Неточные совпадения
— А, знать, Хорь прямо в купцы
попадет; купцам-то жизнь хорошая, да и те в
бородах.
—
Попал Хорь в вольные люди, — продолжал он вполголоса, как будто про себя, — кто без
бороды живет, тот Хорю и набольший.
Я с детства ненавидел этого министра без портфеля, он при мне раз на дворе бил какого-то старого крестьянина, я от бешенства вцепился ему в
бороду и чуть не
упал в обморок.
Там жил старик Кашенцов, разбитый параличом, в
опале с 1813 года, и мечтал увидеть своего барина с кавалериями и регалиями; там жил и умер потом, в холеру 1831, почтенный седой староста с брюшком, Василий Яковлев, которого я помню во все свои возрасты и во все цвета его
бороды, сперва темно-русой, потом совершенно седой; там был молочный брат мой Никифор, гордившийся тем, что для меня отняли молоко его матери, умершей впоследствии в доме умалишенных…
— Это вы? — воскликнул человек в сюртуке и одним взмахом отшиб в сторону вскочившего с пола и бросившегося на меня банкомета,
борода которого была в крови. Тот снова
упал. Передо мной, сконфуженный и пораженный, стоял беговой «спортсмен», который вез меня в своем шарабане. Все остальные окаменели.
Однажды, когда он
спал после обеда в кухне на полатях, ему накрасили лицо фуксином, и долго он ходил смешной, страшный: из серой
бороды тускло смотрят два круглых пятна очков, и уныло опускается длинный багровый нос, похожий на язык.
Он говорил тихо, но каждое слово его речи
падало на голову матери тяжелым, оглушающим ударом. И его лицо, в черной раме
бороды, большое, траурное, пугало ее. Темный блеск глаз был невыносим, он будил ноющий страх в сердце.
Золотые волосы
падали крупными цельными локонами вокруг его высокого, чистого лба, густая, четырехугольной формы, рыжая, небольшая
борода лежала правильными волнами, точно нагофрированная, и вся его массивная и изящная голова, с обнаженной шеей благородного рисунка, была похожа на голову одного из трех греческих героев или мудрецов, великолепные бюсты которых Ромашов видел где-то на гравюрах.
Как светская женщина, говорила она с майором, скромно старалась уклониться от благодарности старика-нищего; встретила, наконец, своих господ, графа и графиню, хлопотала, когда граф
упал в воду; но в то же время каждый, не выключая, я думаю, вон этого сиволапого мужика, свесившего из райка свою рыжую
бороду, — каждый чувствовал, как все это тяжело было ей.
Грозен был вид старого воеводы среди безмолвных опричников. Значение шутовской его одежды исчезло. Из-под густых бровей сверкали молнии. Белая
борода величественно
падала на грудь, приявшую некогда много вражьих ударов, но испещренную ныне яркими заплатами; а в негодующем взоре было столько достоинства, столько благородства, что в сравнении с ним Иван Васильевич показался мелок.
— Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено на Руси, с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ на улицах; потешался ты, когда на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою
бороды палить!
И, узнав о том, царь вошел в ярость великую, приказал Морозову отойти от очей своих и отпустить седые волосы, доколе не сымется с него
опала. И удалился от двора боярин; и ходит он теперь в смирной одежде, с
бородою нечесаною,
падают седые волосы на крутое чело. Грустно боярину не видать очей государевых, но не опозорил он своего роду, не сел ниже Годунова!
Так Филька-то у мещанина-то дым коромыслом пустил, с дочерью
спит, хозяина за
бороду кажинный день после обеда таскает, — всё в свое удовольствие делает.
Проворный витязь отлетел,
И в снег с размаха рокового
Колдун
упал — да там и сел;
Руслан, не говоря ни слова,
С коня долой, к нему спешит,
Поймал, за
бороду хватает,
Волшебник силится, кряхтит
И вдруг с Русланом улетает…
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в
бородеЗапутался,
упал и бьется...
Сочиняем им что
попало, так, мол, жид этакой каштановатый, с
бородой, все видели, взял да понес.
Этого я уже не снес и, закусив зубами
бороду свою,
пал пред ней на колени и, поклонясь ей до земли, зарыдал тем рыданием, которому нет на свете описания.
Однажды даже он отпустил себе
бороду, в знак того, что и ему не чуждо «сокращение переписки», но скоро оставил эту затею, потому что князь Петр Антоныч, встретивши его в этом виде, сказал: «Эге, брат, да и ты, кажется, в нигилисты
попал!» Вообще, он счастлив и уверяет всех и каждого, что никогда так не блаженствовал, как находясь в отставке.
Недалеко от них старик купец, лет под семьдесят, с седою
бородой, в высокой собольей шапке,
спал сладким сном на складном стуле.
Раз на рекогносцировке я
попал в турецкую деревушку, захожу в один дом, чтобы напиться, — вижу, сидит на полу на ковре старый-старый турок с седой длинной
бородой и читает коран.
Товарищ Пеструхин, так невозможно. Ну, хорошо, на горничную
напали, на дуру, а будь Аметистов здесь, ведь это безобразие. Я ему говорю: давай, говорю, наркомпросовскую бородку клинышком, чтоб под Главполитпросвет была сделана, а он сует спецовскую экономическую жизнь. (Снимает бородку.) Натереть ему морду этой
бородой. Халтурщик. Гнать таких надо парикмахеров.
— Теперь не узнаете. Носит подвесную
бороду, а Безухий и ходит и
спит, не снимая телячьей шапки с лопастями: ухо скрывает. Длинный, худющий, черная
борода… вот они сейчас перед вами ушли от меня втроем. Злые. На какой хошь фарт пойдут. Я их, по старому приятству, сюда в каморку пускаю, пришли в бедственном положении, пока что в кредит доверяю. Болдохе сухими две красненьких дал… Как откажешь? Сейчас!
Из-под шапки у него выбились тёмные пряди волос, они
падали на лоб и щёки, мешались с
бородой, и мохнатый, как зверь, шпион, должно быть, кричал — рот его был широко открыт.
В ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).] в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался к милым французским фразам, загремел на грубом русском языке вопрос: «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей
бородою и длинной рогатиной в руке; а за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.
— Да ведь вы же сами, Марья Александровна, — в изумлении вскричал Мозгляков, — вы же сами
нападали на меня за это знакомство! Ведь вы же говорили, что он мужик,
борода, в родне с кабаками, с подвальными да поверенными?
Небо между голыми сучьями было золотисто-желтое и скорей походило на осеннее; и хотя все лица, обращенные к закату, отсвечивали теплым золотом и были красивы какой-то новой красотой, — улыбающееся лицо Колесникова резко выделялось неожиданной прозрачностью и как бы внутренним светом. Черная
борода лежала как приклеенная, и даже несчастная велосипедная шапочка не так смущала глаз: и на нее
пала крупица красоты от небесных огней.
Оставшись один, он долго стоял у окна, зажав
бороду в кулак, глядя, как
падает на землю серый мокрый снег, а когда за окном стало темно, как в погребе, пошёл в город. Ворота Баймаковой были уже заперты, он постучал в окно, Ульяна сама отперла ему, недовольно спросив...
Эта зависть становилась ещё острее и обидней, когда женщина замечала, как молодо шутит с матерью свёкор, как самодовольно он поглаживает
бороду, любуясь своей сожительницей, а она ходит
павой, покачивая бёдрами, бесстыдно хвастаясь пред ним своей красотою.
— На Майне богатое золото идет, — говорил мужик с окладистой черной
бородой. — Сказывают, старую свалку стали промывать, так, слышь, со ста пудов песку по золотнику
падает.
— Оторвут они
бороду мне, — говорил Хохол, и я чувствовал, что он усмехается. — И вам
попадет, Максимыч, — эх! Но — спокойно — спокойно…
Сочиняем им что
попало: так, мол, жид этакий каштановатый, с
бородою, все видели, взял да понес.
Белая, как снег,
борода и тонкие, почти воздушные волосы такого же серебристого цвета рассыпались картинно по груди и по складкам его черной рясы и
падали до самого вервия, которым опоясывалась его убогая монашеская одежда; но более всего изумительно было для меня услышать из уст его такие слова и мысли об искусстве, которые, признаюсь, я долго буду хранить в душе и желал бы искренно, чтобы всякий мой собрат сделал то же.
Рассказывают горнишные: раз барыня рассердилась, так, вишь, ножницами так и кольнула одну из девушек… ох! больно… а как
бороду велит щипать волосок по волоску… батюшка!.. ну! так тут и святых забудешь… батюшка!.. (
падает на колени перед Белинским).
Вошел я за перегородку. Лежит Николай Яковлевич на спине, живот огромный, как гора, рот раскрыт, и по
бороде слюни потекли, одна нога на кровати, другая вниз свесилась. Ох, как же он дышал! Видали рыбу, когда ее на берег вытащат? Точь-в-точь. Видно,
попадала ему в легкие всего одна чайная ложечка воздуху, так он ее ртом, и носом, и горлом… Стонет, кряхтит, нудится, и лицо все искривилось, а проснуться не может…
Длинная тонкая полуседая
борода падала ему на грудь, и из-под нависших хмурых бровей сверкал взгляд огневой, лихорадочно воспаленный, надменный и долгий.
Лицо у него было красно и всё в слезах,
борода, смоченная ими, скомкалась, и в глазах, широко открытых, испуганных, полных болезненного напряжения, сверкало что-то дикое и восторженное, жалкое и горячее. Вставая, он оттолкнул Аннушку; она чуть не
упала, оправилась и, точно проснувшись, смотрела на безрукого глазами тусклыми и тупыми — тяжёлым взглядом уставшего животного.
Ну, и старушка, поослабнувши, конечно, опустились в кресло и только вскрикнула: «Люди, где вы?» А Ольга Николавна, прижавшись тем временем с детьми за бабенькины плечи, видят, что у одного из мужчин
борода и усы
спали, — глядь, это Федор Гаврилыч.
Сняли татары седло, сбрую. Сел татарин с красной
бородой на лошадь, а другие подсадили Жилина к нему на седло; а чтобы не
упал, притянули его ремнем за пояс к татарину и повезли в горы.
Их
бороды упали,
Смеются их уста,
Подобная едва ли
Встречалась красота.
Смерть — это перемена в нашем теле, самая большая, самая последняя. Перемены в нашем теле мы не переставая переживали и переживаем: то мы были голыми кусочками мяса, потом стали грудными детьми, потом повыросли волосы, зубы, потом
попадали зубы — выросли новые, потом стала расти
борода, потом мы стали седеть, плешиветь, и всех этих перемен мы не боялись.
В ту же минуту черная
борода и остроконечная шапка
упали к моим ногам. Персидский халат соскользнул с плеч танцора, и ага-Керим-бек-Джамал, горный душман, предстал перед всеми во всем своем удалом бесстрашии и красоте.
Струится кровь по плечам. Кровенят на себе белые радельные рубахи. Иные головой о стену колотятся либо о печь, другие горящей лучиной
палят себе тело, иные до крови грызут себе руки и ноги, вырывают
бороды и волосы. Умерщвление плоти!..
Помню, раз я ложился
спать, мне было пять или шесть лет. Няня Евпраксия — высокая, худая, в коричневом платье, с чаплыжкой на голове и с отвисшей кожей под
бородой, раздела меня и посадила в кровать.
Фельдшер с санитарами суетился вокруг койки; на койке лежал плотный мужик лет сорока, с русой
бородой и наивным детским лицом. Это был ломовой извозчик, по имени Игнат Ракитский. «Схватило» его на базаре всего три часа назад, но производил он очень плохое впечатление, и пульс уже трудно было нащупать. Работы предстояло много. Не менее меня утомленного фельдшера я послал
спать и сказал, что разбужу его на смену в два часа ночи, а сам остался при больном.
Преосвященный не
спал всю ночь. А утром, часов в восемь, у него началось кровотечение из кишок. Келейник испугался и побежал сначала к архимандриту, потом за монастырским доктором Иваном Андреичем, жившим в городе. Доктор, полный старик, с длинной седой
бородой, долго осматривал преосвященного и всё покачивал головой и хмурился, потом сказал...
И помню я, как он
упал на колени, и седая
борода его тряслась, и как мама, взволнованная, с блестящими глазами, необычно быстро шла по дорожке к дому.
На дворе он заметил только бледнолицего брюнета в очках, из «их толка», да старца с большой
бородой, в старомодной шинели и шапке, из-под которой
падали на воротник длинные с проседью волосы.
Сурмин оборотился и увидел, что какой-то прохожий, немолодых лет, с седоватой бородкой, в поярковой шляпе с широкими полями, из-под которой
упадали стриженные в кружок волосы под масть
бороде, в русском кафтане со сборами, — рвался из рук Ранеева, вцепившегося в рукав его кафтана.
— Сто рублев счетом, — сказал он твердым голосом и
пал униженно пред своим врагом — раз, другой. Тут он коварно, адски усмехнулся,
пал в третий раз. — То было княжее, а это мое, — сказал он, приложился к ноге Хабара и оставил на ней кровавый, глубокий оттиск зубами. — Вот это мое пятно, — повторил он и адски захохотал. Недаром звали его Мамоном. Вскрикнул Хабар — так сильно был он поранен, и первым движением его было вырвать клок из
бороды противника. Их тотчас розняли.
Приживалка плюнула,
попав прямо в
бороду лежавшему около кровати мужику. Тот, однако, не обратил на это внимания и хладнокровно обтерся, весь тоже поглощенный, как и все присутствующие, известием о сватовстве племянника своей благодетельницы-генеральши.