откосе — лучшем месте города — дом и подарил бы ей, — пусть только она уедет из этой
улицы, из этого дома, где все говорят про нее обидно и гадко.
Зотушка, когда вышел из братцевой горницы,
побрел к себе в флигелек, собрал маленькую котомочку, положил в нее медный складень — матушкино благословение — и с этой ношей, помолившись в последний раз в батюшкином дому, вышел
на улицу. Дело было под вечер. Навстречу Зотушке попалось несколько знакомых мастеровых, потом о. Крискент, отправлявшийся
на своей пегой лошадке давать молитву младенцу.
По узким
улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых, крики
бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая
на полуслове речь друг друга, напряженно вслушивались — не идут ли
на приступ враги?
— Да, конечно, можно, — отвечала Анна Михайловна. Проводив Долинского до дверей, она вернулась и стала у окна. Через минуту
на улице показался Долинский. Он вышел
на середину мостовой, сделал шаг и остановился в раздумье; потом перешагнул еще раз и опять остановился и вынул из кармана платок. Ветер рванул у него из рук этот платок и покатил его по
улице. Долинский как бы не заметил этого и тихо
побрел далее. Анна Михайловна еще часа два ходила по своей комнате и говорила себе...
И наконец замолчала совсем и молча, с дикой покорностью совалась из угла в угол, перенося с места
на место одну и ту же вещь, ставя ее, снова беря — бессильная и в начавшемся
бреду оторваться от печки. Дети были
на огороде, пускали змея, и, когда мальчишка Петька пришел домой за куском хлеба, мать его, молчаливая и дикая, засовывала в потухшую печь разные вещи: башмаки, ватную рваную кофту, Петькин картуз. Сперва мальчик засмеялся, а потом увидел лицо матери и с криком побежал
на улицу.
Застревая в узких
улицах, беспорядочным потоком двигались обозы и батареи;
брели толпы солдат с болтающимися
на плечах винтовками…