Неточные совпадения
В маленьком грязном нумере, заплеванном по раскрашенным пано стен, за тонкою перегородкой которого слышался говор, в пропитанном удушливым запахом нечистот воздухе, на отодвинутой
от стены кровати лежало покрытое одеялом тело. Одна рука этого тела была сверх одеяла, и огромная, как грабли, кисть этой руки непонятно была прикреплена к тонкой и ровной
от начала
до средины длинной цевке. Голова лежала боком на подушке. Левину видны были потные редкие волосы на
висках и обтянутый, точно прозрачный лоб.
Кипя враждой нетерпеливой,
Ответа дома ждет поэт;
И вот сосед велеречивый
Привез торжественно ответ.
Теперь ревнивцу то-то праздник!
Он всё боялся, чтоб проказник
Не отшутился как-нибудь,
Уловку выдумав и грудь
Отворотив
от пистолета.
Теперь сомненья решены:
Они на мельницу должны
Приехать завтра
до рассвета,
Взвести друг на друга курок
И метить в ляжку иль в
висок.
Она снова, торопясь и бессвязно, продолжала рассказывать о каком-то веселом товарище слесаря, о революционере, который увез куда-то раненого слесаря, — Самгин слушал насторожась, ожидая нового взрыва; было совершенно ясно, что она, говоря все быстрей, торопится дойти
до чего-то главного, что хочет сказать.
От напряжения у Самгина даже пот выступил на
висках.
Подпоручик пересмотрел всю коллекцию
от начала
до конца. Когда он возвращал ящичек обратно, то рука у него дрожала,
виски и лоб были влажны, глаза помутнели и по щекам разлился мраморно-пестрый румянец.
И старший рабочий, с рыжей бородой, свалявшейся набок, и с голубыми строгими глазами; и огромный парень, у которого левый глаз затек и
от лба
до скулы и
от носа
до виска расплывалось пятно черно-сизого цвета; и мальчишка с наивным, деревенским лицом, с разинутым ртом, как у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши, бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.
Это уже не на экране — это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто
висках. Над моей головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный. На руках у него — I, бледная, юнифа
от плеча
до груди разорвана, на белом — кровь. Она крепко держала его за шею, и он огромными скачками — со скамьи на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, — уносил ее вверх.
На их игру глядел, сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все у него в лице и фигуре висело вниз с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали
до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови спускались
от переносья вниз к
вискам, придавая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешалке.
Митька посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот
до самых ушей, а
от глаз пустил по
вискам лучеобразные морщины и придал лицу своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а за чем-нибудь другим! Однако он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь...
В этой улице его смущал больше всех исправник: в праздники он с полудня
до вечера сидел у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода у него была обрита,
от висков к усам росли седые баки, — сливаясь с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей снимал картуз и почтительно кланялся.
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде,
от глаз
до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а голова у него — лысая, только на
висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Его гимназическое пальто, фуражка, калоши и волосы на
висках были покрыты инеем, и весь он
от головы
до ног издавал такой вкусный морозный запах, что, глядя на него, хотелось озябнуть и сказать: «Бррр!» Мать и тетка бросились обнимать и целовать его, Наталья повалилась к его ногам и начала стаскивать с него валенки, сестры подняли визг, двери скрипели и хлопали, а отец Володи в одной жилетке и с ножницами в руках вбежал в переднюю и закричал испуганно...
Ясный зимний полдень… Мороз крепок, трещит, и у Наденьки, которая держит меня под руку, покрываются серебристым инеем кудри на
висках и пушок над верхней губой. Мы стоим на высокой горе.
От наших ног
до самой земли тянется покатая плоскость, в которую солнце глядится, как в зеркало. Возле нас маленькие санки, обитые ярко-красным сукном.
Яркий, как зарево пожара, румянец выступил на лице графини. Начиная
от висков, он разлился
до самого кружевного воротничка. Графиня страшно смутилась. Она закашлялась.
И она живо, с поразительной ясностью, в первый раз за все эти тринадцать лет, представила себе мать, отца, брата, квартиру в Москве, аквариум с рыбками и все
до последней мелочи, услышала вдруг игру на рояле, голос отца, почувствовала себя, как тогда, молодой, красивой, нарядной, в светлой, теплой комнате, в кругу родных; чувство радости и счастья вдруг охватило ее,
от восторга она сжала себе
виски ладонями и окликнула нежно, с мольбой...
Он круто повернулся и вышел в гостиную, не ускоряя шага. И ему сделалось неловко
от мысли, что их сцена на русском языке могла дойти
до людей в передней. Стыдно стало и за себя,
до боли в
висках, как мог он допустить такую дикую выходку? Помириться с нею он не в состоянии.
До сих пор он был глава и главой должен остаться. Но простого подчинения мало, надо довести эту женщину, закусившую удила, и
до сознания своей громадной вины.