Игра в штос туманит головы, как дурман, и каторжный, проигрывая пищу и одежду, не чувствует голода и холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во время такой работы, как нагрузка, когда баржа с углем стучит бортом о пароход,
плещут волны и люди зеленеют от морской болезни, в барже происходит игра в карты, и деловой разговор мешается с картежным: «Отваливай!
Неточные совпадения
Плеская шумною
волнойВ края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову,
плеснуть на нее
волной чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от страха: сделаю, что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
Намедни и я видел, что
волной плеснуло на берег, вон на ту низенькую батарею, да и смыло пушку, она и поплыла, а японец едет подле да и толкает ее к берегу.
Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью
плеснет большая рыба и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей
волной…
Нева точно спала; изредка, будто впросонках, она
плеснет легонько
волной в берег и замолчит.
Дробясь о мраморны преграды,
Жемчужной, огненной дугой
Валятся,
плещут водопады,
И ручейки в тени лесной
Чуть вьются сонною
волной.
— Где-то синеет южное небо, где-то
плещет голубая морская
волна, где-то растут пальмы и лотосы, а мы должны пропадать в этой подлой дыре…
Крутые берега острова в пене
волн, буяня,
плещет синяя вода, и неутомимо, страстно звенят цикады.
Этого уж никак не следовало делать! Спаси бог, будучи в море, предупреждать события или радоваться успеху, не дойдя до берега. И старая таинственная примета тотчас же оправдалась на Ване Андруцаки. Он уже видел не более как в полуаршине от поверхности воды острую, утлую костистую морду и, сдерживая бурное трепетание сердца, уже готовился подвести ее к борту, как вдруг… могучий хвост рыбы
плеснул сверх
волны, и белуга стремительно понеслась вниз, увлекая за собою веревку и крючки.
Словно сказка, кем-то мудрым и великим рассказанная, застыла там за рекой; прибегают издалека
волны Днепра и радостно
плещут, видя её, но не гаснет в удивлённом пении реки тихий голос человека.
Море спокойно раскинулось до туманного горизонта и тихо
плещет своими прозрачными
волнами на берег, полный движения. Сияя в блеске солнца, оно точно улыбалось добродушной улыбкой Гулливера, сознающего, что, если он захочет, одно движение — и работа лилипутов исчезнет.
Меня, как и Кругликова, охватили воспоминания:
плескала морская
волна, сливающаяся с невскою, свистел пароход, длинная дамба гудела под копытами извозчичьих лошадей, везущих публику с только что приставшего парохода, сновали катера, баркасы, дымились пароходы…
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли —
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!»
И послушалась
волна...
Когда я на почтовой тройке подъехал к перевозу, уже вечерело. Свежий, резкий ветер рябил поверхность широкой реки и
плескал в обрывистый берег крутым прибоем. Заслышав еще издали почтовый колокольчик, перевозчики остановили «плашкот» и дождались нас. Затормозили колеса, спустили телегу, отвязали «чалки».
Волны ударили в дощатые бока плашкота, рулевой круто повернул колесо, и берег стал тихо удаляться от нас, точно отбрасываемый ударявшею в него зыбью.
Идут по небу облака, кроют нас своими тенями, в серых
волнах плавает и прячется светлая луна. Шуршат деревья, тихо
плещет вода, лес и земля ещё дышат теплом, а воздух прозрачен по-осеннему. За деревней, у мельниц, девки песню запели — их крикливые, сухие голоса издали кажутся мягкими и сочными, как свирель.
Мне снилось: от берега франкской земли,
Где
плещут нормандские
волны,
На саксов готовятся плыть корабли,
Нормандии рыцарей полны.
Мне снилось: от берега норской земли,
Где
плещут варяжские
волны,
На саксов готовятся плыть корабли,
Варяжскими гриднями полны.
Тихо дремлет ночь немая,
Месяц свет лучистый льет,
A русалка молодая
Косы чешет и поет:
«Мы живем на дне, глубоко
Под студеной
волной,
И выходим из потока
Поздно, поздно в час ночной!
Там, где лилии сверкают
Изумрудом их стеблей,
Там русалки выплывают
В пляске радостной своей.
Тихо, тихо
плещут воды,
Всюду сон, покой и тишь…
Мы заводим хороводы
Там, где шепчется камыш…
Там, где...
Он погрузился в одну мысль о Мариорице. Вся душа его, весь он — как будто разогретая влажная стихия, в которой Мариорица купает свои прелести. Как эта стихия, он обхватил ее горячей мечтой, сбегает струею по ее округленным плечам,
плещет жаркою пеною по лебединой шее, подкатывается
волною под грудь, замирающую сладким восторгом; он липнет летучею брызгою к горячим устам ее, и черные кудри целует, и впивается в них, и весь, напитанный ее существом, ластится около нее тонким, благовонным паром.
От Усы-реки, бывало,
сядем на струга.
Гаркнем песни, подпевают
сами берега…
Свирепеет Волга-матка,
словно ночь черна.
Поднимается горою
за
волной волна…
Через борт водой холодной
плещут беляки.
Ветер свищет, Волга стонет,
буря нам с руки!
Подлетим к расшиве: — Смирно!
Якорь становой!
Лодка, стой! Сарынь на кичку,
бечеву долой!
Не сдадутся — дело плохо,
значит, извини!
И засвищут шибче бури
наши кистени!