Неточные совпадения
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли,
будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла
дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: — Вот и седой человек, а
до сих пор не набрался ума.
Базаров
был великий охотник
до женщин и
до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом, называл белибердой, непростительною
дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили в желтый дом [Желтый дом — первая психиатрическая больница в Москве.]
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там
до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и
одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети
были… Ну, да что об этом говорить!.. Не стоит!
Раз, что скука непомерная в запертом купеческом терему с высоким забором и спущенными цепными собаками не раз наводила на молодую купчиху тоску, доходящую
до одури, и она рада бы, бог весть как рада бы она
была понянчиться с деточкой; а другое и попреки ей надоели: «Чего шла да зачем шла замуж; зачем завязала человеку судьбу, неродица», словно и в самом деле она преступление какое сделала и перед мужем, и перед свекром, и перед всем их честным родом купеческим.
Раз, лет за двадцать
до нашего рассказа, ему взошла в голову
дурь — жениться на кучеровой дочери; она
была и не прочь, но барин сказал, что это вздор, что он с ума сошел, с какой стати ему жениться — тем дело и кончилось.
— То-то и
есть… Ну и драли же его таки довольно часто, драли, можно сказать,
до бесчувствия… Жалели хорошего матроса судить судом и в арестантские роты отдавать и, значит, полагали выбить из него всю его
дурь жестоким боем, братцы… Случалось, линьков по триста ему закатывали, замертво в лазарет выносили с изрытой спиной… Каких только мучениев не принимал… Жалеешь и только диву даешься, как это человек выносит…
— Перестань
дурить. Не блазни других, не работай соблазнами лукавому, — уговаривала Матренушка через меру раскипевшуюся Иларию. — Не уймешься, так, вот тебе свидетели,
будешь сидеть
до утра в запертом чулане… Серафимушка, — обратилась она к Серафиме Ильинишне, казалось, ни на что не обращавшей внимания. Она теперь благодушно строила на столе домик из лучинок. — Уйми Иларию. Вишь, как раскудахталась.
Затем во все то время, как сестра его портила, поправляла, и опять портила, и снова поправляла свое общественное положение, он поднимался по службе, схоронил мать и отца, благословивших его у своего гроба; женился на состоятельной девушке из хорошей семьи и, метя в сладких мечтах со временем в министры, шел верною дорогой новейших карьеристов, то
есть заседал в двадцати комитетах, отличался искусством слагать фразы и блистал проповедью прогресса и гуманности, доводящею
до сонной
одури.
И ни одному живому существу не может она открыть свою душу… Кузина просто жалка ей, —
до такой степени она вдалась в какую-то
дурь, в то, что французы-психиатры называют"manie raisonnante" [пристрастие к умствованиям (фр.).]. Для нее, когда она приехала, непостижимо
было, как могла эта милая женщина, развитая, искавшая всегда деятельного добра, в каких-нибудь два года уйти в свою «теозофию».
— Животных
спаиваете. Да и не я вас подбивал, — хочь и бес, а
до такой азиатчины не дошел… Позавчерась невинной козе картофельную шелуху перцовкой вспрыснули… А у нее дите. Нехорошо, сударь, поступаете. Лучше уж дохлых мук в табачке настаивать да в гитару с ложечки лить. Оченно против пьяной
одури развлекает.
Оказывается, что протопоп, имевший двухэтажный дом, лег на окно, под которым
были ворота, и в них в эту минуту въехал воз с сеном, причем ему, от облепихи и от сна
до одури, показалось, что это в него въехало. Невероятно, но, однако, так
было: credo, quia absurdum. [Верю, потому что нелепо (Лат.)]