Неточные совпадения
Петроград встретил оттепелью,
туманом, все на земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила мысли, вызывала
ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки на груди, заявила, что уходит работать в госпиталь сиделкой.
Сам он не чувствовал позыва перевести беседу на эту тему. Низко опущенный абажур наполнял комнату оранжевым
туманом. Темный потолок, испещренный трещинами, стены, покрытые кусками материи, рыжеватый ковер на полу — все это вызывало у Клима странное
ощущение: он как будто сидел в мешке. Было очень тепло и неестественно тихо. Лишь изредка доносился глухой гул, тогда вся комната вздрагивала и как бы опускалась; должно быть, по улице ехал тяжело нагруженный воз.
Звуки эти долетали до него отрывочно и слабо, давая ему слуховое
ощущение дали, в которой мелькает что-то затянутое, неясное, как для нас мелькают очертания далей в вечернем
тумане…
Он любил этот миг, когда кажется, что в грудь голубою волною хлынуло всё небо и по жилам трепетно текут лучи солнца, когда тёплый синий
туман застилает глаза, а тело, напоённое пряными ароматами земли, пронизано блаженным
ощущением таяния — сладостным чувством кровного родства со всей землёй.
Ощущение тошноты и слабости кружило голову, окутав мысли липким, всё гасящим
туманом; придерживаясь за стену руками, он дошёл до окна, распахнул ставни и лёг грудью на подоконник.
Когда же он был свободен и сидел неподвижно — им овладевало приятное
ощущение летания в прозрачном
тумане, который обнимал жизнь и всё смягчал, претворяя шумную действительность в тихий полусон.
Артамонова вдруг обняла скука, как будто пред ним широко открыли дверь в комнату, где всё знакомо и так надоело, что комната кажется пустой. Эта внезапная, телесная скука являлась откуда-то извне,
туманом; затыкая уши, ослепляя глаза, она вызывала
ощущение усталости и пугала мыслями о болезни, о смерти.
Когда вечером бригада прибыла к месту и офицеры отдыхали в палатках, Рябович, Мерзляков и Лобытко сидели вокруг сундука и ужинали. Мерзляков не спеша ел и, медленно жуя, читал «Вестник Европы», который держал на коленях. Лобытко без умолку говорил и подливал в стакан пиво, а Рябович, у которого от целодневных мечтаний стоял
туман в голове, молчал и пил. После трех стаканов он охмелел, ослабел и ему неудержимо захотелось поделиться с товарищами своим новым
ощущением.
И неожиданным казалось, что в этом свинцовом, пахнущем гнилью
тумане продолжает течь какая-то своя, неугомонная и бойкая жизнь; она в грохоте невидимых экипажей и в огромных, расплывающихся светлых шарах, в центре которых тускло и ровно горят фонари, она в торопливых, бесформенных контурах, похожих на смытые чернильные пятна на серой бумаге, которые вырастают из
тумана и опять уходят в него, и часто чувствуются только по тому странному
ощущению, которое безошибочно свидетельствует о близком присутствии человека.