Неточные совпадения
Я много раз
писал о том, что структура человеческого сознания не может быть понята статически, что она меняется, суживается или расширяется, и в зависимости от этого человеку раскрываются разные
миры.
Кто
написал гениальную хулу на Христа «об Иисусе Сладчайшем и
о горьких плодах
мира», кто почувствовал темное начало в Христе, источник смерти и небытия, истребление жизни, и противопоставил «демонической» христианской религии светлую религию рождения, божественное язычество, утверждение жизни и бытия?
Все это связано для меня с основной философской проблемой времени,
о которой я более всего
писал в книге «Я и
мир объектов».
— Да, ведь он
писал письма… с предложениями
о мире… — робко поддакнул князь.
[В одном из предыдущих писем к брату, от 26 января, Пущин заявляет, что не решается
писать ему почтой
о своих переживаниях в связи с переговорами
о мире после Крымской войны; «Как ни желаю замирения, но как-то не укладывается в голове и сердце, что будут кроить нашу землю…
Я не люблю
писать к вам наскоро, как-нибудь, чтобы только сказать, что я к вам
писала, — нет, я люблю поговорить с вами на просторе, рассказать подробно случающееся со мной, потолковать
о чем-нибудь заветном для меня, в полной уверенности, что все это найдет отголосок в вашем добром сердце;
писавши к вам и прочим друзьям моим, я знаю, что я еще не совсем одна в
мире, знаю, что мне будут сочувствовать, а это теперь единственная моя отрада в моей трудной жизни…
С такого-то часа до такого-то сиди в Фонарном переулке, развивай за стаканом чаю сепаратистические соображения насчет самостоятельности Сибири, покрывай
мир фаланстерами, а с такого-то часа до такого-то сиди в департаменте и
пиши бумагу
о «воссоединениях»,
о средствах к искоренению превратных толкований.
«Принимая участие в авторе повести, вы, вероятно, хотите знать мое мнение. Вот оно. Автор должен быть молодой человек. Он не глуп, но что-то не путем сердит на весь
мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе
пишет он! Верно, разочарованный.
О, боже! когда переведется этот народ? Как жаль, что от фальшивого взгляда на жизнь гибнет у нас много дарований в пустых, бесплодных мечтах, в напрасных стремлениях к тому, к чему они не призваны».
В то время, когда газеты кричали
о вечном
мире, я
написал два противоположных стихотворения — одно полное радости, что наконец-то строят «здание
мира», а другое следующее...
«Милостивый государь, —
пишет он, — для человека разумного может существовать лишь одно мнение по вопросу
о мире и войне.
— Как ничего?.. А что скажут господа ученые,
о которых я
писал? Что скажет публика?.. Мне казалось, что глаза всей Европы устремлены именно на мой несчастный отчет… Весь остальной
мир существовал только как прибавление к моему отчету. Роженица, вероятно, чувствует то же, когда в первый раз смотрит на своего ребенка…
О луче и катастрофе 28-го года еще долго говорил и
писал весь
мир, но потом имя профессора Владимира Ипатьевича Персикова оделось туманом и погасло, как погас и самый открытый им в апрельскую ночь красный луч.
Я вижу трофеи наши, и среди их Героя Румянцева, который, не изменив всегдашнего спокойного лица своего,
пишет к Монархине донесение
о славнейшей победе в
мире.
В тот самый период времени Роберт Овэн
написал и издал первую из семи частей «Книги нового нравственного
мира», долженствующей заключать в себе изложение науки
о природе человека. Такой книги доселе недоставало человечеству, и автор будет ее защищать против всех, которые сочтут своим долгом или найдут выгодным нападать на нее.
Правда, один раз, под вечер, когда громадские люди стояли у пустой корчмы и разговаривали
о том, кто теперь будет у них шинковать и корчмарить, — подошел к ним батюшка и, низенько поклонясь всем (громада великий человек, пред громадою не грех поклониться хоть и батюшке), начал говорить
о том, что вот хорошо бы составить приговор и шинок закрыть на веки вечные. Он бы, батюшка, и бумагу своею рукой
написал и отослал бы ее к преосвященному. И было бы весьма радостно, и благолепно, и
миру преблагополучно.
Ныне, как некоторый мне подобный историк, коего имени я не запомню, оконча свой трудный подвиг, кладу перо и с грустию иду в мой сад размышлять
о том, что мною совершено. Кажется и мне, что,
написав Историю Горюхина, я уже не нужен
миру, что долг мой исполнен и что пора мне опочить!
Я не
пишу в эту книжку ни слова
о том, что делается и что я испытываю дома. Слезы, которыми встречает и провожает меня мать, какое-то тяжелое молчание, сопровождающее мое присутствие за общим столом, предупредительная доброта братьев и сестер — все это тяжело видеть и слышать, а
писать об этом еще тяжелее. Когда подумаешь, что через неделю придется лишиться всего самого дорогого в
мире, слезы подступают под горло…
Поклонники заранее уже готовили своему идолу блистательную овацию, а публика нейтральная вообще интересовалась увидеть воочию того,
о ком столько кричали и
писали, кого так страстно превозносили и так страстно порицали и в обществе, и в литературе, и кого наконец в журнальном
мире столь много боялись либо из раболепия пред авторитетом, либо из трусости пред его бесцеремонно-резким словом в полемике.
«Знаменитый символ пещеры у Платона, —
пишет А. А. Тахо-Годи в комментарии к этому месту диалога, — дает читателю образное понятие
о мире высших идей и
мире чувственно воспринимаемых вещей, которые суть не что иное, как тени идей, их слабые копии и подобия» (там же.
Между тем князь Лимбург уединенно жил в Оберштейне, тоскуя по милой очаровательнице. Недостаток денег, а потом неблагоприятные для успеха его возлюбленной известия
о Кучук-Кайнарджиском
мире удержали его от поездки в Рагузу. Долгое молчание прелестной Алины сокрушало бедного князя. Он
писал ей письмо за письмом, настоятельно советуя ей оставить свои замыслы и возвратиться в Оберштейн. Алина не отвечала.
Власть в
мире народилась прежде всего как власть магическая, [На этом очень настаивает Фрэзер, который
написал книгу
о магическом происхождении царской власти.] и отношения властвования — магические отношения.
О его последней болезни и смерти я
писал в свое время и резюмировал итоги нашего знакомства в книге"Столицы
мира".
В"Библиотеке"он
писал письма на художественные темы; не только
о театре, но и по вопросам искусства. В работе он был ленивенек, и его надо было подталкивать; но в нем дорог был его искренний интерес к
миру изящного слова, какого я не видал в такой степени в его сверстниках.
Он совсем не был начитан по иностранным литературам, но отличался любознательностью по разным сферам русской письменности, знал хорошо провинцию, купечество,
мир старообрядчества,
о котором и стал
писать у меня, и в этих, статьях соперничал с успехом с тогдашним специалистом по расколу П.И.Мельниковым.
Мне так хорошо было сидеть в ванне, как прежде, и слушать знакомый голос, не вдумываясь в слова, и видеть все знакомое, простое, обыкновенное: медный, слегка позеленевший кран, стены с знакомым рисунком, принадлежности к фотографии, в порядке разложенные на полках. Я снова буду заниматься фотографией, снимать простые и тихие виды и сына: как он ходит, как он смеется и шалит. Этим можно заниматься и без ног. И снова буду
писать об умных книгах,
о новых успехах человеческой мысли,
о красоте и
мире.
Телеграммы с театра войны снова и снова приносили известия
о крупных успехах японцев и
о лихих разведках хорунжего Иванова или корнета Петрова. Газеты
писали, что победы японцев на море неудивительны, — японцы природные моряки; но теперь, когда война перешла на сушу, дело пойдет совсем иначе. Сообщалось, что у японцев нет больше ни денег, ни людей, что под ружье призваны шестнадцатилетние мальчики и старики. Куропаткин спокойно и грозно заявил, что
мир будет заключен только в Токио.
Религия любви еще грядет в
мир, это религия безмерной свободы Духа [В. Несмелов в своей книге
о св. Григории Нисском
пишет: «Отцы и учители церкви первых трех веков ясно говорили только
о личном бытии Св.
«Обрадовал ты меня, —
писала она в другом письме, — прелиминарными пунктами
о мире, за что тебя благодарю сердцем и душою.