Неточные совпадения
И он
от двери спальной поворачивался опять
к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что если другие заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
— Однако надо написать Алексею, — и Бетси села за стол, написала несколько строк, вложила в конверт. — Я пишу, чтоб он приехал обедать. У меня одна дама
к обеду остается без мужчины. Посмотрите, убедительно ли? Виновата, я на минутку вас оставлю. Вы, пожалуйста, запечатайте и отошлите, — сказала она
от двери, — а мне надо сделать распоряжения.
Девушка, уже давно прислушивавшаяся у ее
двери, вошла сама
к ней в комнату. Анна вопросительно взглянула ей в глаза и испуганно покраснела. Девушка извинилась, что вошла, сказав, что ей показалось, что позвонили. Она принесла платье и записку. Записка была
от Бетси. Бетси напоминала ей, что нынче утром
к ней съедутся Лиза Меркалова и баронесса Штольц с своими поклонниками, Калужским и стариком Стремовым, на партию крокета. «Приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов. Я вас жду», кончала она.
— Возможно всё, если вы предоставите мне полную свободу действий, — не отвечая на вопрос, сказал адвокат. — Когда я могу рассчитывать получить
от вас известия? — спросил адвокат, подвигаясь
к двери и блестя и глазами и лаковыми сапожками.
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и села
к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы, прошел мимо этого окна, нагибаясь
к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа
от страха, отошла
к противоположной
двери. Кондуктор отворял
дверь, впуская мужа с женой.
Вернувшись
от доктора,
к которому посылала его Кити, Левин, отворив
дверь, застал больного в ту минуту, как ему по распоряжению Кити переменяли белье.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет
дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою.
Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее
к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой
от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает куда,
к самым
дверям, так что отлетит
от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев.
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети побежали
У ней ключи взять
от сеней;
Анисья тотчас
к ней явилась,
И
дверь пред ними отворилась,
И Таня входит в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
Налево
от двери стояли ширмы, за ширмами — кровать, столик, шкафчик, уставленный лекарствами, и большое кресло, на котором дремал доктор; подле кровати стояла молодая, очень белокурая, замечательной красоты девушка, в белом утреннем капоте, и, немного засучив рукава, прикладывала лед
к голове maman, которую не было видно в эту минуту.
Покамест он бродил в темноте и в недоумении, где бы мог быть вход
к Капернаумову, вдруг, в трех шагах
от него, отворилась какая-то
дверь; он схватился за нее машинально.
Кашель задушил ее, но острастка пригодилась. Катерины Ивановны, очевидно, даже побаивались; жильцы, один за другим, протеснились обратно
к двери с тем странным внутренним ощущением довольства, которое всегда замечается, даже в самых близких людях, при внезапном несчастии с их ближним, и
от которого не избавлен ни один человек, без исключения, несмотря даже на самое искреннее чувство сожаления и участия.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг
от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился
к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в
дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Лжешь ты все! — завопил Раскольников, уже не удерживаясь, — лжешь, полишинель [Полишинель — шут, паяц (
от фр. polichinelle).] проклятый! — и бросился на ретировавшегося
к дверям, но нисколько не струсившего Порфирия.
Это была большая комната, но чрезвычайно низкая, единственная, отдававшаяся
от Капернаумовых, запертая
дверь к которым находилась в стене слева.
Раскольников пошел
к дверям, но она ухватилась за него и отчаянным взглядом смотрела ему в глаза. Лицо ее исказилось
от ужаса.
За
дверью справа, за тою самою
дверью, которая отделяла квартиру Сони
от квартиры Гертруды Карловны Ресслих, была комната промежуточная, давно уже пустая, принадлежавшая
к квартире г-жи Ресслих и отдававшаяся
от нее внаем, о чем и выставлены были ярлычки на воротах и наклеены бумажечки на стеклах окон, выходивших на канаву.
Он ощущал позыв
к женщине все более определенно, и это вовлекло его в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные высокими домами. Линия окон была взломана, казалось, что этот дом уходит в землю
от тесноты, а соседний выжимается вверх. В сумраке, наполненном тяжелыми запахами, на панелях, у
дверей сидели и стояли очень демократические люди, гудел негромкий говорок, сдержанный смех, воющее позевывание. Чувствовалось настроение усталости.
— А — кровью пахнет? — шевеля ноздрями, сказала Анфимьевна, и прежде, чем он успел остановить ее, мягко, как перина, ввалилась в
дверь к Варваре. Она вышла оттуда тотчас же и так же бесшумно, до локтей ее руки были прижаты
к бокам, а
от локтей подняты, как на иконе Знамения Абалацкой богоматери, короткие, железные пальцы шевелились, губы ее дрожали, и она шипела...
Не находя
двери, Самгин понял, что он подошел
к дому с другой его стороны. Дом спрятан в деревьях, а Иноков с Макаровым далеко
от него и очень близко
к ограде. Он уже хотел окрикнуть их, но Иноков спросил...
Однажды, придя
к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер
от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух
от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв
дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
— Какая ерунда, — сердито крикнул Маракуев, а Диомидов, отскочив
от стола, быстро пошел
к двери — и на пороге повторил, оглянувшись через плечо...
Похолодев
от испуга, Клим стоял на лестнице, у него щекотало в горле, слезы выкатывались из глаз, ему захотелось убежать в сад, на двор, спрятаться; он подошел
к двери крыльца, — ветер кропил
дверь осенним дождем. Он постучал в
дверь кулаком, поцарапал ее ногтем, ощущая, что в груди что-то сломилось, исчезло, опустошив его. Когда, пересилив себя, он вошел в столовую, там уже танцевали кадриль, он отказался танцевать, подставил
к роялю стул и стал играть кадриль в четыре руки с Таней.
Иногда, чаще всего в час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь шагов
от стола
к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
Бальзаминов. Так что ж это вы меня со свету сжить, что ли, хотите? Сил моих не хватит! Батюшки! Ну вас
к черту! (Быстро берет фуражку.)
От вас за сто верст убежишь. (Бросается в
дверь и сталкивается с Чебаковым.)
Вдруг ему стало так легко, весело; он начал ходить из угла в угол, даже пощелкивал тихонько пальцами, чуть не закричал
от радости, подошел
к двери Ольги и тихо позвал ее веселым голосом...
Так проходили дни. Илья Ильич скучал, читал, ходил по улице, а дома заглядывал в
дверь к хозяйке, чтоб
от скуки перемолвить слова два. Он даже смолол ей однажды фунта три кофе с таким усердием, что у него лоб стал мокрый.
Она, кажется, только тогда и была счастлива, когда вся вымажется, растреплется
от натиранья полов, мытья окон, посуды,
дверей, когда лицо, голова сделаются неузнаваемы, а руки до того выпачканы, что если понадобится почесать нос или бровь, так она прибегает
к локтю.
Он отворачивался
от нее, старался заговорить о Леонтье, о его занятиях, ходил из угла в угол и десять раз подходил
к двери, чтоб уйти, но чувствовал, что это не легко сделать.
Вскоре у бабушки в спальне поднялась штора, зашипел в сенях самовар, голуби и воробьи начали слетаться
к тому месту, где привыкли получать
от Марфеньки корм. Захлопали
двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все не шевелилась.
— Нет, нет, постой, ангел, не улетай! — остановил он Марфеньку, когда та направилась было
к двери, — не надо
от итальянца, не в коня корм! не проймет, не почувствую: что мадера
от итальянца, что вода — все одно! Она десять рублей стоит: не
к роже! Удостой, матушка,
от Ватрухина,
от Ватрухина — в два с полтиной медью!
Но потерянность моя все еще продолжалась; я принял деньги и пошел
к дверям; именно
от потерянности принял, потому что надо было не принять; но лакей, уж конечно желая уязвить меня, позволил себе одну самую лакейскую выходку: он вдруг усиленно распахнул предо мною
дверь и, держа ее настежь, проговорил важно и с ударением, когда я проходил мимо...
Она скрылась, с негодованием хлопнув
дверью. В бешенстве
от наглого, бесстыдного цинизма самых последних ее слов, — цинизма, на который способна лишь женщина, я выбежал глубоко оскорбленный. Но не буду описывать смутных ощущений моих, как уже и дал слово; буду продолжать лишь фактами, которые теперь все разрешат. Разумеется, я пробежал мимоходом опять
к нему и опять
от няньки услышал, что он не бывал вовсе.
Мгновение он прислушивался у
двери, подставив ухо и победительно подмигивая через коридор хозяйке, которая грозила ему пальцем и покачивала головой, как бы выговаривая: «Ох шалун, шалун!» Наконец с решительным, но деликатнейшим видом, даже как бы сгорбившись
от деликатности, постучал костями пальцев
к соседкам.
Когда мы подходили
к его клетке, он поспешно удалялся
от нас, метался во все четыре угла, как будто отыскивая еще пятого, чтоб спрятаться; но когда мы уходили прочь, он бежал
к двери, сердился, поднимал ужасную возню, топал ногами, бил крыльями в
дверь, клевал ее — словом, так и просился, по характеру, в басни Крылова.
Они не знали, куда деться
от жара, и велели мальчишке-китайцу махать привешенным
к потолку, во всю длину столовой, исполинским веером. Это просто широкий кусок полотна с кисейной бахромой;
от него
к дверям протянуты снурки, за которые слуга дергает и освежает комнату. Но, глядя на эту затею, не можешь отделаться
от мысли, что это — искусственная, временная прохлада, что вот только перестанет слуга дергать за веревку, сейчас на вас опять как будто наденут в бане шубу.
Мы с Крюднером бросились
к двери, чтоб бежать на ют, но, отворив ее, увидели, что матросы кучей отступили
от юта, ожидая, что акула сейчас упадет на шканцы. Как выскочить? Ну, ежели она в эту минуту… Но любопытство преодолело; мы выскочили и вбежали на ют.
Нет, берег, видно, нездоров мне. Пройдусь по лесу, чувствую утомление, тяжесть; вчера заснул в лесу, на разостланном брезенте, и схватил лихорадку. Отвык совсем
от берега. На фрегате, в море лучше. Мне хорошо в моей маленькой каюте: я привык
к своему уголку, где повернуться трудно; можно только лечь на постели, сесть на стул, а затем сделать шаг
к двери — и все тут. Привык видеть бизань-мачту, кучу снастей, а через борт море.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую
дверь, когда из другой
двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала
к печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови была
от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
Не останавливаясь, рабочие пошли, торопясь и наступая друг другу на ноги, дальше
к соседнему вагону и стали уже, цепляясь мешками за углы и
дверь вагона, входить в него, как другой кондуктор
от двери станции увидал их намерение и строго закричал на них.
Нехлюдов хотел подойти
к нему, но направо
от двери, разбирая что-то в мешке и разговаривая с хорошенькой улыбающейся Грабец, сидел курчавый рыжеватый человек в очках и гуттаперчевой куртке.
— Покорно вас благодарю, — говорит Илья, пятясь
к двери, как бегемот. — Мне что, я рад служить хорошим господам. Намедни кучер приходил
от Панафидиных и все сманивал меня… И прибавка и насчет водки… Покорно вас благодарю.
Веревкин только вздохнул и припал своим красным лицом
к тарелке. После ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в голове начинало что-то приятно кружиться. Но Половодов время
от времени вопросительно посматривал на
дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей с круглым блюдом, таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно провозгласил, точно на блюде лежал новорожденный...
— Значит, она там! Ее спрятали там! Прочь, подлец! — Он рванул было Григория, но тот оттолкнул его. Вне себя
от ярости, Дмитрий размахнулся и изо всей силы ударил Григория. Старик рухнулся как подкошенный, а Дмитрий, перескочив через него, вломился в
дверь. Смердяков оставался в зале, на другом конце, бледный и дрожащий, тесно прижимаясь
к Федору Павловичу.
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и
от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда
к барину и, войдя в сад, увидали на этот раз, что не только окно, но и
дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию ни под каким видом не позволял стучать
к себе.
Не скрою
от вас, что сам Васильев твердо заключает и свидетельствует, что вы должны были выбежать из
двери, хотя, конечно, он своими глазами и не видал, как вы выбегали, заприметив вас в первый момент уже в некотором
от себя отдалении, среди сада, убегающего
к стороне забора…
Выйдя
от Lise, Алеша не заблагорассудил пройти
к госпоже Хохлаковой и, не простясь с нею, направился было из дому. Но только что отворил
дверь и вышел на лестницу, откуда ни возьмись пред ним сама госпожа Хохлакова. С первого слова Алеша догадался, что она поджидала его тут нарочно.
Он ясно и настойчиво передал нам, очнувшись, на расспросы наши, что в то еще время, когда, выйдя на крыльцо и заслышав в саду некоторый шум, он решился войти в сад чрез калитку, стоявшую отпертою, то, войдя в сад, еще прежде чем заметил вас в темноте убегающего, как вы сообщили уже нам,
от отворенного окошка, в котором видели вашего родителя, он, Григорий, бросив взгляд налево и заметив действительно это отворенное окошко, заметил в то же время, гораздо ближе
к себе, и настежь отворенную
дверь, про которую вы заявили, что она все время, как вы были в саду, оставалась запертою.
— Я его там на пол положил! — возвестил он, тотчас же возвратившись и задыхаясь
от волнения, — дерется, каналья, небось не придет оттуда!.. — Он запер одну половинку
двери и, держа настежь другую, воскликнул
к маленькому пану...
— Славно, Митя! Молодец, Митя! — крикнула Грушенька, и страшно злобная нотка прозвенела в ее восклицании. Маленький пан, багровый
от ярости, но нисколько не потерявший своей сановитости, направился было
к двери, но остановился и вдруг проговорил, обращаясь ко Грушеньке...