Неточные совпадения
— Ну — здравствуйте! — обратился незначительный человек ко всем. Голос у него звучный, и было странно слышать, что он звучит властно. Половина кисти левой руки его была отломлена, остались только три
пальца: большой, указательный и средний.
Пальцы эти слагались у него щепотью, никоновским крестом. Перелистывая правой рукой узенькие
страницы крупно исписанной книги, левой он непрерывно чертил в воздухе затейливые узоры, в этих жестах было что-то судорожное и не сливавшееся с его спокойным голосом.
— Я сам не занимался этим предметом, надо посоветоваться с знающими людьми. Да вот-с, в письме пишут вам, — продолжал Иван Матвеевич, указывая средним
пальцем, ногтем вниз, на
страницу письма, — чтоб вы послужили по выборам: вот и славно бы! Пожили бы там, послужили бы в уездном суде и узнали бы между тем временем и хозяйство.
Не выпуская изо рта папироски и щурясь от дыма, она то и дело переворачивает
страницы намусленным
пальцем. Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших
пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.
Я и теперь так помню эту книгу, как будто она не сходила с моего стола; даже наружность ее так врезалась в моей памяти, что я точно гляжу на нее и вижу чернильные пятна на многих
страницах, протертые
пальцем места и завернувшиеся уголки некоторых листов.
Она ушла в угол, где стояла кровать, закрытая ситцевым пологом, и Андрей, сидя у стола, долго слышал теплый шелест ее молитв и вздохов. Быстро перекидывая
страницы книги, он возбужденно потирал лоб, крутил усы длинными
пальцами, шаркал ногами. Стучал маятник часов, за окном вздыхал ветер.
Офицер прищурил глаза и воткнул их на секунду в рябое неподвижное лицо.
Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать
страницы книг. Порою он так широко открывал свои большие серые глаза, как будто ему было невыносимо больно и он готов крикнуть громким криком бессильной злобы на эту боль.
Кровь плеснула мне в голову, в щеки — опять белая
страница: только в висках — пульс, и вверху гулкий голос, но ни одного слова. Лишь когда он замолк, я очнулся, я увидел: рука двинулась стопудово — медленно поползла — на меня уставился
палец.
Верите ли вы в то, что вы умрете? Да, человек смертен, я — человек: следовательно… Нет, не то: я знаю, что вы это знаете. А я спрашиваю: случалось ли вам поверить в это, поверить окончательно, поверить не умом, а телом, почувствовать, что однажды
пальцы, которые держат вот эту самую
страницу, — будут желтые, ледяные…
Напротив того, я в этом случае даже привередлив: сам и
страницы помогаю перевертывать, потому что ведь у него, у сердцеведца, пальцы-то черт знает в чем перепачканы…
Кривой Пахомий, выпивши, любил хвастаться своей поистине удивительной памятью, — некоторые книги он знал «с
пальца», — как еврей-ешиботник знает талмуд, — ткнет
пальцем в любую
страницу, и с того слова, на котором остановится
палец, Пахомий начинает читать дальше наизусть мягоньким, гнусавым голоском.
Помуслив
палец, мужик перевертывает
страницу, — там, где он коснулся ее, остается темный снимок с
пальца. Приказчик, глядя в темя покупателя злым взглядом, говорит...
Пальцы дрожали, перо прыгало, и вдруг со лба упала на бумагу капля пота. Писатель горестно ахнул: чернила расплывались, от букв пошли во все стороны лапки. А перевернув
страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном цвета тех опухолей, которые появлялись после праздников под глазами рабочих. Огорчённый, он решил не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил другую.
Читал он медленно, не однажды перечитывая те строки, которые особенно нравились ему, и каждый раз, когда книга подходила к концу, он беспокойно щупал
пальцами таявшие с каждым часом непрочитанные
страницы.
Вздохнув, он поднял кверху левую руку, а
палец правой передвигая по
странице, громко начал читать...
Заскорузлые руки с узловатыми, скрюченными
пальцами умело и ловко держали топор и с трудом перелистывали закапанные воском
страницы богослужебных книг, что меня постоянно удивляло.
— Что такое? — спросил Персиков и даже поднялся с места. Теперь искры запрыгали в глазах у Бронского. Он подчеркнул острым лакированным
пальцем невероятнейшей величины заголовок через всю
страницу газеты «Куриный мор в республике».
Прочтет одну
страницу, помуслит
палец, перевернет, прочтет другую и так далее до конца?
Приносили с собою толстые книги и, тыкая
пальцами в
страницы их, кричали друг на друга, утверждая истины, кому какая нравилась.
Мне ясно видно его задумчивое лицо, я слежу, как он водит
пальцем по строкам, качает головою, перевертывает
страницу, снова пристально смотрит на нее, а потом переводит глаза на меня.
Я устроил из лучины нечто вроде пюпитра и, когда — отбив тесто — становился к столу укладывать крендели, ставил этот пюпитр перед собою, раскладывал на нем книжку и так — читал. Руки мои не могли ни на минуту оторваться от работы, и обязанность перевертывать
страницы лежала на Милове, — он исполнял это благоговейно, каждый раз неестественно напрягаясь и жирно смачивая
палец слюною. Он же должен был предупреждать меня пинком ноги в ногу о выходе хозяина из своей комнаты в хлебопекарню.
— Я, папа, вон уж сколько прочитал, — говорил ты и показывал прочитанные
страницы, зажав их
пальцами.
Томми находит, что таких маленьких слонов никогда не бывает на свете. Вообще ему эта картинка не нравится. Он захватывает
пальцем край
страницы и переворачивает ее.
И он показывал четвертую
страницу письма, на которой неумелыми, дрожащими линиями был обведен контур растопыренной детской руки и посередине, как раз на ладони, было написано: «Тосик руку приложил». Перед тем как приложить руку, Тосик, по-видимому, был занят каким-нибудь делом, связанным с употреблением воды и грязи, так как на тех местах, что приходились против выпуклостей ладони и
пальцев, бумага сохраняла явственные следы пятен.
И в самом деле он великий начетчик, старинные книги как свои пять
пальцев знал; имея же острую память, многое из них целыми
страницами читал наизусть, так, бывало, и режет…
— Вот видите, — указал он на листики, придерживая их широким и плоским большим
пальцем левой руки, — вот видите, в этой пачке восемь листков. В каждом листке две
страницы; выдет дважды восемь — шестнадцать; у них так и говорится: печатный, мол, лист. Значит, в нем таких шестнадцать
страниц…
И я ему показала
пальцем на белую
страницу.
При этом он протянул два
пальца к ее глазам. Все это заставляло думать, что Александр Васильевич не остался равнодушным к описанию красоты Варвары Ивановны Прозоровской, которому с неподдельным восторженным красноречием посвящал его отец целые
страницы своих писем.
— Вот и я! — говорит о. Василий. Он весь белый и дрожит. Тугие красные
пальцы никак не могут перевернуть белой
страницы. Он дует на них, трет одну о другую, и снова шуршат тихо
страницы, и все исчезает: голые стены, отвратительная маска идиота и равномерные, глухие звуки колокола. Снова безумным восторгом горит его лицо. Радость, радость!