Неточные совпадения
Ни
перед кем не побоялась бы она обнаружить
своих мыслей, и никакая
сила не могла бы ее заставить молчать, когда ей хотелось говорить.
Но наконец она вздохнула
И встала со скамьи
своей;
Пошла, но только повернула
В аллею, прямо
перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени,
И, как огнем обожжена,
Остановилася она.
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в
силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к
своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою
силой поражает?
Княгиня
перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на руку щекой.
Я имел такое сознание
своей силы, что даже не обратил внимания на досаду молодого человека; но после узнал, что молодой человек этот спрашивал, кто тот взъерошенный мальчик, который проскочил мимо его и
перед носом отнял даму.
Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос, подымался выше, принял неведомую
силу, — и смутились все от пророческих слов):
перед смертным часом
своим вы вспомните меня!
Жители решились защищаться до последних
сил и крайности и лучше хотели умереть на площадях и улицах
перед своими порогами, чем пустить неприятеля в домы.
Юношей он инстинктивно берег свежесть
сил своих, потом стал рано уже открывать, что эта свежесть рождает бодрость и веселость, образует ту мужественность, в которой должна быть закалена душа, чтоб не бледнеть
перед жизнью, какова бы она ни была, смотреть на нее не как на тяжкое иго, крест, а только как на долг, и достойно вынести битву с ней.
Толпились
перед ним, точно живые, тени других великих страдалиц: русских цариц, менявших по воле мужей
свой сан на сан инокинь и хранивших и в келье дух и
силу; других цариц, в роковые минуты стоявших во главе царства и спасавших его…
Он это видел, гордился
своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей
свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с
своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более —
свои глаза,
свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее
силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета,
перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Она опять походила на старый женский фамильный портрет в галерее, с суровой важностью, с величием и уверенностью в себе, с лицом, истерзанным пыткой, и с гордостью, осилившей пытку. Вера чувствовала себя жалкой девочкой
перед ней и робко глядела ей в глаза, мысленно меряя
свою молодую, только что вызванную на борьбу с жизнью
силу — с этой старой, искушенной в долгой жизненной борьбе, но еще крепкой, по-видимому, несокрушимой
силой.
Что искусство, что самая слава
перед этими сладкими бурями! Что все эти дымно-горькие, удушливые газы политических и социальных бурь, где бродят одни идеи, за которыми жадно гонится молодая толпа, укладывая туда
силы, без огня, без трепета нерв? Это головные страсти — игра холодных самолюбий, идеи без красоты, без палящих наслаждений, без мук… часто не
свои, а вычитанные, скопированные!
Этот атлет по росту и
силе, по-видимому не ведающий никаких страхов и опасностей здоровяк, робел
перед красивой, слабой девочкой, жался от ее взглядов в угол, взвешивал
свои слова при ней, очевидно сдерживал движения, караулил ее взгляд, не прочтет ли в нем какого-нибудь желания, боялся, не сказать бы чего-нибудь неловко, не промахнуться, не показаться неуклюжим.
Но прежнего недавнего беспокойства во мне уже не было; я отложил все до срока, уже не трепеща
перед будущим, как еще недавно, но как богач, уверенный в
своих средствах и
силах.
— Это — очень гордый человек, как вы сейчас сами сказали, а многие из очень гордых людей любят верить в Бога, особенно несколько презирающие людей. У многих сильных людей есть, кажется, натуральная какая-то потребность — найти кого-нибудь или что-нибудь,
перед чем преклониться. Сильному человеку иногда очень трудно переносить
свою силу.
Когда Татьяна Павловна
перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала в
своей руке Вдруг он, с последним словом
своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех
сил ударил его об угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и каждая черточка в лице его задрожала и заходила...
Само преклонение Розанова
перед фактом и
силой есть лишь перелив на бумагу потока его женственно-бабьих переживаний, почти сексуальных по
своему характеру.
Она должна будет отступить
перед ним, истощив
свои силы.
В
своем рабьем и бабьем млении
перед силой государственности, импонирующей
своей далекостью и чуждостью, Розанов доходит до того, что прославляет официальную правительственную власть за ее гонения против славянофилов.
Но в
своей исторической судьбе христианство искажалось
перед государственной
силой и пыталось сакрализировать эту
силу.
В терроре 93, 94 года выразился внутренний ужас якобинцев: они увидели страшную ошибку, хотели ее поправить гильотиной, но, сколько ни рубили голов, все-таки склонили
свою собственную
перед силою восходящего общественного слоя.
Года за полтора
перед тем познакомились мы с В., это был
своего рода лев в Москве. Он воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум, сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он не испытал, но слава оставалась при нем. Он служил и имел большую
силу у генерал-губернатора. Князь Голицын любил людей с свободным образом мыслей, особенно если они его хорошо выражали по-французски. В русском языке князь был не силен.
При сем слове Левко не мог уже более удержать
своего гнева. Подошедши на три шага к нему, замахнулся он со всей
силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря на
свою видимую крепость, не устоял бы, может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что
перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
Тем не менее, изо дня в день какое-то внутреннее сознание
своей силы в ней все возрастало, и, выбирая время, когда мальчик играл
перед вечером в дальней аллее или уходил гулять, она садилась за пианино.
Он доказал ему невозможность скачков и надменных переделок, не оправданных ни знанием родной земли, ни действительной верой в идеал, хотя бы отрицательный; привел в пример
свое собственное воспитание, требовал прежде всего признания народной правды и смирения
перед нею — того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и
сил.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой.
Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его
сил. Из дворни господского дома остался на
своем месте только один старик сторож Антип. У Палача был
свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого в господском доме не оставит.
Тревога была напрасная: воров никаких не было. Ольга Александровна, не совладев с собою и не найдя в себе
силы переговорить с гражданами и обличить
перед ними
свою несостоятельность к продолжению гражданского образа жизни, просто-напросто решилась убежать к мужу, как другие убегают от мужа.
— Да, покидаю, покидаю. Линия такая подошла, ваше превосходительство, — отвечал дьякон с развязностью русского человека
перед сильным лицом, которое вследствие особых обстоятельств отныне уже не может попробовать на нем
свои силы.
«Ах, там, друг сердечный, благодетель великий, заставь за себя вечно богу молить, — возьмем подряд вместе!» А подряд ему расхвалит, расскажет ему турусы на колесах и ладит так, чтобы выбрать какого-нибудь человека со слабостью, чтобы хмелем пошибче зашибался; ну, а ведь из нас, подрядчиков, как в силу-то мы войдем, редкий, который бы не запойный пьяница был, и сидит это он в трактире, ломается, куражится
перед своим младшим пайщиком…
Он схватил ее и, подняв как ребенка, отнес в
свои кресла, посадил ее, а сам упал
перед ней на колена. Он целовал ее руки, ноги; он торопился целовать ее, торопился наглядеться на нее, как будто еще не веря, что она опять вместе с ним, что он опять ее видит и слышит, — ее,
свою дочь,
свою Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее, прижала голову ее к
своей груди и так и замерла в этом объятии, не в
силах произнесть слова.
Но он не выдержал и вдруг, бросив
свои рассуждения и доказательства, тут же, прямо, не разорвав и не отбросив первой половины письма, признавался, что он преступник
перед Наташей, что он погибший человек и не в
силах восстать против желаний отца, приехавшего в деревню.
Нередко мы целыми вечерами просиживали с ним один на один, и, право, это были недурные вечера. За стаканом доброго вина он
передавал мне заветнейшие мечты
свои и, несмотря на полное отсутствие какой-либо теоретической подготовки, по временам даже поражал меня
силою полета
своей мысли.
Достаточно сказать, что у Лаптевых он был с детства
своим человеком и забрал великую
силу, когда бразды правления перешли в собственные руки Евгения Константиныча, который боялся всяких занятий, как огня, и все
передал Прейну, не спрашивая никаких отчетов.
— Теперь он говорит — товарищи! И надо слышать, как он это говорит. С какой-то смущенной, мягкой любовью, — этого не
передашь словами! Стал удивительно прост и искренен, и весь переполнен желанием работы. Он нашел себя, видит
свою силу, знает, чего у него нет; главное, в нем родилось истинно товарищеское чувство…
День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько
силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к
своей могиле, но он видел близко
перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и — был доволен.
То, что говорил сын, не было для нее новым, она знала эти мысли, но первый раз здесь,
перед лицом суда, она почувствовала странную, увлекающую
силу его веры. Ее поразило спокойствие Павла, и речь его слилась в ее груди звездоподобным, лучистым комом крепкого убеждения в его правоте и в победе его. Она ждала теперь, что судьи будут жестоко спорить с ним, сердито возражать ему, выдвигая
свою правду. Но вот встал Андрей, покачнулся, исподлобья взглянул на судей и заговорил...
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я стоял
перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной — золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства
своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я стоял, смотрел тупо, не в
силах двинуться с места…
— Мне, милостивый государь, чужого ничего не надобно, — продолжала она, садясь возле меня на лавке, — и хотя я неимущая, но, благодарение богу, дворянского
своего происхождения забыть не в
силах… Я имею счастие быть лично известною вашим папеньке-маменьке… конечно,
перед ними я все равно, что червь пресмыкающий, даже меньше того, но как при всем том я добродетель во всяком месте, по дворянскому моему званию, уважать привыкла, то и родителей ваших не почитать не в
силах…
— Какие бы они ни были люди, — возразил, в
свою очередь, Петр Михайлыч, — а все-таки ему не следовало поднимать носа. Гордость есть двух родов: одна благородная — это желание быть лучшим, желание совершенствоваться; такая гордость — принадлежность великих людей: она подкрепляет их в трудах, дает им
силу поборать препятствия и достигать
своей цели. А эта гордость — поважничать
перед маленьким человеком — тьфу! Плевать я на нее хочу; зачем она? Это гордость глупая, смешная.
Калугина еще возбуждали тщеславие — желание блеснуть, надежда на награды, на репутацию и прелесть риска; капитан же уж прошел через всё это — сначала тщеславился, храбрился, рисковал, надеялся на награды и репутацию и даже приобрел их, но теперь уже все эти побудительные средства потеряли для него
силу, и он смотрел на дело иначе: исполнял в точности
свою обязанность, но, хорошо понимая, как мало ему оставалось случайностей жизни, после 6-ти месячного пребывания на бастьоне, уже не рисковал этими случайностями без строгой необходимости, так что молодой лейтенант, с неделю тому назад поступивший на батарею и показывавший теперь ее Калугину, с которым они бесполезно друг
перед другом высовывались в амбразуры и вылезали на банкеты, казался в десять раз храбрее капитана.
Не надо было допускать их сближаться до короткости, а расстроивать искусно, как будто ненарочно, их свидания с глазу на глаз, быть всюду вместе, ездить с ними даже верхом, и между тем тихомолком вызывать в глазах ее соперника на бой и тут-то снарядить и двинуть вперед все
силы своего ума, устроить главную батарею из остроумия, хитрости да и того… открывать и поражать слабые стороны соперника так, как будто нечаянно, без умысла, с добродушием, даже нехотя, с сожалением, и мало-помалу снять с него эту драпировку, в которой молодой человек рисуется
перед красавицей.
«Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом,
перед святым Его Евангелием, в том, что хощу и должен его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому и его императорского величества всероссийского престола наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота
своего, до последней капли крови, и все к высокому его императорского величества самодержавству,
силе и власти принадлежащия права и преимущества, узаконенныя и впредь узаконяемыя, по крайнему разумению,
силе и возможности, исполнять.
Перед тем как Рыжовым уехать в Москву, между матерью и дочерью, этими двумя кроткими существами, разыгралась страшная драма, которую я даже не знаю, в состоянии ли буду с достаточною прозрачностью и
силою передать: вскоре после сенаторского бала Юлия Матвеевна совершенно случайно и без всякого умысла, но тем не менее тихо, так что не скрипнула под ее ногой ни одна паркетинка, вошла в гостиную
своего хаотического дома и увидала там, что Людмила была в объятиях Ченцова.
Побеседовав таким образом с супругой
своей, он в тот же день вечером завернул в кофейную Печкина, которую все еще любил посещать как главное прибежище художественных
сил Москвы. В настоящем случае Лябьев из этих художественных
сил нашел только Максиньку, восседавшего
перед знакомым нам частным приставом, который угощал его пивом. Лябьев подсел к ним.
Что касается до Людмилы, то в душе она была чиста и невинна и пала даже не под влиянием минутного чувственного увлечения, а в
силу раболепного благоговения
перед своим соблазнителем; но, раз уличенная матерью, непогрешимою в этом отношении ничем, она мгновенно поняла весь стыд
своего проступка, и нравственное чувство девушки заговорило в ней со всей неотразимостью
своей логики.
— Ах, у нее очень сложная болезнь! — вывертывалась Юлия Матвеевна, и она уж, конечно, во всю жизнь
свою не наговорила столько неправды, сколько навыдумала и нахитрила последнее время, и неизвестно, долго ли бы еще у нее достало
силы притворничать
перед Сусанной, но в это время послышался голос Людмилы, которым она громко выговорила...
Некоторое время пробовал было он и на вопросы Улитушки так же отнекиваться, как отнекивался
перед милым другом маменькой: не знаю! ничего я не знаю! Но к Улитушке, как бабе наглой и, притом же, почувствовавшей
свою силу, не так-то легко было подойти с подобными приемами.
Во всяком случае палач
перед началом наказания чувствует себя в возбужденном состоянии духа, чувствует
силу свою, сознает себя властелином; он в эту минуту актер; на него дивится и ужасается публика, и уж, конечно, не без наслаждения кричит он
своей жертве
перед первым ударом: «Поддержись, ожгу!» — обычные и роковые слова в этом случае.
Они вовлекали бога
своего во все дела дома, во все углы
своей маленькой жизни, — от этого нищая жизнь приобретала внешнюю значительность и важность, казалась ежечасным служением высшей
силе. Это вовлечение бога в скучные пустяки подавляло меня, и невольно я все оглядывался по углам, чувствуя себя под чьим-то невидимым надзором, а ночами меня окутывал холодным облаком страх, — он исходил из угла кухни, где
перед темными образами горела неугасимая лампада.
Наша правдивая история близится к концу. Через некоторое время, когда Матвей несколько узнал язык, он перешел работать на ферму к дюжему немцу, который, сам страшный силач, ценил и в Матвее его
силу. Здесь Матвей ознакомился с машинами, и уже на следующую весну Нилов,
перед своим отъездом, пристроил его в еврейской колонии инструктором. Сам Нилов уехал, обещав написать Матвею после приезда.
От этих разговоров и писаний, по их мнению, случится то, что правительства перестанут набирать солдат, на которых зиждется вся их
сила, а послушаются их речей и отпустят
своих солдат, останутся беззащитными не только
перед своими соседями, но и
перед своими подданными; как разбойники, связавшие безоружных людей, чтобы ограбить их, услыхав речи о той боли, которую веревка причиняет связанным, тотчас же развяжут их.