— Ja, mein Herr [Да, сударь (нем.)], — сказала равнодушно и немного свысока экономка, усаживаясь в низкое кресло и закуривая папиросу. — Вы заплатиль за одна ночь и вместо этого взяль девушка еще на одна день и еще на одна ночь. Also [Стало быть (нем.)], вы должен еще двадцать пять рублей. Когда мы
отпускаем девочка на ночь, мы берем десять рублей, а за сутки двадцать пять. Это, как такса. Не угодно ли вам, молодой человек, курить? — Она протянула ему портсигар, и Лихонин как-то нечаянно взял папиросу.
Неточные совпадения
Она отдала
девочку кормилице,
отпустила ее и открыла медальон, в котором был портрет Сережи, когда он был почти того же возраста, как и
девочка.
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и
отпустит с ним
девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
Впрочем,
отпускали исключительно
девочек, так как увольнение мальчика (будущего тяглеца) считалось убыточным; девка же, и по достижении совершенных лет, продавалась на вывод не дороже пятидесяти рублей ассигнациями.
—
Отпусти меня на минуту. Там пришла
девочка.
— Приходи к нам, — сказал он, — отец тебя
отпустит попрощаться с моей
девочкой. Она… она умерла.
— Je ne demanderais раs mieux que de lâcher cette pauvre fillete, mais vous savez — le devoir. [ — Я очень рад был бы
отпустить эту бедную
девочку, но вы понимаете — долг.]
И он действительно стал за прилавок и действительно поторговал, то есть продал двум зашедшим
девочкам фунт конфект, вместо которого он им
отпустил целых два, взявши с них только полцены.
Между сестрами завязалась живая переписка: Аня заочно пристрастилась к Дорушке; та ей взаимно, из своей степной глуши, платила самой горячей любовью. Преобладающим стремлением
девочек стало страстное желание увидаться друг с другом. Княгиня и слышать не хотела о том, чтобы
отпустить шестнадцатилетнюю Аню из Парижа в какую-то глухую степную деревню.
Ольга. Нянечка, милая, все отдавай. Ничего нам не надо, все отдавай, нянечка… Я устала, едва на ногах стою… Вершининых нельзя
отпускать домой…
Девочки лягут в гостиной, а Александра Игнатьича вниз к барону… Федотика тоже к барону, или пусть у нас в зале… Доктор, как нарочно, пьян, ужасно пьян, и к нему никого нельзя. И жену Вершинина тоже в гостиной.
На другой день после того господа собирались выезжать в другую вотчину, и
девочку надо было
отпустить.
— Несуразное толкуете,
девочка! — вступился за меня отечески добрый ко всем нам священник. — Госпожа Израэл примерно прежние уроки отвечала, и теперь я болезнью только и могу объяснить ее забывчивость! Щите с Богом, деточка, к следующему уроку вы все это хорошенько усвоите! — и священник, ласково кивнув головой,
отпустил меня.
Француз
отпустил на место
девочку, читавшую ему все ту же басню, и, переговорив с классной дамой по поводу «новенькой», вызвал наконец и меня, велев прочесть по книге.
Далекая от всякого подозрения, Арно кивком головы
отпустила лукавую
девочку. Лишь только Кира выскользнула из класса, она бегом пустилась по коридору, спустилась по лестнице и заглянула в швейцарскую. Там кроме швейцара Петра и его помощника Сидора сидел маленький, сморщенный, но бодрый и подвижный младший сторож, старик Гаврилыч.
После спектакля она ехала домой не одна. С ней ехал пьяный, хохочущий от счастья, раскисший он! Как она счастлива! Боже мой! Она ехала, чувствовала его объятия и не верила своему счастию. Ей казалось, что лжет судьба! Но как бы там ни было, а целую неделю публика читала в афише, что дирижер и его она больны…Он не выходил от нее целую неделю, и эта неделя показалась обоим минутой.
Девочка отпустила его от себя только тогда, когда уж неловко было скрываться от людей и ничего не делать.
Сегодня, к счастью, старый фокусник доволен Тасей. Он помог слезть с трапеции робевшей
девочке и, погладив по головке,
отпустил ее отдыхать.
Пришли домой. Пора было ехать. Марья Матвеевна предложила мне остаться ночевать и
отпустить извозчика: завтра она едет в город и подвезет меня.
Девочки в восторге стали меня упрашивать. Катя захлопала в ладоши...
— Ее родители были очень достаточные люди, она сирота, живет у своей тетки, полковницы Усовой, которая очень богата. Она убедительно просила
отпускать к ним Олю. Сегодня у них семейный праздник. Надо же доставить
девочке удовольствие. Пусть повеселится.
— Никогда, слышишь ли, никогда я тебя не
отпущу, — как помешанная, твердила она. — Разве она, эта
девочка, будет так любить тебя, как я? Разве она будет жертвовать для тебя всем, как жертвовала я? Пьер, я тебя люблю безумно, всю жизнь, всю душу, все тебе я отдала! Разве я не могу доставить тебе все, что ты хочешь, разве я еще не хороша и не молода?
Правда,
девочка сильно расплакалась; но успокоивая ее, Лука Иванович отдавался такому чувству, точно будто он
отпускает этого умненького и милого ребенка куда-то на побывку и непременно опять увидит его у себя, в той же комнатке, на полу, около той же кроватки.
Лидочка, ангелочек мой,
отпусти меня, дай мне слез, я о тебе плакать хочу. Я не могу быть таким. Умоли за меня Бога, ты к нему близко, ты в его глаза смотришь, попроси за отца.
Девочка моя нежная, душенька моя, ангелочек мой, вспомни, как я тебя нес от постельки до стола и крепко, крепко, крепко…
Но проследуем дальше: пошлость надо только раз попробовать, а потом она уже и сама в себя потянет.
Девочка быстро утрачивает милые черты детства, — она усваивает привычку «отвечать» как взрослая, — она становится «грубою»: неприятною, ее нельзя держать — и ее
отпускают… Птичка выпархивает на крышу, а из слухового окна ей навстречу выходит кот…