Неточные совпадения
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба
от наших берез и елей,
от снегов и льдов,
от злой
зимы и бесхарактерного
лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца, на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного
лета. Глаз, привыкший
к необозримым полям ржи, видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
—
Летом оттого тепло, — поучает дедушка, — что солнце на небе долго стоит; оно и греет. А
зимой встанет оно в девять часов, а
к трем, смотри, его уж и поминай как звали. Ну, и нет
от него сугреву.
Клопами и другими насекомыми ночлеги изобиловали даже более, нежели
летом, и
от них уже нельзя было избавиться, потому что в экипаже спать
зимой было неудобно.
К счастью, зимний путь был короче, и мы имели всего три остановки.
Каковы бы ни были цифры, но пока несомненно только, что далеко не всякий хозяин знает весною, где он будет косить
летом, и что сена не хватает и
к концу
зимы скот тощает
от недостатка корма.
Таковым урядникам производилася также приличная и соразмерная их состоянию одежда. Обувь для
зимы, то есть лапти, делали они сами; онучи получали
от господина своего; а
летом ходили босы. Следственно, у таковых узников не было ни коровы, ни лошади, ни овцы, ни барана. Дозволение держать их господин у них не отымал, но способы
к тому. Кто был позажиточнее, кто был умереннее в пище, тот держал несколько птиц, которых господин иногда бирал себе, платя за них цену по своей воле.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который
от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них
к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие
летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а
зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
— После того как татары
от наших мисанеров избавились, опять прошел без мала
год, и опять была
зима, и мы перегнали косяки тюбеньковать на сторону поюжнее,
к Каспию, и тут вдруг одного дня перед вечером пригонили
к нам два человека, ежели только можно их за человеков считать.
От людей в стороне стоял, жил бедно, надел свой попу отдал, а сам,
зиму и
лето, рыбу ловил да — забавы ради — птиц певчих,
к чему и меня приучил.
Но уж опоздал он — мне в ту пору было
лет двенадцать, и обиды я чувствовал крепко. Потянуло меня в сторону
от людей, снова стал я ближе
к дьячку, целую
зиму мы с ним по лесу лазили, птиц ловили, а учиться я хуже пошёл.
И партия, растягиваясь иногда на неделю, спускается
от станка
к станку
летом в лодках,
зимой на дровнях, мечтая о далеком якутском остроге, как о земле обетованной.
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость пришла, стало не под силу в пустыне жить.
К нам в обитель пришел, пятнадцать
зим у нас пребывал. На летнее время, с Пасхи до Покрова, иной
год и до Казанской, в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил, в последние десять
лет никто
от него слова не слыхивал. И на правиле стоя в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
Разумеется, все эти нынешние мои воспоминания охватывают один небольшой район нашей ближайшей местности (Орловский, Мценский и Малоархангельскии уезды) и отражаются в моей памяти только в той форме, в какой они могли быть доступны «барчуку», жившему под родительским крылом, в защищенном
от бедствия господском доме, — и потом воспоминания эти так неполны, бессвязны, отрывочны и поверхностны, что они отнюдь не могут представить многостороннюю картину народного бедствия, но в них все-таки, может быть, найдется нечто пригодное
к тому, чтобы представить хоть кое-что из тех обстоятельств, какими сопровождалась ужасная
зима в глухой, бесхлебной деревеньке сороковых
годов.
— Церковь-то
от них далеконько, Василий Петрович, — сказала Марья Ивановна. — А
зимой ину пору в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку с нашим батюшкой, с отцом Никифором? Знаете ли, что Сергеюшка-то не меньше четырех раз в
году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает
от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что в лесу у меня живут — и мужчины, и женщины, — точно так же. Усердны они
к церкви, очень усердны.
В среде слушателей нашлись несколько человек, которые на первый раз немножко смутились этим новшеством, но Горданов налег на естественные науки; указал на то, что и заяц применяется
к среде —
зимой белеет и
летом темнеет, а насекомые часто совсем не отличаются цветом
от предметов, среди которых живут, и этого было довольно: гордановские принципы сначала сделались предметом осуждения и потом быстро стали проникать в плоть и кровь его поклонников.
Вчера получил письмо
от Егорова. Поручик пишет, что всю
зиму он «подмазывался»
к княгине и успел гнев княгини переложить на милость. Он уверяет, что
летом будет его свадьба.
Ведь река порядочная, не пустячная; на ней можно было бы завести рыбные ловли, а рыбу продавать купцам, чиновникам и буфетчику на станции и потом класть деньги в банк; можно было бы плавать в лодке
от усадьбы
к усадьбе и играть на скрипке, и народ всякого звания платил бы деньги; можно было бы попробовать опять гонять барки — это лучше, чем гробы делать; наконец, можно было бы разводить гусей, бить их и
зимой отправлять в Москву; небось одного пуху в
год набралось бы рублей на десять.
Но я уже был знаком с издателями"Русского вестника"Катковым и Леонтьевым. Не могу теперь безошибочно сказать — в эту ли поездку я являлся в редакцию с рекомендательным письмом
к Каткову
от Дружинина или раньше; но я знаю, что это было
зимой и рукопись, привезенная мною, — одно из писем, написанных пред отъездом из Дерпта; стало, я мог ее возить только в 1861
году.