Неточные совпадения
Было что-то оскорбительное в том, что он сказал: «вот это хорошо», как говорят
ребенку, когда он
перестал капризничать, и еще более
была оскорбительна та противоположность между ее виноватым и его самоуверенным тоном; и она на мгновенье почувствовала в себе поднимающееся желание борьбы; но, сделав усилие над собой, она подавила его и встретила Вронского так же весело.
— Кити, не
было ли у тебя чего-нибудь неприятного с Петровыми? — сказала княгиня, когда они остались одни. — Отчего она
перестала присылать
детей и ходить к нам?
Странно, отчего, когда я
был ребенком, я старался
быть похожим на большого, а с тех пор, как
перестал быть им, часто желал
быть похожим на него.
Он решительно
перестал владеть собой,
пел, ласково заговаривал с Анисьей, шутил, что у нее нет
детей, и обещал крестить, лишь только родится
ребенок. С Машей поднял такую возню, что хозяйка выглянула и прогнала Машу домой, чтоб не мешала жильцу «заниматься».
Там то же почти, что и в Чуди: длинные, загороженные каменными, массивными заборами улицы с густыми, прекрасными деревьями: так что идешь по аллеям. У ворот домов стоят жители. Они, кажется, немного
перестали бояться нас, видя, что мы ничего худого им не делаем. В городе, при таком большом народонаселении,
было живое движение. Много народа толпилось, ходило взад и вперед; носили тяжести, и довольно большие, особенно женщины. У некоторых
были дети за спиной или за пазухой.
Сначала он всё-таки хотел разыскать ее и
ребенка, но потом, именно потому, что в глубине души ему
было слишком больно и стыдно думать об этом, он не сделал нужных усилий для этого разыскания и еще больше забыл про свой грех и
перестал думать о нем.
Как ни тяжело мне
было тогда лишение свободы, разлука с
ребенком, с мужем, всё это
было ничто в сравнении с тем, что я почувствовала, когда поняла, что я
перестала быть человеком и стала вещью.
Что же до штабс-капитана, то появление в его квартире
детей, приходивших веселить Илюшу, наполнило душу его с самого начала восторженною радостью и даже надеждой, что Илюша
перестанет теперь тосковать и, может
быть, оттого скорее выздоровеет.
В канцелярии
было человек двадцать писцов. Большей частию люди без малейшего образования и без всякого нравственного понятия —
дети писцов и секретарей, с колыбели привыкнувшие считать службу средством приобретения, а крестьян — почвой, приносящей доход, они продавали справки, брали двугривенные и четвертаки, обманывали за стакан вина, унижались, делали всякие подлости. Мой камердинер
перестал ходить в «бильярдную», говоря, что чиновники плутуют хуже всякого, а проучить их нельзя, потому что они офицеры.
Когда все
было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся, улегся около меня и люди разошлись по домам, я приподнял голову и посмотрел вокруг: живого, родного не
было ничего, кроме
детей. Побродивши между посторонних, еще присмотревшись к ним, я
перестал в них искать своих и отучился — не от людей, а от близости с ними.
Сначала нередко раздавался веселый и громкий голос хозяйки: «Софья Николавна, ты ничего не
ешь!» Потом, когда она как-то узнала, что гостья уже вполовину обедала с
детьми, она посмеялась и
перестала ее потчевать.
Житейская мудрость не может
быть понимаема
дитятей; добровольные уступки несовместны с чистотой его души, и я никак не мог примириться с мыслью, что Мироныч может драться, не
переставая быть добрым человеком.
Скоро я
перестала учиться у Покровского. Меня он по-прежнему считал
ребенком, резвой девочкой, на одном ряду с Сашей. Мне
было это очень больно, потому что я всеми силами старалась загладить мое прежнее поведение. Но меня не замечали. Это раздражало меня более и более. Я никогда почти не говорила с Покровским вне классов, да и не могла говорить. Я краснела, мешалась и потом где-нибудь в уголку плакала от досады.
— Какую ты дичь несешь! Это мнение привез ты прямо с азиатской границы: в Европе давно
перестали верить этому. Мечты, игрушки, обман — все это годится для женщин и
детей, а мужчине надо знать дело, как оно
есть. По-твоему, это хуже, нежели обманываться?
Под влиянием своего безумного увлечения Людмила могла проступиться, но продолжать свое падение
было выше сил ее, тем более, что тут уж являлся вопрос о
детях, которые, по словам Юлии Матвеевны, как незаконные, должны
были все погибнуть, а между тем Людмила не
переставала любить Ченцова и верила, что он тоже безумствует об ней; одно ее поражало, что Ченцов не только что не появлялся к ним более, но даже не пытался прислать письмо, хотя, говоря правду, от него приходило несколько писем, которые Юлия Матвеевна, не желая ими ни Людмилу, ни себя беспокоить, перехватывала и, не читав, рвала их.
Отерев мокрые пальцы свои о засученные полы серой шинели, Ваня прошел мимо
детей, которые
перестали играть и оглядывали его удивленными глазами. Ребятишки проводили его до самого берега. Два рыбака, стоя по колени в воде, укладывали невод в лодку. То
были, вероятно, сыновья седого сгорбленного старика, которого увидел Ваня в отдалении с саком на плече.
Когда Нехлюдов заметил, что совершенно напрасно
было употреблять такие усилия, и взглянул на Юхванку, который не
переставал улыбаться, ему пришла в голову самая обидная в его лета мысль, что Юхванка смеется над ним и мысленно считает его
ребенком.
—
Перестанет!.. Не для тебя я сына родил. У вас тут дух тяжелый… скучно, ровно в монастыре. Это вредно
ребенку. А мне без него — нерадостно. Придешь домой — пусто. Не глядел бы ни на что. Не к вам же мне переселиться ради него, — не я для него, он для меня. Так-то. Сестра Анфиса приехала — присмотр за ним
будет…
— Она пополнела с тех пор, как
перестала рожать, и болезнь эта — страдание вечное о
детях — стала проходить; не то что проходить, но она как будто очнулась от пьянства, опомнилась и увидала, что
есть целый мир Божий с его радостями, про который она забыла, но в котором она жить не умела, мир Божий, которого она совсем не понимала.
— О том, что ты меня не понимаешь. Ты говоришь, что я
ребенок… Да разве б я не хотела
быть твоею Анной Денман… но, боже мой! когда я знаю, что я когда-нибудь переживу твою любовь, и чтоб тогда, когда ты
перестанешь любить меня, чтоб я связала тебя долгом? чтоб ты против желания всякого обязан
был работать мне на хлеб, на башмаки,
детям на одеяла? Чтоб ты меня возненавидел после? Нет, Роман! Нет! я не так тебя люблю: я за тебя хочу страдать, но не хочу твоих страданий.
— Нет, нет, я…
перестану… не
буду… Только пус… пус… пустите меня к
ребенку! — говорила шепотом Настя, сдерживая душившие ее рыдания.
— Когда же
будет гуттаперчевый мальчик? — не
переставали спрашивать
дети каждый раз, как один выход сменял другой. — Когда же он
будет?..
Этого
ребенка надобно
будет воспитывать. Он
будет его руководителем, наставником. Мечтая и размышляя таким образом, Эльчанинов ни разу не подумал, отчего это так изменилась Анна Павловна и не повредит ли он ей еще более своей любовью? Болезненный и печальный вид Мановской, поразивший его при первой встрече, совершенно изгладился из его воображения, когда он
перестал ее видеть. Он мечтал и думал только о себе и о своих будущих наслаждениях.
— Умрёт — вся моя жизнь ни к чему, господи, помилуй!..
Будут дети у тебя, Матвей, может, поймёшь ты горе моё и жизнь мою,
перестанешь выдумывать себя на грех людям…
Удивительно просто сказала она эти светлые слова, — так
ребёнок не скажет «мама». Обогател я силой, как в сказке, и стала она мне с того часа неоценимо дорога. Первый раз сказала, что любит, первый раз тогда обнял я её и так поцеловал, что весь
перестал быть, как это случалось со мной во время горячей молитвы.
Что касается до Мари, то она, по словам Катерины Архиповны, еще не сформировалась,
была совершенный
ребенок и несколько месяцев только
перестала играть в куклы и начала читать романы.
Ежели сильный хотел обидеть слабого, остальные
дети вступались за обижаемого; если кто замечен
был в плутовстве, с ним не хотели иметь дела; кто солгал, тому
переставали верить…
Только вежливым
перестал он
быть, и сразу распалась связь, соединявшая его много лет с женою,
детьми, окружающими, — как будто только улыбками и поклонами держалась она и исчезла вместе с поцелуями рук.
Люди, по-видимому хорошо знавшие народ, готовы
были до слез спорить, что наш мужик скорее с жизнью расстанется, нежели с сивухой, скорее
детей уморит с голоду, нежели
перестанет обогащать откупщика.
Смерть — это перемена в нашем теле, самая большая, самая последняя. Перемены в нашем теле мы не
переставая переживали и переживаем: то мы
были голыми кусочками мяса, потом стали грудными
детьми, потом повыросли волосы, зубы, потом попадали зубы — выросли новые, потом стала расти борода, потом мы стали седеть, плешиветь, и всех этих перемен мы не боялись.
Воспитавшись и выросши в ложных учениях нашего мира, утвердивших его в уверенности, что жизнь его
есть не что иное, как его личное существование, начавшееся с его рождением, человеку кажется, что он жил, когда
был младенцем,
ребенком; потом ему кажется, что он не
переставая жил,
будучи юношей и возмужалым человеком.
Допустив это, человек не может не видеть, что люди, поедавшие друг друга,
перестают поедать; убивавшие пленных и своих
детей,
перестают их убивать; что военные, гордившиеся убийством,
перестают этим гордиться; учреждавшие рабство, уничтожают его; что люди, убивавшие животных, начинают приручать их и меньше убивать; начинают питаться, вместо тела животных, их яйцами и молоком; начинают и в мире растений уменьшать их уничтожение.
Мальчики
перестали смеяться и искренно пожалели сироту-Митьку, которому, должно
быть, несладко жилось у его сердитой названой тетки. Потом они занялись птенчиками. Они решили оставить маленьких голубков в голубятне и навещать их как можно чаще, а заодно навещать и Митьку, успевшего сильно заинтересовать
детей Волгиных.
Тогда, не
переставая петь, крылатые
дети полетели высоко за облака и через минуту вернулись снова, ведя за руку высокую женщину в белой одежде, кроткую и прекрасную, как голубка.
Толстых застонал и снова безмолвно опустился на диван. Огонь в глазах его совершенно потух — он преклонился перед новым могуществом строго судьи, могуществом представителя возмездия, он
перестал быть главою дома, нравственную власть над ним захватил Гладких. Петр Иннокентьевич все еще продолжал держать в руке револьвер, но Гладких спокойно взял его у него, как берут у
ребенка опасную игрушку.
— Нельзя мне не знать, — отвечала хозяйка, — потому что я всю жизнь только то и делала, что сама готовила и
ела вместе с
детьми. Товары ваши порченые. Вот вам доказательство, — говорила она, показывая на испорченный хлеб, маргарин в лепешках и отстой в молоке. — Ваши товары надо все в реку бросить или сжечь и наместо их завести хорошие! — И хозяйка не
переставая, стоя перед лавками, кричала все одно подходившим покупателям, и покупатели начинали смущаться.
Если уже говорить про телесное наказание, совершаемое только над одним крестьянским сословием, то надо не отстаивать прав земского собрания или жаловаться на губернатора, опротестовавшего ходатайство о несечении грамотных, министру, а на министра сенату, а на сенат еще кому-то, как это предлагает тамбовское земство, а надо не
переставая кричать, вопить о том, что такое применение дикого, переставшего уже употребляться для
детей наказания к одному лучшему сословию русских людей
есть позор для всех тех, кто, прямо или косвенно, участвуют в нем.
Для того, чтобы
ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родильница
перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы
был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие
было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств
есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.]
Ну, как же там дальше?.. Средь тихой теплыни чуть слышно звенела мошкара в ржи. За бугром, в невидимой деревне, изредка лаяла собака. Вдруг оттуда донесся закатистый детский смех, — совсем маленький
ребенок радостно смеялся, заливался тонким колокольчиком. Звуки отчетливо доходили по заре. Борька светло улыбался. И еще раз
ребенок залился смехом. И еще. И прекратилось. Борька ждал долго, но уж не
было: видно,
перестали смешить или унесли в избу. Стало опять тихо.
Дети придумывали многое, но только не одно, что должно бы
было им прежде всего прийти в голову, — то, чтобы слезть с лошади,
перестать ехать на ней, и если они точно жалеют ее, отпрячь ее и дать ей свободу.