Неточные совпадения
Накануне отъезда, часа в два, я сидел у него, когда пришли сказать, что в приемной уже тесно. В этот день представлялись ему члены парламента с семействами и разная nobility и gentry, [знать и дворянство (англ.).] всего, по «Теймсу», до двух тысяч человек, — это было grande levee, [большое вставание (фр.).] царский выход, да еще такой, что не только
король виртембергский, но и прусский вряд натянет ли без профессоров и унтер-офицеров.
Мазурку она танцевала с тем же громадным
офицером; он важно и тяжело, словно туша в мундире, ходил, поводил плечами и грудью, притоптывал ногами еле-еле — ему страшно не хотелось танцевать, а она порхала около, дразня его своей красотой, своей открытой шеей; глаза ее горели задором, движения были страстные, а он становился все равнодушнее и протягивал к ней руки милостиво, как
король.
Несмотря на то, что
король и королева обещали приехать запросто и просили не делать официальной встречи и, действительно, приехали в летних простых костюмах, так же, как и дядя-губернатор и мистер Вейль, тем не менее, их встретили салютом из орудий, поднятием на грот-мачте гавайского флага и вообще с подобающими почестями: все
офицеры в мундирах были выстроены на шканцах, вызван караул, и команда стояла во фронте. Его величество, видимо, был доволен приемом и благодарил капитана.
Его величества, однако, не было в числе игравших на бильярде. Какой-то англичанин, вероятно
офицер с английского военного фрегата, стоявшего на рейде, на вопрос Володи, нет ли
короля в числе играющих, отвечал, что он уже сыграл несколько партий и ушел, вероятно, прогуляться среди своих подданных, и советовал Володе идти к большому освещенному, открытому со всех сторон зданию на столбах в конце улицы, на площадке, окруженной деревьями, откуда доносились звуки, напоминающие скрипку.
Пришлось только пройти прихожую, и затем русские
офицеры вошли в большую просторную и светлую комнату, одну из таких, какую можно увидать в любом богатом доме и которую мистер Вейль слишком торжественно назвал тронной залой. Посредине этой залы, на некотором возвышении впрочем, стояли троны: большие кресла, обитые красной кожей, и у них стояли
король и королева Сандвичевых островов.
Капитан между тем сказал уже приветствие его величеству, и
король, крепко пожав руку капитана, довольно правильным английским языком выразил удовольствие, что видит в своих владениях военное судно далекой могущественной державы, обещал на другой же день посетить вместе с королевой «Коршун» и пригласил вечером обедать к себе капитана и трех
офицеров.
Опять жидко задребезжал барабан при появлении на крыльце наших
офицеров, опять десятка два солдат гавайской армии взяли ружья «на караул». Проходя по двору, Ашанин обернулся и увидал на балконе их величества уже в домашних костюмах:
король был во всем белом, а королева в капоте из какой-то легкой ткани. Оба они провожали любопытными глазами гостей далекого Севера и оба приветливо улыбались и кивнули головами Ашанину, который в свою очередь, сняв шляпу, поклонился.
Король и его спутники в лице Володи еще раз поблагодарили русских
офицеров за прием, а королева дала ему еще розу, вторую в этот день. Затем они уселись в дожидавшиеся их коляски и скрылись в одной из аллей, а Ашанин вернулся на корвет в несколько мечтательном настроении.
Не отставал и молодой
король, так что королева бросала украдкой тревожные взгляды на супруга и отводила их, несколько успокоенная. Видимо, привыкший и умевший пить, его величество, хотя, и был весел, но достоинства своего не терял, и если выказывал особое благоволение старшему
офицеру несколько фамильярно, то в этом еще большой беды не было.
Все
офицеры с «Коршуна» подходили сперва к королеве, а затем к
королю. Первый министр называл фамилии
офицеров, безбожно их коверкая с невозмутимым апломбом, и в ответ на поклоны королева не без грации наклоняла свою головку, стараясь приветливо улыбнуться.
— Капитан Танасио Петрович, — отчеканивая каждое слово, произнес веско и значительно молодой
офицер: — я в неоплатном долгу перед родиной и моим
королем… И если мне суждено погибнуть — я сделаю это, славя мою героическую маленькую родину со счастливой улыбкой на устах!
Поздравление их, вновь произведенных
офицеров, королевичем Александром, славным доблестным королевичем, которого все юнаки, все войско любит поголовно, и за которого в огонь и воду пойдут они все, как и за самого престарелого
короля Петра.
Второе то, что все лица как этой, так и всех других драм Шекспира живут, думают, говорят и поступают совершенно несоответственно времени и месту. Действие «
Короля Лира» происходит за 800 лет до рождества Христова, а между тем действующие лица находятся в условиях, возможных только в средние века: в драме действуют
короли, герцоги, войска, и незаконные дети, и джентльмены, и придворные, и доктора, и фермеры, и
офицеры, и солдаты, и рыцари с забралами, и т. п.
— Цыц, бисова собака! — бывал ответ смотрителя. — Разве ты не знаешь, что
офицер великого
короля шведского, нашего пана и отца, делает нам честь скакать на наших лошадях, как ему заблагорассудится? Благодари его милость, что он не впряг тебя самого и не влепил тебе сотни бизунов [Бизун (польск.) — плеть, кнут.], собачий сын!
Офицер, представлявший шведского
короля, был в точно таком же костюме, в котором был Карл XII на этом знаменитом сражении.
Прошло два, три года, и Адольф, один из отличнейших
офицеров шведской армии, молодой любимец молодого
короля и героя, причисленный к свите его, кипящей отвагою и преданностью к нему, — Адольф, хотя любил изредка припоминать себе милые черты невесты, как бы виденные во сне, но ревнивая слава уже сделалась полною хозяйкой в его сердце, оставивши в нем маленький уголок для других чувств.
Во всем было отказано, так как в замке уже чувствовался недостаток в продовольствии, а лечение раненых
офицеров Суворов брал на себя, если они дадут слово не действовать по выздоровлении против России и польского
короля.
Во-вторых, в марте 1792 года шведский
король Густав, смертельно раненный на маскараде одним шведским
офицером, умер, а регент, герцог Зюдерманландский, был соседом ненадежным, особенно вследствие доброго его расположения к Франции.
Только один избранник осмелился простирать на нее свои виды: именно это был цейгмейстер Вульф, дальний ей родственник, служивший некогда с отцом ее в одном корпусе и деливший с ним последний сухарь солдатский, верный его товарищ, водивший его к брачному алтарю и опустивший его в могилу; любимый пастором Гликом за благородство и твердость его характера, хотя беспрестанно сталкивался с ним в рассуждениях о твердости характера лифляндцев, о намерении посвятить Петру I переводы Квинта Курция и Науки мореходства и о скором просвещении России; храбрый, отважный воин, всегда готовый умереть за
короля своего и отечество;
офицер, у которого честь была не на конце языка, а в сердце и на конце шпаги.
Умрет — и вдова храброго шведского
офицера не будет забыта признательным
королем.
— Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным
королем) — смеясь, сказал субалтерн-офицер.