Неточные совпадения
Дом деда был наполнен горячим туманом взаимной вражды всех со всеми; она
отравляла взрослых, и даже
дети принимали в ней живое участие.
— Вот именно! В этом их несчастие. Если, видите вы, в пищу
ребенка прибавлять понемногу меди, это задерживает рост его костей, и он будет карликом, а если
отравлять человека золотом — душа у него становится маленькая, мертвенькая и серая, совсем как резиновый мяч ценою в пятачок…
Когда Палагея Евграфовна замечала Петру Михайлычу: «Баловник уж вы, баловник, нечего таиться», — он обыкновенно возражал: «Воспрещать
ребенку резвиться — значит
отравлять самые лучшие минуты жизни и омрачать самую чистую, светлую радость».
Кто бы он ни был — всё равно! Он — как
дитя, оторванное от груди матери, вино чужбины горько ему и не радует сердца, но
отравляет его тоскою, делает рыхлым, как губка, и, точно губка воду, это сердце, вырванное из груди родины, — жадно поглощает всякое зло, родит темные чувства.
В бреду шли дни, наполненные страшными рассказами о яростном истреблении людей. Евсею казалось, что дни эти ползут по земле, как чёрные, безглазые чудовища, разбухшие от крови, поглощённой ими, ползут, широко открыв огромные пасти,
отравляя воздух душным, солёным запахом. Люди бегут и падают, кричат и плачут, мешая слёзы с кровью своей, а слепые чудовища уничтожают их, давят старых и молодых, женщин и
детей. Их толкает вперёд на истребление жизни владыка её — страх, сильный, как течение широкой реки.
Так что присутствие
детей не только не улучшало нашей жизни, но
отравляло ее. Кроме того,
дети — это был для нас новый повод к раздору. С тех пор, как были
дети и чем больше они росли, тем чаще именно сами
дети были и средством и предметом раздора. Не только предметом раздора, но
дети были орудием борьбы; мы как будто дрались друг с другом
детьми.
Кстати, вспоминаю я и про своего сына, варшавского офицера. Это умный, честный и трезвый человек. Но мне мало этого. Я думаю, если бы у меня был отец старик и если бы я знал, что у него бывают минуты, когда он стыдится своей бедности, то офицерское место я отдал бы кому-нибудь другому, а сам нанялся бы в работники. Подобные мысли о
детях отравляют меня. К чему они? Таить в себе злое чувство против обыкновенных людей за то, что они не герои, может только узкий или озлобленный человек. Но довольно об этом.
Иван.
Дети, друзья мои! Здесь, окружая дорогое нам тело умершего, пред лицом вечной тайны, которая скрыла от нас навсегда — навсегда… э-э… и принимая во внимание всепримиряющее значение её… я говорю о смерти, отбросим наши распри, ссоры, обнимемся, родные, и всё забудем! Мы — жертвы этого ужасного времени, дух его всё
отравляет, всё разрушает… Нам нужно всё забыть и помнить только, что семья — оплот, да…
Как это сделалось, я и сам не знаю, но я умоляю вас, почтеннейший Василий Петрович, и вас, почтеннейшая Варвара Михайловна, не
отравляйте этой блаженной для меня минуты никаким замедлением вашего согласия; благословите
детей ваших.
— Вы
отравили мое спокойствие, вы лишили меня возможности откровенных отношений с моими родными, сделали всех
детей лютеранами, когда они должны были быть русскими.
И когда я так чувствую свое бессилие, мною овладевает бешенство — бешенство войны, которую я ненавижу. Мне хочется, как тому доктору, сжечь их дома, с их сокровищами, с их женами и
детьми,
отравить воду, которую они пьют; поднять всех мертвых из гробов и бросить трупы в их нечистые жилища, на их постели. Пусть спят с ними, как с женами, как с любовницами своими!
Пусть вся их заслуга перед этими
детьми заключается в одном извержении их в юдоль плача и страданий, но эти родные по названию
отравят вашу жизнь своими правами, своими самыми пагубными и даже часто жестокими вмешательствами…
Ведь у нас трое, и старшей, Лидочке, нет полных и семи лет (я поздно женился), а бонна наша, она же и горничная, безграмотнейшее и бестолковейшее существо, способное с чистой совестью
отравить или простудить
ребенка.