Неточные совпадения
Тут вдруг я бросил думать всю эту бессмыслицу и
в отчаянии упал головой на подушку. «Да не будет же!» — воскликнул я с внезапною решимостью, вскочил с
постели, надел туфли, халат и прямо
отправился в комнату Макара Ивановича, точно там был отвод всем наваждениям, спасение, якорь, на котором я удержусь.
С легкостью, которую я и не предполагал
в себе (воображая до сих пор, что я совершенно бессилен), спустил я с
постели ноги, сунул их
в туфли, накинул серый, мерлушечий халат, лежавший подле (и пожертвованный для меня Версиловым), и
отправился через нашу гостиную
в бывшую спальню мамы.
«Каким же образом тое
отправляется, как себе чрево распарывать, таким: собирают своих родителей и вместе идут
в пагод, посреди того пагода
постилают циновки и ковры, на тех садятся и пиршествуют, на прощании ядят иждивительно и сладко, а пьют много.
Я с Зеленым заняли большой нумер, с двумя
постелями, барон и Посьет спали отдельно
в этом же доме, а мистер Бен, Гошкевич и доктор
отправились во флигель, выстроенный внутри двора и обращенный дверями к садику.
Хозяйка для спанья заняла комнаты
в доме напротив, и мы шумно
отправились на новый ночлег,
в огромную, с несколькими
постелями, комнату, не зная, чей дом, что за люди живут
в нем.
Однако табачный дым начинал выедать мне глаза.
В последний раз выслушав восклицание Хлопакова и хохот князя, я
отправился в свой нумер, где на волосяном, узком и продавленном диване, с высокой выгнутой спинкой, мой человек уже
постлал мне
постель.
Тотчас после ухода нежданной гостьи бедная помещица
отправилась в баню, напилась липового чаю и легла
в постель.
Старушка
отправилась, и девицы также пошли к себе
в комнату; мне
постель в гостиной
постлали.
Сделайте такую милость: прикажите
постлать нам хоть сена
в гостиной; чем свет, мы
отправимся восвояси».
Я
отправился к ним.
В этот день мужу было легче, хотя на новой квартире он уже не вставал с
постели; я был монтирован, [возбужден, взвинчен (от фр. être monté).] дурачился, сыпал остротами, рассказывал всякий вздор, морил больного со смеху и, разумеется, все это для того, чтоб заглушить ее и мое смущение. Сверх того, я чувствовал, что смех этот увлекает и пьянит ее.
После Сенатора отец мой
отправлялся в свою спальную, всякий раз осведомлялся о том, заперты ли ворота, получал утвердительный ответ, изъявлял некоторое сомнение и ничего не делал, чтобы удостовериться. Тут начиналась длинная история умываний, примочек, лекарств; камердинер приготовлял на столике возле
постели целый арсенал разных вещей: склянок, ночников, коробочек. Старик обыкновенно читал с час времени Бурьенна, «Memorial de S-te Helene» и вообще разные «Записки», засим наступала ночь.
Галактион накинул халат и
отправился в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он сидел на кровати с посиневшим лицом и страшно выкаченными глазами. Около него была одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить с
постели и была
в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и
в упор посмотрела на Галактиона.
Суслонский писарь
отправился к Харитине «на той же ноге» и застал ее дома, почти
в совершенно пустой квартире. Она лежала у себя
в спальне, на своей роскошной
постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он не знал, с чего начать.
— Ах, боже мой! Боже мой! Что это за сони: ничего не слышат! — бормотала старуха, слезая с
постели, и, надев валенки, засветила у лампады свечку и
отправилась в соседнюю комнату, где спали ее две прислужницы; но — увы! —
постели их были пусты, и где они были — неизвестно, вероятно,
в таком месте, где госпожа им строго запрещала бывать.
— Приготовим! — сказала докторша и, несколько величественной походкой выйдя из спальни мужа, прошла к себе тоже
в спальню, где, впрочем, она стала еще вязать шерстяные носки. Доктор же улегся снова
в постель; но, тревожимый разными соображениями по предстоящему для него делу, не заснул и проворочался до ранних обеден, пока за ним не заехал исправник, с которым он и
отправился на место происшествия.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали
в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит
в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч
отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на
постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер
в мундире и с лицом крайне оробелым.
И, повторив громко: «Un laquais!» — Николай Артемьевич запер фермуар
в бюро и
отправился к Анне Васильевне. Он нашел ее
в постели, с повязанною щекой. Но вид ее страданий только раздражил его, и он очень скоро довел ее до слез.
Вернувшись домой, он часа два неподвижно лежал на
постели, потом
отправился к ротному командиру и отпросился
в штаб.
Со всем тем, как только исчезал Гришка, она поспешно приподымалась с
постели и
отправлялась по следам его; она ясно различала тогда при трепетном мерцании звезд, как Гришку встречал кто-то на дальнем конце площадки и как потом оба они садились
в челнок и переплывали Оку.
На другой день, часу
в первом, Литвиное
отправился к Осининым. Он застал дома одного князя, который тотчас же ему объявил, что у Ирины болит голова, что она лежит
в постели и не встанет до вечера, что, впрочем, такое расстройство нимало не удивительно после первого бала.
Гости
отправились в спальню и поострили там насчет женских туфель, ковра между обеими
постелями и серой блузы, которая висела на спинке кровати. Им было весело оттого, что упрямец, презиравший
в любви все обыкновенное, попался вдруг
в женские сети так просто и обыкновенно.
Ночью,
в то время как все его домашние, утомленные бессонницей, заснули, он встал и, хотя
в совершенном беспамятстве, но по какой-то машинальной привычке,
отправился прямо
в свой кабинет и пришел умереть на моей
постели.
Ух! какая свинцовая гора свалилась с моего сердца! Я бросился обнимать казака, перекрестился, захохотал как сумасшедший, потом заплакал как ребенок, отдал казаку последний мой талер и пустился бегом по валу.
В несколько минут я добежал до рощи; между деревьев блеснули русские штыки: это были мои солдаты, которые, построясь для смены, ожидали меня у самого аванпоста. Весь тот день я чувствовал себя нездоровым, на другой слег
в постелю и схлебнул такую горячку, что чуть-чуть не
отправился на тот свет.
Вскорости, простившись со стариками Григорьевыми, я
отправился в Новоселки, где застал мать окончательно поселившеюся
в так называемом новом флигеле, где она лежала
в постели, с окнами, закрытыми ставнями, и, кроме двух сменявшихся горничных, никого к себе не допускала, разве на самое короткое время
в случае неизбежных объяснений.
Он, наконец, робко, не подымая глаз, поднялся с своего места,
отправился к себе за ширмы и лег
в постель.
Скажу короче:
в две недели
Наш Гарин твердо мог узнать,
Когда она встает с
постели,
Пьет с мужем чай, идет гулять.
Отправится ль она к обедне —
Он
в церкви верно не последний;
К сырой колонне прислонясь,
Стоит всё время не крестясь.
Лучом краснеющей лампады
Его лицо озарено:
Как мрачно, холодно оно!
А испытующие взгляды
То вдруг померкнут, то блестят —
Проникнуть
в грудь ее хотят.
Пасынков встал; он не любил Асанова и, сказав мне шепотом, что пойдет полежать на моей
постели,
отправился ко мне
в спальню.
Мы напились чаю, потом сварили
в том же чайнике похлебку из убитого Костей рябчика и вообще блаженствовали. Жар свалил, и начиналась лучшая часть горного дня. Отдохнув, мы
отправились опять на шихан, с которого открывался чудный вид на десятки верст. Вообще время провели очень недурно и вернулись к балагану только
в сумерки, когда начала падать роса. Горные ночи холодные, и мы решили спать
в балагане.
Постель была устроена из горного иван-чая, который достигает высоты человеческого роста.
Мы еще раз напились перед сном чаю, запасли хвороста и сухих сучьев для топки очага и
отправились в балаган. Лежа на своей зеленой
постели и задыхаясь от дыма, мы продолжали вести страшные рассказы. Каждый припоминал что-нибудь подходящее: «А вот с моим дядей был случай…» Но догорел огонь на очаге, понемногу вытянулся
в дыру, проделанную
в крыше вместо трубы, дым, и мы начали засыпать. Вдруг спавшая у наших ног собака глухо заворчала. Мы поднялись все разом.
— А ты вот что, — предложил ему учитель, — коли хочешь, так оставайся ночевать у меня, я тебе
в той комнате свою
постель уступлю, а сам на кушетке… А завтра встанем пораньше и
отправимся. Идет, что ли?
Кое-как прожила я этот ужасный день. Вечер провела у Люды и ее седьмушек, но и словом не обмолвилась о своей ссоре с классом. Душу грызла нестерпимая тоска. Я едва дождалась звонка, призывающего к вечерней молитве, и была почти счастлива, что можно, наконец,
отправиться в дортуар и юркнуть
в постель.
Я была как
в чаду, пока сбрасывала «казенную» форму и одевалась
в мое «собственное платье», из которого я немного выросла. Сейчас же после этого мы
отправились с мамой за разными покупками, потом обедали с мамой и Васей
в небольшом нумере гостиницы… Опомнилась я только к ночи, когда, уложив Васю на пузатом диванчике, я и мама улеглись на широкую номерную
постель.
Вчера после обеда
в барак привезли нового больного. Фельдшер
отправился произвести дезинфекцию
в его квартире и взял с собой Федора. Я остался при больном. Это был старик громадного роста и плотный, медник-литух Иван Рыков. Его неудержимо рвало и слабило, судороги то и дело схватывали его ноги. Он стонал и метался по
постели. Я послал Павла готовить ванну.
И я, пристыженная и негодующая,
отправлялась восвояси. Спать, однако, я не могла и, выждав удобную минутку, когда Мирра Андреевна, окончив ночной обход, направлялась
в свою комнату, я поспешно спрыгивала с
постели и осторожно прокрадывалась
в последнюю палату, где спала моя новая взрослая подруга.
Вечером четырнадцатого февраля, узнав, что взвод, которым я командовал, за отсутствием офицера, назначен
в завтрашней колонне на рубку леса, и с вечера же получив и передав нужные приказания, я раньше обыкновенного
отправился в свою палатку и, не имея дурной привычки нагревать ее горячими углями, не раздеваясь лег на свою построенную на колышках
постель, надвинул на глаза папаху, закутался
в шубу и заснул тем особенным крепким и тяжелым сном, которым спится
в минуты тревоги и беспокойства перед опасностью.
Друзья остались одни, но остальной вечер и ночь прошли для них томительно долго. Разговор между ними не клеился. Оба находились под гнетущим впечатлением происшедшего. Поужинав без всякого аппетита, они
отправились в спальню, но там, лежа без сна на своих
постелях, оба молчали, каждый думая свою думу.
Через два часа у дверей кареты, приехавшей обратно на угол Литейного и Фурштадтской улицы, действительно, как из земли выросла Маша и с вышедшей из кареты барышней
отправилась домой. Любовь Аркадьевна прямо прошла
в свою комнату, бросилась на
постель и залилась слезами.
Князь остолбенел и поглядел на мать помутнившимся взглядом. Зоя Александровна
в коротких словах начала передавать ему перенесенную сцену. Она, впрочем, не окончила рассказа. Воспоминания о пережитом унижении были так свежи и потрясающи, что с ней сделался вторичный обморок, ее уложили
в постель. Виктор машинально
отправился к себе
в кабинет.