«Разведчик. Соглядатай. Делает карьеру радикала, для того чтоб играть роль Азефа. Но как бы то ни было, его насмешка над красивой жизнью — это насмешка хама, о котором писал Мережковский, это
отрицание культуры сыном трактирщика и — содержателя публичного дома».
Но русский народ подстерегают опасности, с одной стороны, обскурантского
отрицания культуры вместо эсхатологической критики ее, а с другой стороны, механической, коллективистической цивилизации.
— Нет, вы па-азвольте, — заговорил он, опять останавливаясь и ставя кулек на землю, так что дальнейший путь оказался прегражденным. — Па-азвольте! Это вы, кажется, изволите игнорировать мои мнения, потому что считаете меня пьяным. Не одобряете… понимаем… Стоите на высоте-с. Отлично. А все-таки мой логический аппарат действует, и я утверждаю: ваше основное положение ведет к
отрицанию культуры…
Неточные совпадения
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от того
отрицания ценного в духовной
культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства.
Люди религиозного сознания легко впадают в соблазн
отрицания истории, для них закрывается смысл трудового развития
культуры и религиозно нейтрального процесса гуманизации.
Но исключительная
культура созерцания может быть пассивностью человека,
отрицанием активной роли в мире.
Оправдание техники в широком смысле слова есть оправдание
культуры, и
отрицание ее есть желание возврата от состояния культурного к состоянию природному.
Он уже хотел того типа
культуры, который восторжествовал в коммунизме, хотя часто в карикатурной форме, — господство естественных и экономических наук,
отрицание религии и метафизики, социальный заказ в литературе и искусстве, мораль социального утилитаризма, подчинение внутренней жизни личности интересам и директивам общества.
Отрицание серединной
культуры — опасная черта в русских людях, это — нигилистическая черта.
Гуманизм новой истории изжит и во всех сферах
культуры и общественной жизни переходит в свою противоположность, приводит к
отрицанию образа человека.
Толстой восторжествовал, восторжествовал его анархизм, его непротивленство, его
отрицание государства и
культуры, его моралистическое требование равенства в нищете и небытии и подчинения мужицкому царству и физическому труду.
Можно быть идеалистом, верить в человека и конечное торжество добра — и с полным
отрицанием относиться к тому современному двуногому существу без перьев, которое овладело только внешними формами
культуры, а по существу в значительной доле своих инстинктов и побуждений осталось животным.