Неточные совпадения
Он не договорил и зарыдал громко
от нестерпимой боли
сердца, упал на стул, и
оторвал совсем висевшую разорванную полу фрака, и швырнул ее прочь
от себя, и, запустивши обе руки себе в волосы, об укрепленье которых прежде старался, безжалостно рвал их, услаждаясь болью, которою хотел заглушить ничем не угасимую боль
сердца.
Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал
от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим
сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу,
оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит у него в лапах.
— Вы не будете замечать их, — шептал он, — вы будете только наслаждаться, не
оторвете вашей мечты
от него, не сладите с
сердцем, вам все будет чудиться, чего с вами никогда не было.
С силой, каким-то винтовым приводом, я наконец
оторвал глаза
от стекла под ногами — вдруг в лицо мне брызнули золотые буквы «Медицинское»… Почему он привел меня сюда, а не в Операционное, почему он пощадил меня — об этом я в тот момент даже и не подумал: одним скачком — через ступени, плотно захлопнул за собой дверь — и вздохнул. Так: будто с самого утра я не дышал, не билось
сердце — и только сейчас вздохнул первый раз, только сейчас раскрылся шлюз в груди…
Я не могу
оторвать от этой мысли своего
сердца.
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [Вот и вы, как всегда, красивая и нарядная! (франц.)] — говорит он, обращаясь к имениннице. И, приятно округлив правую руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне,
отрывая ее таким образом
от сердца нежно любящей матери, которая не иначе как со слезами на глазах решается доверить свое дитя когтям этого оплешивевшего
от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний, ведет свою даму прямо к роялю.
И вот, теперь он умирает, не понимая, зачем понадобилось
оторвать его
от дорогих
сердцу интересов родины и посадить за решеткой в берлинском зоологическом саду.
Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть — и что же? видишь прекрасное, нежное существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг ее
отрывают от кукол,
от няни,
от детских игр,
от танцев, и слава богу, если только
от этого; а часто не заглянут в ее
сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил руку к
сердцу, хотел было что-то сказать, не сказал и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не
отрывая от него глаз, как кролик
от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его рукой и вошел в гостиную.
— А, черт, все равно… Катай Ивану Иванычу. Только название нужно другое… Что-нибудь этакое, понимаешь, забористое: «На волосок
от погибели», «Бури
сердца», «Тигр в юбке». Иван Иваныч с руками
оторвет…
Вы, Павел Васильич, можно сказать,
отрываете от нашего
сердца лучшую часть, берете
от нас нашу чистую, нежную голубицу, а потому на вас лежит священная обязанность заменить для нее некоторым образом наше место, успокоить и разогнать ее скуку, которую, может быть, она будет чувствовать, выпорхнув из родительского гнезда.
— Нет, теперь не болит, — сказал он. — Не знаю, может быть, и болит… я не хочу… полно, полно!.. Я и не знаю, что со мною, — говорил он, задыхаясь и отыскав, наконец, ее руку, — будь здесь, не уходи
от меня; дай, дай мне опять твою руку… У меня в глазах темнеет; я на тебя как на солнце смотрю, — сказал он, как будто
отрывая от сердца слова свои, замирая
от восторга, когда их говорил. Рыдания сдавливали ему горло.
— Погоди, погоди, — громко сказал голова Алексею, когда тот взялся за дверную скобу. — Так уж и быть, ради милого дружка и сережка из ушка!.. Ради Патапа Максимыча по-твоему сделаю, завтра поутру побывай в приказе — приеду, обделаю… А уж это я тебе скажу все едино, что ты у меня
от сердца кусок
отрываешь… Тенетнику-то что, мошки-то!.. Улов-от на заре какой будет!..
Только!.. Вот и все вести, полученные Сергеем Андреичем
от отца с матерью,
от любимой сестры Маринушки. Много воды утекло с той поры, как
оторвали его
от родной семьи, лет пятнадцать и больше не видался он со сродниками, давно привык к одиночеству, но, когда прочитал письмо Серапиона и записочку на свертке, в
сердце у него захолонуло, и Божий мир пустым показался… Кровь не вода.
Подняв во время второго блюда на нее глаза, я был поражен до боли в
сердце. Бедная девочка, отвечая на какой-то пустой вопрос графа, делала усиленные глотательные движения: в ее горле накипали рыдания. Она не
отрывала платка
от своего рта и робко, как испуганный зверек, поглядывала на нас: не замечаем ли мы, что ей хочется плакать?
— А я родом не така! Да, я не такая, я этого не могу: я
оторвала от сердца все, что могла
оторвать; а что не могу, так не могу. Отказаться можно, а перестать любить нельзя, когда любится.
С таким братом ей тяжелее, чем с посторонним, делиться самой горячей мечтой. Точно она собирается
оторвать от сердца кусок и бросить его на съедение.
Он говорил, что ему действительно нездоровится, но что более всего его смущает то, что с него беспрестанно требуют отчета. Когда же ему пошутили, что «даже незнакомец» заметил в нем «страданье
сердца от амура», Саша вдруг вспыхнул и взглянул на нашего гостя с невыразимою ненавистью, а потом сердито и резко
оторвал...
Королю-птице показалось, точно кто
оторвал у него кусок
от сердца. Теперь он понял, что волшебница Лара была права. Теперь он понял, какою дорогою ценою покупались народом торжественные встречи короля. И он полетел дальше с быстротою молнии, мимо лесов и рощ, мимо сел и деревень. На дороге он увидел большой город.
От сердца что-то
оторвало…
Но
оторвать от него свое
сердце, забыть его, изгладить его прекрасный образ не могла: это было свыше сил Анастасии.
Милый, дорогой мертвец отнял было у него
сердце и мысли Анастасии, с трудом могли
отрывать ее
от могилы отца; но через несколько времени живой друг, очарователь ее, ее суженый, снова занял все ее помыслы и чувства.
— О! эти затейливые опасения, — говорил Волынской, — дело моего слишком осторожного Зуды. Пустое! одна любовь не помешает другой. Я сказал уж ему однажды навсегда, что не покину намерения спасти мое отечество и не могу
оторвать княжну
от своего
сердца.