Неточные совпадения
Он бросился
бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери
на лестнице отворены настежь, и
на площадке,
на лестнице и туда вниз — всё люди, голова с головой, все смотрят, — но все притаились и ждут, молчат!..
Круглая
площадка,
на ней — небольшой садик, над головами прохожих вьется по столбам дорога, по дороге пробежал поезд, изогнулся над самым заливом и
побежал дальше берегом, скрывшись за углом серого дома и кинувши
на воду клуб черного дыма.
Глеб умер седым стариком, умерла жена его — ручей все еще
бежит тою же светлою, говорливою струею; и нет сомнения, долго еще переживет он детей тех маленьких ребятишек, звонкие голоса которых раздавались теперь
на площадке…
На этот раз, однако ж, Захар, движимый, вероятно, какими-нибудь особенными соображениями, не удержал Гришку. Он ограничился тем лишь, что следил за товарищем глазами во все время, как тот подымался по
площадке. Как только Гришка скрылся в воротах, Захар проворно вскочил с места и
побежал к избам, но не вошел
на двор, а притаился за воротами.
Старик отодвинулся от меня, и даже губы его, полные и немного смешные, тревожно вытянулись. В это время
на площадке лестницы появилась лысая голова и полное, упитанное лицо профессора Бел_и_чки. Субинспектор
побежал ему навстречу и стал что-то тихо и очень дипломатически объяснять… Чех даже не остановился, чтобы его выслушать, а продолжал идти все тем же ровным, почти размеренным шагом, пока субинспектор не забежал вперед, загородив ему дорогу. Я усмехнулся и вошел в аудиторию.
Мы почти
побежали к подъезду. Я вступил
на площадку, и… руки мои опустились от изумления, а ноги так и приросли к камню.
Но
на верхней
площадке его тоска возросла до такой нестерпимой боли, что он вдруг, сам не сознавая, что делает, опрометью
побежал вниз. В одну минуту он уже был
на крыльце. Он ни
на что не надеялся, ни о чем не думал, но он вовсе не удивился, а только странно обрадовался, когда увидел свою мать
на том же самом месте, где за несколько минут ее оставил. И
на этот раз мать должна была первой освободиться из лихорадочных объятий сына.
Коротков
побежал через колонный зал туда, куда ему указывала маленькая белая рука с блестящими красными ногтями. Проскакав зал, он очутился
на узкой и темноватой
площадке и увидал открытую пасть освещенного лифта. Сердце ушло в ноги Короткову, — догнал… пасть принимала квадратную одеяльную спину и черный блестящий портфель.
Кальсонер выскочил в вестибюль
на площадку с органом первым, секунду поколебался, куда
бежать, рванулся и, круто срезав угол, исчез за органом. Коротков бросился за ним, поскользнулся и, наверно, разбил бы себе голову о перила, если бы не огромная кривая и черная ручка, торчащая из желтого бока. Она подхватила полу коротковского пальто, гнилой шевиот с тихим писком расползся, и Коротков мягко сел
на холодный пол. Дверь бокового хода за органом со звоном захлопнулась за Кальсонером.
С
площадки толстяк скакнул в кабину, забросился сетками и ухнул вниз, а по огромной, изгрызенной лестнице
побежали в таком порядке: первым — черный цилиндр толстяка, за ним — белый исходящий петух, за петухом — канделябр, пролетевший в вершке над острой белой головкой, затем Коротков, шестнадцатилетний с револьвером в руке и еще какие-то люди, топочущие подкованными сапогами. Лестница застонала бронзовым звоном, и тревожно захлопали двери
на площадках.
Надин отец
бежит в соседнюю булочную и покупает большой круглый фисташковый торт. Слон обнаруживает желание проглотить его целиком вместе с картонной коробкой, но немец дает ему всего четверть. Торт приходится по вкусу Томми, и он протягивает хобот за вторым ломтем. Однако немец оказывается хитрее. Держа в руке лакомство, он подымается вверх со ступеньки
на ступеньку, и слон с вытянутым хоботом, с растопыренными ушами поневоле следует за ним.
На площадке Томми получает второй кусок.
Ничего не понимая, я в растерянности следовала за ней. Но когда Аннушка, пройдя через длинную спальню в подвале, вывела меня
на нижнюю
площадку черной институтской лестницы, я поняла, что мне помешали
бежать, и желанная свобода снова потеряна…
Тупой, животный ужас охватил его — ужас, при котором перестают рассуждать. Сталкивая всех локтями с дороги, Ляхов стрелою пробежал длинную мастерскую, выскочил
на площадку и помчался по крутой каменной лестнице наверх, в брошировочное отделение. Андрей Иванович, задыхаясь,
бежал за ним.
А потом снова эти ужасные вагоны III класса — как будто уже десятки, сотни их прошел он, а впереди новые
площадки, новые неподатливые двери и цепкие, злые, свирепые ноги. Вот наконец последняя
площадка и перед нею темная, глухая стена багажного вагона, и Юрасов
на минуту замирает, точно перестает существовать совсем. Что-то
бежит мимо, что-то грохочет, и покачивается пол под сгибающимися, дрожащими ногами.
Надо было перейти улицу. Я больше тащилась, чем шла. С подъезда мы поднялись во второй этаж. Когда я очутилась
на площадке перед дверью, у меня вдруг прошла моя слабость. Мне сделалось неловко, совестно. Хоть назад
бежать! Но человек отпер дверь, и мы вошли. В комнатах было очень натоплено. Вся кровь бросилась мне сейчас в голову.
Княжна Марья накинула шаль и
побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой-то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла
на лестницу.
На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другою свечей в руке, стоял ниже,
на первой
площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что-то.