Неточные совпадения
И когда он вышел
из вагона в Бологове, чтобы
выпить сельтерской
воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей то самое, что он думал.
На этом кругу
были устроены девять препятствий: река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава с
водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно
из самых трудных препятствий),
из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади,
была еще канава, так что лошадь должна
была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с
водою и одна сухая, — и конец скачки
был против беседки.
Весело
было пить из плоской чаши теплое красное вино с
водой, и стало еще веселее, когда священник, откинув ризу и взяв их обе руки в свою, повел их при порывах баса, выводившего «Исаие ликуй», вокруг аналоя.
― Я думаю, что выслать его за границу всё равно, что наказать щуку, пустив ее в
воду, ― сказал Левин. Уже потом он вспомнил, что эта, как будто выдаваемая им за свою, мысль, услышанная им от знакомого,
была из басни Крылова и что знакомый повторил эту мысль
из фельетона газеты.
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла
из крепости к речке.
Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в
воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
«Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились
из лодки; ее волосы касались
воды; минута
была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром
воду — вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все здоровые. Женские общества
есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год
из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
Он то и дело подливал да подливал; чего ж не допивали гости, давал допить Алексаше и Николаше, которые так и хлопали рюмка за рюмкой, а встали из-за стола — как бы ни в чем не бывали, точно
выпили по стакану
воды.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного
водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому
поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный
напев;
Милей кошурка сердцу дев.
— Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей козацкою породою, на куски рвали бы твое тело да бросали его в
воду. Пусть же хоть и
будет орел высмыкать
из твоего лоба очи, да пусть же степовой наш орел, а не ляшский, не тот, что прилетает
из польской земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украйны!
Летики не
было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел
из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной
водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.
Она сошла вниз и минуты через две воротилась с
водой в белой глиняной кружке; но он уже не помнил, что
было дальше. Помнил только, как отхлебнул один глоток холодной
воды и пролил
из кружки на грудь. Затем наступило беспамятство.
«Если действительно все это дело сделано
было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно
была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в
воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Как: из-за того, что бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с бредом, уже, может
быть, начинавшейся в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя в углу никого не видавший, в рубище и в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания
воды.
Он же все
пьет воду, прямо
из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит.
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено
было в
воду кинуть, то решено
было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так тому и следует
быть, как будто иначе и
быть невозможно… Да, он это все знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера не
было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры
из него таскал… А ведь так!..
— Я здесь с коляской, но и для твоего тарантаса
есть тройка, — хлопотливо говорил Николай Петрович, между тем как Аркадий
пил воду из железного ковшика, принесенного хозяйкой постоялого двора, а Базаров закурил трубку и подошел к ямщику, отпрягавшему лошадей, — только коляска двухместная, и вот я не знаю, как твой приятель…
Ужас, испытанный Климом в те минуты, когда красные, цепкие руки, высовываясь
из воды, подвигались к нему, Клим прочно забыл; сцена гибели Бориса вспоминалась ему все более редко и лишь как неприятное сновидение. Но в словах скептического человека
было что-то назойливое, как будто они хотели утвердиться забавной, подмигивающей поговоркой...
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши
были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в рот себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и
пил содовую
воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку
из англичанок, занимала Варвару, рассказывая...
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков. С берегов,
из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в
воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже играли,
пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
Раза два-три Иноков, вместе с Любовью Сомовой, заходил к Лидии, и Клим видел, что этот клинообразный парень чувствует себя у Лидии незваным гостем. Он бестолково, как засыпающий окунь в ушате
воды, совался
из угла в угол, встряхивая длинноволосой головой, пестрое лицо его морщилось, глаза смотрели на вещи в комнате спрашивающим взглядом.
Было ясно, что Лидия не симпатична ему и что он ее обдумывает. Он внезапно подходил и, подняв брови, широко открыв глаза, спрашивал...
Скрипнул ящик комода, щелкнули ножницы, разорвалась какая-то ткань, отскочил стул, и полилась
вода из крана самовара. Клим стал крутить пуговицу тужурки, быстро оторвал ее и сунул в карман. Вынул платок, помахал им, как флагом, вытер лицо, в чем оно не нуждалось. В комнате
было темно, а за окном еще темнее, и казалось, что та, внешняя, тьма может, выдавив стекла, хлынуть в комнату холодным потоком.
Уверенный, что он сказал нечто едкое, остроумное, Клим захохотал, прикрыв глаза, а когда открыл их — в комнате никого не
было, кроме брата, наливавшего
воду из графина в стакан.
— Ага! — и этим положил начало нового трудного дня. Он проводил гостя в клозет, который имел право на чин ватерклозета, ибо унитаз промывался
водой из бака. Рядом с этим учреждением оказалось не менее культурное — ванна, и
вода в ней уже
была заботливо согрета.
Дождь
был какой-то мягкий, он падал на камни совершенно бесшумно, но очень ясно
был слышен однообразный плеск
воды, стекавшей
из водосточных труб, и сердитые шлепки шагов.
Уже темнело, когда пришли Туробоев, Лютов и сели на террасе, продолжая беседу, видимо, начатую давно. Самгин лежал и слушал перебой двух голосов.
Было странно слышать, что Лютов говорит без выкриков и визгов, характерных для него, а Туробоев — без иронии. Позванивали чайные ложки о стекло, горячо шипела
вода, изливаясь
из крана самовара, и это напомнило Климу детство, зимние вечера, когда, бывало, он засыпал пред чаем и его будил именно этот звон металла о стекло.
Раздалось несколько шлепков, похожих на удары палками по
воде, и тотчас сотни голосов яростно и густо заревели; рев этот
был еще незнаком Самгину, стихийно силен, он как бы исходил
из открытых дверей церкви, со дворов, от стен домов, из-под земли.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице
было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли
воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один
из них говорил...
Серебряная струя
воды выгоняла из-под крыши густейшие облака бархатного дыма, все
было необыкновенно оживлено, весело, и Самгин почувствовал себя отлично. Когда подошел к нему Безбедов, облитый
водою с головы до ног, голый по пояс, он спросил его...
— Да, это очень смешно. Она милая женщина и хитрая, и себе на уме в своих делах, как все женщины, когда они, как рыбы, не лезут
из воды на берег, а остаются в
воде, то
есть в своей сфере…
— А вот эти маргаритки надо полить и пионы тоже! — говорила она опять, и уже
была в другом углу сада, черпала
воду из бочки и с грациозным усилием несла лейку, поливала кусты и зорко осматривала, не надо ли полить другие.
Он пошел к двери и оглянулся. Она сидит неподвижно: на лице только нетерпение, чтоб он ушел. Едва он вышел, она налила
из графина в стакан
воды, медленно
выпила его и потом велела отложить карету. Она села в кресло и задумалась, не шевелясь.
Он взглянул на Веру: она налила себе красного вина в
воду и,
выпив, встала, поцеловала у бабушки руку и ушла. Он встал из-за стола и ушел к себе в комнату.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы
из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило
водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу! В июле мы
будем ездить на остров, чай
пить. Там бездна цветов.
По изустным рассказам свидетелей, поразительнее всего казалось переменное возвышение и понижение берега: он то приходил вровень с фрегатом, то вдруг возвышался саженей на шесть вверх. Нельзя
было решить, стоя на палубе, поднимается ли
вода, или опускается самое дно моря? Вращением
воды кидало фрегат
из стороны в сторону, прижимая на какую-нибудь сажень к скалистой стене острова, около которого он стоял, и грозя раздробить, как орех, и отбрасывая опять на середину бухты.
Но прочь романтизм, и лес тоже! Замечу только на случай, если вы поедете по этой дороге, что лес этот находится между Крестовской и Поледуевской станциями. Но через лес не настоящая дорога: по ней ездят, когда нет дороги по Лене, то
есть когда выпадают глубокие снега, аршина на полтора, и когда проступает снизу, от тяжести снега,
вода из-под льда, которую здесь называют черной
водой.
Встанешь утром, никуда не спеша, с полным равновесием в силах души, с отличным здоровьем, с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер
воды прямо
из океана и гуляешь,
пьешь чай, потом сядешь за работу.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало
быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый
водою, хлынувшей к нему
из полупортика прямо на тюфяк.
Сегодня я проехал мимо полыньи: несмотря на лютый мороз,
вода не мерзнет, и облако черного пара, как дым, клубится над ней. Лошади храпят и пятятся. Ямщик франт попался, в дохе, в шапке с кистью, и везет плохо. Лицо у него нерусское. Вообще здесь смесь в народе. Жители по Лене состоят и
из крестьян, и
из сосланных на поселение
из разных наций и сословий; между ними
есть и жиды, и поляки,
есть и
из якутов. Жидов здесь любят: они торгуют, дают движение краю.
— «Что-о? почему это уши? — думал я, глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, — да еще и ослиные?» Но, должно
быть, я подумал это вслух, потому что кто-то подле меня сказал: «Оттого что они торчмя высовываются
из воды — вон видите?» Вижу, да только это похоже и на шапку, и на ворота, и ни на что не похоже, всего менее на уши.
У выхода
из Фальсбея мы простились с Корсаковым надолго и пересели на шлюпку. Фосфорный блеск
был так силен в
воде, что весла черпали как будто растопленное серебро, в воздухе разливался запах морской влажности. Небо сквозь редкие облака слабо теплилось звездами, затмеваемыми лунным блеском.
Подходя к перевозу, мы остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала
из бассейна
воду вверх на террасы для орошения полей. Это — длинная, движущаяся на своей оси лестница, ступеньки которой загребали
воду и тащили вверх. Машину приводила в движение корова, ходя по вороту кругом. Здесь, как в Японии, говядину не
едят: недостало бы мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
— «Что ж они
едят?» — «А ячменную муку: пекут
из нее лепешки с маслом и
водой, варят эту муку».
В одном месте прямо
из скалы, чуть-чуть, текла струя свежей, холодной
воды; под ней вставлен
был арестантами железный желобок.
Мы съехали после обеда на берег, лениво и задумчиво бродили по лесам, или, лучше сказать, по садам, зашли куда-то в сторону, нашли холм между кедрами, полежали на траве, зашли в кумирню, напились
воды из колодца, а вечером
пили чай на берегу, под навесом мирт и папирусов, — словом, провели вечер совершенно идиллически.
Многие
из нас и чаю не
пили, не ужинали: все смотрели на берега и на их отражения в
воде, на иллюминацию, на лодки, толкуя, предсказывая успех или неуспех дела, догадываясь о характере этого народа.
«Ваше высокоблагородие! — прервал голос мое раздумье: передо мной матрос. — Катер отваливает сейчас; меня послали за вами». На рейде
было совсем не так тихо и спокойно, как в городе. Катер мчался стрелой под парусами. Из-под него фонтанами вырывалась золотая пена и далеко озаряла
воду. Через полчаса мы
были дома.
Будь эти
воды в Европе, около них возникло бы целое местечко; а сюда
из других частей света ездят лечиться одним только воздухом; между тем в окружности Устера
есть около восьми мест с минеральными источниками.
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна
была когда-то под
водою, а вот это дно
было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать
из ученых авторитетов, откуда, что и как?
Там высунулась
из воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и время от времени достают
из другой чашки, с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и
едят.