Неточные совпадения
Не без труда и не скоро он распутал тугой клубок этих чувств: тоскливое ощущение утраты чего-то очень важного, острое недовольство собою, желание отомстить Лидии за обиду, половое любопытство к ней и рядом со всем этим напряженное желание убедить девушку в его значительности, а за всем этим явилась уверенность, что в конце концов он любит Лидию
настоящей любовью, именно той,
о которой
пишут стихами и прозой и в которой нет ничего мальчишеского, смешного, выдуманного.
Настоящий Гегель был тот скромный профессор в Иене, друг Гельдерлина, который спас под полой свою «Феноменологию», когда Наполеон входил в город; тогда его философия не вела ни к индийскому квиетизму, ни к оправданию существующих гражданских форм, ни к прусскому христианству; тогда он не читал своих лекций
о философии религии, а
писал гениальные вещи, вроде статьи «
О палаче и
о смертной казни», напечатанной в Розенкранцевой биографии.
Осенью 1853 года он
пишет: «Сердце ноет при мысли, чем мы были прежде (то есть при мне) и чем стали теперь. Вино пьем по старой памяти, но веселья в сердце нет; только при воспоминании
о тебе молодеет душа. Лучшая, отраднейшая мечта моя в
настоящее время — еще раз увидеть тебя, да и она, кажется, не сбудется».
Достоевский
писал не
о настоящем, а
о грядущем.
Матвей Муравьев читал эту книгу и говорит, что негодяй Гризье, которого я немного знал, представил эту уважительную женщину не совсем в
настоящем виде; я ей не говорил ничего об этом, но с прошедшей почтой
пишет Амалья Петровна Ледантю из Дрездена и спрашивает мать, читала ли Анненкова книгу,
о которой вы теперь от меня слышали, — она говорит, что ей хотелось бы, чтоб доказали, что г-н Гризье (которого вздор издал Alexandre Dumas)
пишет пустяки.
— Слушайте, Бахарева, что я
написала, — сказала она, вставши, и прочла вслух следующее: «Мы живем самостоятельною жизнью и, к великому скандалу всех маменек и папенек, набираем себе знакомых порядочных людей. Мы знаем, что их немного, но мы надеемся сформировать
настоящее общество. Мы войдем в сношения с Красиным, который живет в Петербурге и
о котором вы знаете: он даст нам письма. Метя на вас только как на порядочного человека, мы предлагаем быть у нас в Богородицком, с того угла в доме Шуркина». Хорошо?
Он бы в
настоящую минуту ни за что не признался Мари, что это была та самая девушка,
о которой он когда-то
писал, потому что Юлия показалась ему самому на этот раз просто противною.
Он выжил уже почти год в изгнании, в известные сроки
писал к отцу почтительные и благоразумные письма и наконец до того сжился с Васильевским, что когда князь на лето сам приехал в деревню (
о чем заранее уведомил Ихменевых), то изгнанник сам стал просить отца позволить ему как можно долее остаться в Васильевском, уверяя, что сельская жизнь —
настоящее его назначение.
И вот сердце отвечает мне: тогда-то, спеша по улице в присутствие, ты забыл сделать под козырек! тогда-то, гуляя в публичном саду, ты рассуждал с управляющим контрольной палатой на тему
о бесполезности
писать законы, коль скоро их не исполнять, между тем как, по-настоящему, ты должен был стоять в это время смирно и распевать «Гром победы раздавайся!».
—
О, это большой человек
писал…
Настоящий большой!.. А маленький человек — пьяница…
Чтоб сделать это более ясным для читателя, я приведу здесь пример, который, впрочем, в строгом смысле, очень мало относится к
настоящему делу. (Я знаю, что"относится", и притом самым близким образом, и все-таки
пишу: не относится.
О, читатель! если б ты знал, как совестно иногда литератору сознавать, что он литератор!)
Он очаровал своим приемом обоих нас: начал с того, что разласкал и расцеловал меня, дал мне читать прозу Карамзина и стихи Дмитриева — и пришел в восхищение, находя, что я читаю с чувством и пониманием; заставил меня что-то
написать — и опять пришел в восхищение; в четырех правилах арифметики я также отличился; но Левицкий, как
настоящий словесник, тут же отозвался
о математике с пренебрежением.
О художниках и об искусстве он изъяснялся теперь резко: утверждал, что прежним художникам уже чересчур много приписано достоинства, что все они до Рафаэля
писали не фигуры, а селедки; что существует только в воображении рассматривателей мысль, будто бы видно в них присутствие какой-то святости; что сам Рафаэль даже
писал не всё хорошо и за многими произведениями его удержалась только по преданию слава; что Микель-Анжел хвастун, потому что хотел только похвастать знанием анатомии, что грациозности в нем нет никакой и что
настоящий блеск, силу кисти и колорит нужно искать только теперь, в нынешнем веке.
Статья г. Бема
о воспитании помещена была в 1 № «Морского сборника» за 1856 год, и долго после того журнальные статьи по этому предмету писались: «По поводу статьи г. Бема», до тех пор, пока не явилась в «Морском» же «сборнике» статья г. Пирогова; тогда стали
писать: «По поводу ”Вопросов жизни”» и начинать словами: «В
настоящее время, когда вопрос
о воспитании поднят «Морским сборником» и когда Пирогов высказал столь ясный взгляд на значение образования», и пр.
— Ах, да! То есть
о русских, — поправила она его, успокоиваясь. — Вы спрашиваете — почему русские
пишут хуже, — это ясно! потому что они не выдумывают ничего интересного. У французов герои
настоящие, они и говорят не так, как все люди, и поступают иначе. Они всегда храбрые, влюблённые, весёлые, а у нас герои — простые человечки, без смелости, без пылких чувств, какие-то некрасивые, жалкенькие — самые
настоящие люди и больше ничего!
— Если б я
писал в газетах! — восклицает он. —
О, я бы показал купца в его
настоящем виде… я бы показал, что он только животное, временно исполняющее должность человека. Он груб, он глуп, не имеет вкуса к жизни, не имеет представления об отечестве и ничего выше пятака не знает.
Ну,
о том, что я в офицерских чинах выкомаривал, не буду распространяться. Подробности письмом. Скажу коротко: пил, буянил,
писал векселя, танцевал кадриль в публичных домах, бил жидов, сидел на гауптвахте. Но одно скажу: вот вам честное мое благородное слово — в картах всегда бывал корректен. А выкинули меня все-таки из-за карт. Впрочем, настоящая-то причина была, пожалуй, и похуже. Эх, не следовало бы. Ну, да все едино — расскажу.
В произведениях г. Достоевского мы находим одну общую черту, более или менее заметную во всем, что он
писал: это боль
о человеке, который признает себя не в силах или наконец даже не вправе быть человеком
настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе.
— Не
написать ли нам преосвященному? — продолжал соображать вслух Кунин. — Ведь, собственно говоря, не земство, не мы, а высшие духовные власти подняли вопрос
о церковно-приходских школах. Они должны, по-настоящему, и средства указать. Мне помнится, я читал, что на этот счет даже была ассигнована сумма какая-то. Вам ничего не известно?
«
Настоящим письмом, —
писал Булгаков своему другу М.
О. Гершензону 9 января 1898 г., — имею известить Вас, что свадьба моя окончательно назначена на вечер 14‑го января.
Но мои попытки сразу же осеклись
о недоверие немецких властей, начиная с командиров разных военных пунктов, к каким я должен был обращаться. Мне везде отказывали. Особых рекомендаций у меня не было, а редакция не позаботилась даже сейчас же выслать мне особое письмо. И я должен был довольствоваться тем, что буду
писать письма в"Санкт-Петербургские ведомости"не прямо"с театра войны", как
настоящий военный репортер, а"около войны".
Но все это относится к тем годам, когда я был уже двадцать лет романистом. А речь идет у нас в
настоящую минуту
о том, под каким влиянием начал я
писать, если не как драматург, то как романист в 1861 году?
Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы для бедных и интригуют Астрея против Ищущих Манны, и хлопочут
о настоящем шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто
писал его, и которого никому не нужно.