Неточные совпадения
Обалдуй бросился ему на шею и начал
душить его своими длинными, костлявыми руками; на жирном лице Николая Иваныча выступила краска, и он словно помолодел; Яков, как сумасшедший, закричал: «Молодец, молодец!» — даже мой сосед, мужик
в изорванной свите, не вытерпел и, ударив кулаком по столу, воскликнул: «А-га! хорошо, черт побери, хорошо!» — и с решительностью
плюнул в сторону.
— Закона, — проклятая его
душа! — сквозь зубы сказал он. — Лучше бы он по щеке меня ударил… легче было бы мне, — и ему, может быть. Но так, когда он
плюнул в сердце мне вонючей слюной своей, я не стерпел.
Обхождение Мосея Мосеича, его приветливость и внимание заронили
в душу Брагина луч надежды: авось и его дельце выгорит… Да просто сказать, не захочет марать рук об него этот Мосей Мосеич. Что ему эти двенадцать кабаков —
плюнуть да растереть. Наверно, это все Головинский наврал про Жареного. Когда они вернулись
в кабинет, Брагин подробно рассказал свое дело. Жареный слушал его внимательно и что-то чертил карандашом на листе бумаги.
Расходившийся старик колотил кулаками
в стену брагинского дома и
плевал в окна, но там все было тихо, точно все вымерли. Гордей Евстратыч лежал на своей кровати и вздрагивал при каждом вскрикивании неистовствовавшего свата. Если бы теперь попалась ему под руку Ариша, он ее
задушил бы, как котенка.
У Гордея Евстратыча воротило на
душе от этих церемоний, и не раз ему хотелось
плюнуть на все, даже на самого Мосея Мосеича, а потом укатить
в свой Белоглинский завод,
в Старую Кедровскую улицу, где стоит батюшкин дом.
— Я собрал бы остатки моей истерзанной
души и вместе с кровью сердца
плюнул бы
в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских людей! О! гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее? Превратили ли вы слезы прошлого
в перлы? Что дали вы жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
Эти люди, забыв, что я их облагодетельствовал, на каждом шагу после того бранили при мне русских, говорили, что все мы — идиоты, татары, способные составлять только быдло, и наконец, стали с восторгом рассказывать, как они
плюют нашим офицерам
в лицо,
душат в постелях безоружных наших солдат.
Ему же я обязан знанием рыбачьих обычаев и суеверий во время ловли: нельзя свистать на баркасе;
плевать позволено только за борт; нельзя упоминать черта, хотя можно проклинать при неудаче: веру, могилу, гроб,
душу, предков, глаза, печенки, селезенки и так далее; хорошо оставлять
в снасти как будто нечаянно забытую рыбешку — это приносит счастье; спаси бог выбросить за борт что-нибудь съестное, когда баркас еще
в море, но всего ужаснее, непростительнее и зловреднее — это спросить рыбака: «Куда?» За такой вопрос бьют.
Задумался на этот раз помещик не на шутку. Вот уж третий человек его дураком чествует, третий человек посмотрит-посмотрит на него,
плюнет и отойдет. Неужто он
в самом деле дурак? неужто та непреклонность, которую он так лелеял
в душе своей,
в переводе на обыкновенный язык означает только глупость и безумие? и неужто, вследствие одной его непреклонности, остановились и подати, и регалии и не стало возможности достать на базаре ни фунта муки, ни куска мяса?
— Нельзя было,
душа моя. Генерал просто меня прогнал; встретил
в лавках: «Что вы, говорит, сидите здесь? Я, говорит, давно для вас место приготовил». Я говорю: «Ваше превосходительство, у меня хозяйство». — «
Плюньте, говорит, на ваше хозяйство; почтенная супруга ваша с часу на час вас ждет», — а на другой день даже письмо писал ко мне; жалко только, что дорогою затерял.
Обращение со всеми — материнское… Н-да… Извольте понять: живёшь на земле, ни один чёрт даже и
плюнуть на тебя не хочет, не то что зайти иногда и спросить — что, как, и вообще — какая жизнь? по
душе она или по
душу человеку? А начнёшь умирать — не только не позволяют, но даже
в изъян вводят себя. Бараки… вино… два с полтиной бутылка! Неужто нет у людей догадки? Ведь бараки и вино большущих денег стоят. Разве эти самые деньги нельзя на улучшение жизни употреблять, — каждый год по нескольку?
Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы;
от копоти
в оспе.
Я знаю —
солнце померкло б, увидев
наших
душ золотые россыпи!
Ты, может быть, думал, что Солитер станет распинаться да
душу за общество полагать, а ты будешь лежать да благородным манером
в потолок
плевать?
Унтер-офицер бегает из угла
в угол,
плюет и ругается. Никита стоит на том же месте и
в той же позе, следя глазами за рассерженным начальником. Он не возмущен бранью и оскорблениями и только всею
душою горюет о своей неспособности «заслужить» начальству.
— Я сейчас же догадался, что это кровь… пошел на кухню и рассказал нашим; те подстерегли и видели, как он ночью сушил
в саду поддевку. Ну, известно, испужались. Зачем ему мыть, ежели он не виноват? Стало быть, крива
душа, коли прячется… Думали мы, думали и потащили его к вашему благородию… Его тащим, а он пятится и
в глаза
плюет. Зачем ему пятиться, ежели он не виноват?
Хвалынцеву стало как-то скверно на
душе от всех этих разговоров, так что захотелось просто
плюнуть и уйти, но он понимал
в то же время свое двусмысленное и зависимое положение
в обществе деликатно арестовавшего его полковника и потому благоразумно воздержался от сильных проявлений своего чувства.
— Да! вот всегда такова-то правда людская на свете! — печально и горько вздыхал он. — Ты
душу за них отдать готов, ты на крест, на плаху идешь, а они над тобой издеваются, они
в тебя каменьями и грязью швыряют… Люди, люди!.. братьями вы называетесь!.. Что ж, рвите меня по-братски! бейте меня,
плюйте, терзайте!..
У меня щемило на
душе, я старался на него не смотреть, — и
плевал в угол, и говорил...
И во всем теле чувствуешь щекотание какое-то, мурашки, легкую дрожь… Всегда мне было приятно это чувство. Но не ужас ли? Я испытывала то же самое… И
в какую минуту? — когда мне нужно было кинуться на него,
задушить его,
плюнуть ему
в лицо, надавать ему пощечин!.. Que sais-je! [Не знаю, что еще! (фр.).]
— Лелька! — Задыхался и со страданием смотрел на нее. — Выходит, можно было вас и не слушать… Можно было… п-плюнуть вам
в бандитские ваши рожи! Ведь я с тех самых дней весь спокой потерял. Целиком и полностью! Вполне категорически! Каждую ночь его вижу… Бежит босой по снегу: «Дяденька! Отдай валенки!..» А ты, гадюка, смотрела, и ничего у тебя
в душе не тронулось?
— Однако, надо действовать… Так, пожалуй, и впрямь все состояние Петра перейдет к этой девчонке… Но этого допустить нельзя… Я раньше
задушу ее, чем это состоится… Когда я подумаю, что
в железном сундуке Петра, который стоит
в кабинете, лежит бумаг и золота тысяч на двести… я дрожу от злобы… Семен, я говорю тебе, если бы я добыл только этот капитал, то
плюнул бы на все остальное…