Неточные совпадения
Был тут непьющий каменщик,
Так опьянел
с гусятины,
На что твое
вино!
Скотинин. Кого? За что? В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не
будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая
вина виновата. У меня в этом, сестрица, один обычай
с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов
вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы
с ним спелись дорогой. Он привез
с собою прекрасные романсы, новые два.
С Варварой Андреевной бы
спеть.
— Право, я не знаю, что в нем можно осуждать. Направления его я не знаю, но одно — он отличный малый, — отвечал Степан Аркадьич. — Я сейчас
был у него, и, право, отличный малый. Мы позавтракали, и я его научил делать, знаешь, это питье,
вино с апельсинами. Это очень прохлаждает. И удивительно, что он не знал этого. Ему очень понравилось. Нет, право, он славный малый.
То, что он теперь, искупив пред мужем свою
вину, должен
был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею
с ее раскаянием и ее мужем,
было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты счастия, которые он знал
с ней, которые так мало ценимы им
были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
— Мне обедать еще рано, а
выпить надо. Я приду сейчас. Ей,
вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать стекла голосом. — Нет, не надо, — тотчас же опять крикнул он. — Ты домой, так я
с тобой пойду.
— Да, я понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невинному, — сказала она, — если он чувствует, что от
вины его всё несчастие. Но как же простить, как мне опять
быть его женою после нее? Мне жить
с ним теперь
будет мученье, именно потому, что я люблю свою прошедшую любовь к нему…
Всё
было, вместе
с отличным обедом и
винами не от русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки, очень благородно, просто и весело. Кружок людей в двадцать человек
был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных, новых деятелей и вместе остроумных и порядочных.
Пили тосты, тоже полушутливые, и за нового губернского предводителя, и за губернатора, и за директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
Левин
ел и устрицы, хотя белый хлеб
с сыром
был ему приятнее. Но он любовался на Облонского. Даже Татарин, отвинтивший пробку и разливавший игристое
вино по разлатым тонким рюмкам,
с заметною улыбкой удовольствия, поправляя свой белый галстук, поглядывал на Степана Аркадьича.
Долго Левин не мог успокоить жену. Наконец он успокоил ее, только признавшись, что чувство жалости в соединении
с вином сбили его, и он поддался хитрому влиянию Анны и что он
будет избегать ее. Одно, в чем он искреннее всего признавался,
было то, что, живя так долго в Москве, за одними разговорами, едой и питьем, он ошалел. Они проговорили до трех часов ночи. Только в три часа они настолько примирились, что могли заснуть.
Сейчас же, еще за ухой, Гагину подали шампанского, и он велел наливать в четыре стакана. Левин не отказался от предлагаемого
вина и спросил другую бутылку. Он проголодался и
ел и
пил с большим удовольствием и еще
с большим удовольствием принимал участие в веселых и простых разговорах собеседников. Гагин, понизив голос, рассказывал новый петербургский анекдот, и анекдот, хотя неприличный и глупый,
был так смешон, что Левин расхохотался так громко, что на него оглянулись соседи.
«Ах, ах, ах! Аа!…» замычал он, вспоминая всё, что
было. И его воображению представились опять все подробности ссоры
с женою, вся безвыходность его положения и мучительнее всего собственная
вина его.
― Это Яшвин, ― отвечал Туровцыну Вронский и присел на освободившееся подле них место.
Выпив предложенный бокал, он спросил бутылку. Под влиянием ли клубного впечатления или выпитого
вина Левин разговорился
с Вронским о лучшей породе скота и
был очень рад, что не чувствует никакой враждебности к этому человеку. Он даже сказал ему между прочим, что слышал от жены, что она встретила его у княгини Марьи Борисовны.
Обед,
вина, сервировка — всё это
было очень хорошо, но всё это
было такое, какое видела Дарья Александровна на званых обедах и балах, от которых она отвыкла, и
с тем же характером безличности и напряженности; и потому в обыкновенный день и в маленьком кружке всё это произвело на нее неприятное впечатление.
Весело
было пить из плоской чаши теплое красное
вино с водой, и стало еще веселее, когда священник, откинув ризу и взяв их обе руки в свою, повел их при порывах баса, выводившего «Исаие ликуй», вокруг аналоя.
— Ей, охотники! — прокричал им один из мужиков, сидевших у отпряженной телеги, — иди
с нами полудновать!
Вино пить!
Народ, доктор и фельдшер, офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что
был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено
было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни
с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей
с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором
виною сам.
Он почувствовал тоже, что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему вносу, и он первый раз в жизни почувствовал себя готовым заплакать. Он не мог бы сказать, что именно так тронуло его; ему
было жалко ее, и он чувствовал, что не может помочь ей, и вместе
с тем знал, что он
виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы, как все больные, а пьющие
вино повечеру — несносны, как все здоровые. Женские общества
есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская
с дочерью; но я
с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на этот раз не стояло на столе никаких
вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка
с каким-то кипрским, которое
было то, что называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его в боковую комнату, где
была приготовлена для него постель...
С винами была тоже история.
Сначала все к нему езжали;
Но так как
с заднего крыльца
Обыкновенно подавали
Ему донского жеребца,
Лишь только вдоль большой дороги
Заслышат их домашни дроги, —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили
с ним.
«Сосед наш неуч; сумасбродит;
Он фармазон; он
пьет одно
Стаканом красное
вино;
Он дамам к ручке не подходит;
Всё да да нет; не скажет да-с
Иль нет-с». Таков
был общий глас.
Освободясь от пробки влажной,
Бутылка хлопнула;
виноШипит; и вот
с осанкой важной,
Куплетом мучимый давно,
Трике встает; пред ним собранье
Хранит глубокое молчанье.
Татьяна чуть жива; Трике,
К ней обратясь
с листком в руке,
Запел, фальшивя. Плески, клики
Его приветствуют. Она
Певцу присесть принуждена;
Поэт же скромный, хоть великий,
Ее здоровье первый
пьетИ ей куплет передает.
Когда на другой день стало светать, корабль
был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая
вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме
с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье…
Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он
был виден ясно, как облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как
вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы
с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
Катя
выпила стакан разом, как
пьют вино женщины, то
есть не отрываясь, в двадцать глотков, взяла билетик, поцеловала у Свидригайлова руку, которую тот весьма серьезно допустил поцеловать, и вышла из комнаты, а за нею потащился и мальчишка
с органом.
Одним словом, кончилось тем, что преступник присужден
был к каторжной работе второго разряда, на срок всего только восьми лет, во уважение явки
с повинною и некоторых облегчающих
вину обстоятельств.
То
есть не подумайте, чтоб я опасался чего-нибудь там этакого: все это произведено
было в совершенном порядке и в полной точности: медицинское следствие обнаружило апоплексию, происшедшую от купания сейчас после плотного обеда,
с выпитою чуть не бутылкой
вина, да и ничего другого и обнаружить оно не могло…
Вожеватов. Англичане ведь целый день
пьют вино,
с утра.
Парaтов. Чтобы
напоить хозяина, надо самому
пить с ним вместе; а
есть ли возможность глотать эту микстуру, которую он
вином величает. А Робинзон — натура выдержанная на заграничных
винах ярославского производства, ему нипочем. Он
пьет да похваливает, пробует то одно, то другое, сравнивает, смакует
с видом знатока, но без хозяина
пить не соглашается; тот и попался. Человек непривычный, много ль ему надо, скорехонько и дошел до восторга.
Я рад
был отказаться от предлагаемой чести, но делать
было нечего. Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов
с вином и пивом, и я вторично очутился за одною трапезою
с Пугачевым и
с его страшными товарищами.
(Василий Иванович уже не упомянул о том, что каждое утро, чуть свет, стоя о босу ногу в туфлях, он совещался
с Тимофеичем и, доставая дрожащими пальцами одну изорванную ассигнацию за другою, поручал ему разные закупки, особенно налегая на съестные припасы и на красное
вино, которое, сколько можно
было заметить, очень понравилось молодым людям.)
Он без нужды растягивал свою речь, избегал слова «папаша» и даже раз заменил его словом «отец», произнесенным, правда, сквозь зубы;
с излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо больше
вина, чем самому хотелось, и
выпил все
вино.
— Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить
буду! — проговорила
с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я на Страшном суде скажу, что
вины моей в том нет и не
было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
— Ты уже чересчур благодушен и скромен, — возразил Павел Петрович, — я, напротив, уверен, что мы
с тобой гораздо правее этих господчиков, хотя выражаемся, может
быть, несколько устарелым языком, vieilli, [Старомодно (фр.).] и не имеем той дерзкой самонадеянности… И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: «Какого
вина вы хотите, красного или белого?» — «Я имею привычку предпочитать красное!» — отвечает он басом и
с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновенье…
У старушки от радости, от
вина, от сигарочного дыма совсем закружилась голова; муж заговорил
было с ней и махнул рукою.
— Вот тебе и отец города! —
с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель —
есть, продажу можно совершить в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и,
выпив еще стакан
вина, спросил: — Ну, как?
— Я? Я — по-дурацки говорю. Потому что ничего не держится в душе… как в безвоздушном пространстве. Говорю все, что в голову придет, сам перед собой играю шута горохового, — раздраженно всхрапывал Безбедов; волосы его, высохнув, торчали дыбом, — он
выпил вино, забыв чокнуться
с Климом, и, держа в руке пустой стакан, сказал, глядя в него: — И боюсь, что на меня, вот — сейчас, откуда-то какой-то страх зверем бросится.
Самгин пошел за ним. У стола
с закусками
было тесно, и ораторствовал Варавка со стаканом
вина в одной руке, а другою положив бороду на плечо и придерживая ее там.
— Как думаю я? — переспросил Дронов, налил
вина,
выпил, быстро вытер губы платком, и все признаки радости исчезли
с его плоского лица; исподлобья глядя на Клима, он жевал губами и делал глотательные движения горлом, как будто его тошнило. Самгин воспользовался паузой.
Вином от нее не пахло, только духами. Ее восторг напомнил Климу ожесточение,
с которым он думал о ней и о себе на концерте. Восторг ее
был неприятен. А она пересела на колени к нему, сняла очки и, бросив их на стол, заглянула в глаза.
Завтракали очень разнообразно и вкусно.
Пили водку пополам
с «пикон»,
пили вино, и Клим Иванович Самгин
с удовольствием узнал немало интереснейших новостей из жизни высших сфер.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя
с места, глядя в мутно-серую пустоту за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное,
будет дождь, позвонил, спросил бутылку
вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
«Вождь», — соображал Самгин, усмехаясь, и жадно
пил теплый чай, разбавленный
вином. Прыгал коричневый попик. Тело дробилось на единицы, они принимали знакомые образы проповедника
с тремя пальцами, Диомидова, грузчика, деревенского печника и других, озорниковатых, непокорных судьбе. Прошел в памяти Дьякон
с толстой книгой в руках и сказал, точно актер, играющий Несчастливцева...
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в стакан
вина,
выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его стояли дыбом, и он
был еще более оборван, — пиджак вместе
с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда парень
пил вино, — весь бок его обнажился.
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками, не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она убежала, не дослушав его, унося
с собою чашку чая и бутылку
вина. Самгин подошел к окну; еще можно
было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице
было уже темно.
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не
было недели три, он явился
с молниями, громом, воющим ветром и повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою
вину, торопится
быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
Она точно не слышала испуганного нытья стекол в окнах, толчков воздуха в стены, приглушенных, тяжелых вздохов в трубе печи.
С необыкновенной поспешностью, как бы ожидая знатных и придирчивых гостей, она стирала пыль, считала посуду, зачем-то щупала мебель. Самгин подумал, что, может
быть, в этой шумной деятельности она прячет сознание своей
вины перед ним. Но о ее
вине и вообще о ней не хотелось думать, — он совершенно ясно представлял себе тысячи хозяек, которые, наверное, вот так же суетятся сегодня.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо
пил горячий чай, подливая в стакан
вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая
с одной на другую, — глаза ее
были задумчиво прищурены.
Но и за эту статью все-таки его устранили из университета,
с той поры, имея чин «пострадавшего за свободу», он жил уже не пытаясь изменять течение истории,
был самодоволен, болтлив и, предпочитая всем напиткам красное
вино,
пил, как все на Руси, не соблюдая чувства меры.