Неточные совпадения
С
душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит.
Всё было тихо; лишь ночные
Перекликались часовые;
Да дрожек отдаленный стук
С Мильонной раздавался вдруг;
Лишь лодка, веслами махая,
Плыла по дремлющей реке:
И нас
пленяли вдалеке
Рожок и песня удалая…
Но слаще, средь ночных забав,
Напев Торкватовых октав!
От хладного разврата света
Еще увянуть не успев,
Его
душа была согрета
Приветом друга, лаской дев;
Он сердцем милый был невежда,
Его лелеяла надежда,
И мира новый блеск и шум
Еще
пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал.
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан умел ее
пленить,
Улан любим ее
душою…
И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей головою,
С огнем в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
Пленил он Аглаю необычайным благородством своей истерзавшейся страданиями по отчизне
души, и до того
пленил, что та, еще до выхода замуж, стала членом какого-то заграничного комитета по восстановлению Польши и сверх того попала в католическую исповедальню какого-то знаменитого патера, овладевшего ее умом до исступления.
Жена Ульриха Райнера была прелестное создание. В ней могло
пленять человека все, начиная с ее ангельской русой головки до ангельской
души, смотревшей сквозь кроткие голубые глаза.
От той, конечно, не скрылись все эти переглядывания — и досада невольно закралась в ее
душу; ее, главное, удивляло — что могло так
пленить Вихрова в Мари.
Большинство этого обильного и мусорно собранного материала прошло мимо наивной
души Александрова, но Генрих Гейне, с его нежной, страстной, благоуханной лирикой, с его живым юмором, с этой сверкающей слезкой в щите, — Гейне
пленил, очаровал, заворожил впечатлительное жадное сердце шестнадцатилетнего юноши.
Хотя в 1612 году великолепная церковь святого Сергия, высочайшая в России колокольня, две башни прекрасной готической архитектуры и много других зданий не существовали еще в Троицкой лавре, но высокие стены, восемь огромных башен, соборы: Троицкий, с позлащенною кровлею, и Успенский, с пятью главами, четыре другие церкви, обширные монастырские строения, многолюдный посад, большие сады, тенистые рощи, светлые пруды, гористое живописное местоположение — все
пленяло взоры путешественника, все поселяло в
душе его непреодолимое желание посвятить несколько часов уединенной молитве и поклониться смиренному гробу основателя этой святой и знаменитой обители.
Слова Томского были не что иное, как мазурочная болтовня, но они глубоко заронились в
душу молодой мечтательницы. Портрет, набросанный Томским, сходствовал с изображением, составленным ею самою, и, благодаря новейшим романам, это уже пошлое лицо пугало и
пленяло ее воображение. Она сидела, сложа крестом голые руки, наклонив на открытую грудь голову, еще убранную цветами… Вдруг дверь отворилась, и Германн вошел. Она затрепетала…
«Ты ошибаешься, черкес! —
С улыбкой русский отвечает, —
Поверь: меня, как вас,
пленяетИ водопад, и темный лес;
С восторгом ваши льды я вижу,
Встречая пышную зарю,
И ваше племя я люблю:
Но одного я ненавижу!
Черкес он родом, не
душой,
Ни в чем, ни в чем не схож с тобой!
Себе иль князю Измаилу
Клялся я здесь найти могилу…
К чему опять ты мрачный взор
Мохнатой шапкой закрываешь?
Твое молчанье мне укор;
Но выслушай, ты всё узнаешь…
И сам досадой запылаешь…
Для старика была закон
Ее младенческая воля.
Одну заботу ведал он:
Чтоб дочери любимой доля
Была, как вешний день, ясна,
Чтоб и минутные печали
Ее
души не помрачали,
Чтоб даже замужем она
Воспоминала с умиленьем
Девичье время, дни забав,
Мелькнувших легким сновиденьем.
Все в ней
пленяло: тихий нрав,
Движенья стройные, живые
И очи томно-голубые.
Природы милые дары
Она искусством украшала;
Она домашние пиры
Волшебной арфой оживляла...
В Hotel de Rome, где я обедал за табльдотом, нашел я целое русское общество: племянника В. Ф. Корша и его двух молодых приятелей — слушателей Берлинского университета: сына одного знаменитого хирурга и брата второй жены этого хирурга.
Душой кружка был Бакст, прекрасно знакомый с Берлином и отличавшийся необыкновенной способностью
пленять русских высокопоставленных лиц. Его приятели называли это «укрощением генералов».
В Юрьевом Новгородском монастыре, золоченые главы которого и до сих пор блестят на солнце,
пленяя взор путешественника и вливая в его
душу чувство благоговения, среди уцелевшей братии появился новый, строгий к себе послушник, принявший обет молчания. Слава о его святой жизни скоро разнеслась в народе, сотнями стекавшемся посмотреть на «молчальника».
Я сравнил бы тамошнюю природу со свежим, миловидным типом русской девушки, которой удел
пленять и нежить, а не восторгать
душу, я сравнил бы ее с моей дорогой Тони.