Неточные совпадения
— А то здесь другой доктор приезжает
к больному, — продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, — а больной уже ad patres; [
Отправился к праотцам (лат.).] человек и не пускает доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: «Что,
барин перед смертью икал?» — «Икали-с». — «И много икал?» — «Много». — «А, ну — это хорошо», — да и верть назад. Ха-ха-ха!
Только что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как он прыгнул осторожно, без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени, запер
барина на замок и
отправился к воротам.
«Помните того парня,
господа, что убил купца Олсуфьева, ограбил на полторы тысячи и тотчас же пошел, завился, а потом, не припрятав даже хорошенько денег, тоже почти в руках неся,
отправился к девицам».
Чертопханов толкнул его ногою, примолвив: «Вставай, ворона!» Потом отвязал недоуздок от яслей, снял и сбросил на землю попону — и, грубо повернув в стойле послушную лошадь, вывел ее вон на двор, а со двора в поле,
к крайнему изумлению сторожа, который никак не мог понять, куда это
барин отправляется ночью, с невзнузданною лошадью в поводу?
— В ближний город, — отвечал француз, — оттуда
отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на месте, но
господин смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей,
господин офицер.
Затем, так как наступил уже «адмиральский час»,
господа чиновники
отправились к помещику хлеба-соли откушать.
Пароход мог
отправиться только в конце апреля. Кстати, Харитина назвала его «Первинкой» и любовалась этим именем, как ребенок, придумавший своей новой игрушке название. Отвал был назначен ранним утром, когда на пристанях собственно публики не было. Так хотел Галактион. Когда пароход уже отвалил и сделал поворот, чтобы идти вверх по реке,
к пристани прискакал какой-то
господин и отчаянно замахал руками. Это был Ечкин.
Подпольный человек восклицает: «Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в бок и скажет нам всем: а что,
господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза ногой, прахом, единственно с той целью, чтобы все эти логарифмы
отправились к черту и нам опять по своей глупой воле пожить!» У самого Достоевского была двойственность.
В городе Кишкин знал всех и поэтому прямо
отправился в квартиру прокурора. Его заставили подождать в передней. Прокурор, пожилой важный
господин, отнесся
к нему совсем равнодушно и, сунув жалобу на письменный стол, сказал, что рассмотрит ее.
— Прекрасно-с! И поэтому, по приезде в Петербург, вы возьмите этого молодого человека с собой и
отправляйтесь по адресу этого письма
к господину, которого я очень хорошо знаю; отдайте ему письмо, и что он вам скажет:
к себе ли возьмет вашего сына для приготовления, велит ли отдать кому — советую слушаться беспрекословно и уже денег в этом случае не жалеть, потому что в Петербурге также пьют и едят, а не воздухом питаются!
— Нет, бог с ним! Что, я и свое ем, — сказал он, улыбнувшись, и затем, поклонясь
господам,
отправился к себе в избу.
Она подсела
к мужу — и, дождавшись, что он остался в дураках, сказала ему: «Ну, пышка, довольно! (при слове „пышка“ Санин с изумлением глянул на нее, а она весело улыбнулась, отвечая взглядом на его взгляд и выказывая все свои ямочки на щеках) — довольно; я вижу, ты спать хочешь; целуй ручку и
отправляйся; а мы с
господином Саниным побеседуем вдвоем».
Маланья, не получившая от родителя ни копейки из денег, данных ему Ченцовым, и даже прибитая отцом, задумала за все это отомстить Аксинье и
барину, ради чего она набрала целое лукошко красной морошки и
отправилась продавать ее в Синьково, и так как Екатерина Петровна, мелочно-скупая, подобно покойному Петру Григорьичу, в хозяйстве, имела обыкновение сама покупать у приходящих крестьянок ягоды, то Маланья, вероятно, слышавшая об этом, смело и нагло вошла в девичью и потребовала, чтобы
к ней вызвали барыню.
Знали, что у меня в городе есть знакомство, что я тотчас же
отправлюсь отсюда
к господам и рядом сяду с этими
господами, как ровный.
— Начали, — говорит, — расспрашивать: «Умирает твой
барин или нет?» Я говорю: «Нет, слава богу, не умирает». — «И на ногах, может быть, ходит?» — «На чем же им, отвечаю, и ходить, как не на ногах». Доктор меня и поругал: «Не остри, — изволили сказать, — потому что от этого умнее не будешь, а
отправляйся к своему
барину и скажи, что я
к нему не пойду, потому что у кого ноги здоровы, тот сам может
к лекарю прийти».
Меж тем наши путешественники подъехали
к деревне, в которой намерены были остановиться. Крайняя изба показалась им просторнее других, и хотя хозяин объявил, что у него нет ничего продажного, и, казалось, не слишком охотно впустил их на двор, но Юрий решился у него остановиться. Кирша взялся убрать коней, а Алексей
отправился искать по другим дворам для лошадей корма, а для своего
господина горшка молока, в котором хозяин также отказал проезжим.
Она сообразила, что ей лучше всего отыскать того
господина, который первый
к ней приходил и которого она, сколько ей помнилось, видела раз выходящим из одного большого дома на дворе, где он, вероятно, и жил. Жидовка решилась
отправиться в этот дом.
Стой! — скрыпучие колесы замолкли, пыль улеглась; казаки Орленки смешались с своими земляками и, окружив телеги, с завистью слушали рассказы последних про богатые добычи и про упрямых
господ села Красного, которые осмелились оружием защищать свою собственность; между тем некоторые
отправились к роще, возле которой пробегал небольшой ручей, чтоб выбрать место, удобное для привала; вслед за ними скоро тронулись туда телеги и кибитки, и, наконец, остальные казаки, ведя в поводу лошадей своих…
Вино и брага приметно распоряжали их словами и мыслями; они приметно позволяли себе больше вольностей, чем обыкновенно, и женщины были приметно снисходительней; но оставим буйную молодежь и послушаем об чем говорили воинственные пришельцы с седобородыми старшинами? — отгадать не трудно!.. они требовали выдачи
господ; а крестьяне утверждали и клялись, что
господа скрылись, бежали; увы!
к несчастию казаки были об них слишком хорошего мнения! они не хотели даже слышать этого, и урядник уже поднимал свою толстую плеть над головою старосты, и его товарищи уж произносили слово пытка; между тем некоторые из них
отправились на барский двор и вскоре возвратились, таща приказчика на аркане.
Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен, с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что,
господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы
отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!
Ах, кабы попался кто из вас, мошенников… во, как бы оттаскал!.. да еще и
к барину бы свел…» Ободрив себя такими мыслями, Григорий повернулся спиною
к полю и
отправился по меже
к проселку.
Я
отправился к Софье Николаевне. Когда я вошел
к ней, она стояла посреди комнаты и прощалась с каким-то высоким и плотным
господином. «Как вы хотите, — говорил он густым и зычным голосом, — он не безвредный человек, он бесполезный человек; а всякий бесполезный человек в благоустроенном обществе вреден, вреден, вреден!»
Кистер напрасно до полуночи прождал Лучкова и на другой день утром сам
отправился к нему. Денщик доложил Федору Федоровичу, что барин-де почивает и не велел никого принимать. «И меня не велел?» — «И ваше благородие не велел». Кистер с мучительным беспокойством прошелся раза два по улице, вернулся домой. Человек ему подал записку.
За столом посадили их рядом, выпили их здоровье, и
к вечеру не только вся дворня, но и все село Болдухино знало, что красавица барышня уже помолвлена тоже за красавца, по общему мнению, молодого и богатого
барина Ардальона Семеныча Шатова; а как в тот день
отправился в город нарочный на почту за письмами, то и весь Богульск на другой же день узнал об этой важной новости.
Барин оказался заседателем приискового участка, а фамилию его я только слышал ранее, но не связывал с нею никаких личных воспоминаний. Меня это заинтересовало, и, хотя особенной надобности в свидании не предстояло, — я был рад случаю повидать административного главу приисковой резиденции. Поэтому, одевшись, я
отправился к заседателю.
Я объяснил ему мою просьбу; вероятно, толстый
господин не очень бы двинулся для меня, но он знал, что князь хотел заманить меня в свою труппу, и, предоставляя себе делать мне отказы и неприятности впоследствии, счел за нужное теперь уступить моей просьбе и сам
отправился к князю для переговоров по такому важному делу.
— От души благодарю,
господа, — ваше сочувствие мне дорого и дай бог, чтобы наше — как вижу — общее желание исполнилось ко благу нашей родины. А чтобы не оставаться долго на этот счет в томительной нерешимости, — я сейчас
отправлюсь к фельдмаршалу и сейчас же представлю ему мою мысль.
— Да-с. Сторож Николай сидел у ворот и сказал мне, что
господ дома нет и что они на охоте. Я изнемогал от усталости, но желание видеть жену было сильнее боли. Пришлось, ни минуты не отдыхая, идти пешком
к месту, где охотились. По дороге я не пошел, а
отправился лесочками… Мне каждое дерево знакомо, и заблудиться в графских лесах мне так же трудно, как в своей квартире.
— Я шутить не стану! — строго заметил генерал. —
Господин исправник!
господин предводитель! прошу
отправиться к ним и повторить мои слова, что никакой другой воли нет и не будет, что они должны беспрекословно отправлять повинности и повиноваться управляющему, во всех его законных требованиях, и что, наконец, если через десять минут (генерал посмотрел свои часы) толпа не разойдется и зачинщики не будут выданы, я буду стрелять.
Через день вся эта работа была уже готова. Полояров
отправился к Верхохлебову и приказал доложить о себе по весьма важному «для самого
барина» и безотлагательно-нужному делу.
— Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, — сказал он, вставая, — а я оденусь и поеду.
К обеду должен быть Низовьев, и подъедет
господин Первач… Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы
отправимся вместе в имение того помещика… как бишь его… Черносошного… владельца усадьбы и парка.
«Я нисколько не удивлюсь, — говорит герой „Записок из подполья“, — если вдруг ни с того ни с сего, среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливой физиономией, упрет руки в бока и скажет нам всем: а что,
господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного раза, ногой, прахом, единственно с той целью, чтобы все эти логарифмы
отправились к черту и чтобы нам опять по своей глупой воле пожить (курсив мой. — Н.Б.).
Паткуль спешил его успокоить, сколько позволяли обстоятельства, и, зная, как тяжело было бы несчастному Густаву оставаться в Гельмете, велел отправить его под верным прикрытием на мызу
господина Блументроста, где он мог найти утешение добрых людей и попечение хорошего медика. Сам же
отправился к баронессе, чтобы по форме принять из собственных рук ее ключи от Гельмета.
Наставник одобрил намерение, а Петька недолго думал. В ту же ночь обокрал он своего
господина и с новым другом, который ждал его у ворот господского дома,
отправились еще на промысел
к соседу попу. Петька перелез через забор, отпер калитку и впустил товарища. Сторож на дворе закричал им.
— Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? — продолжал штаб-офицер, — вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб-офицер улыбнулся.) Извольте
отправляться к своим местам,
господа, все, все, — прибавил он начальнически.