Неточные совпадения
— Нет, нет! — схватив его за
руку, остановила его Кити, с волнением следившая за его пальцами. — Ты два
оторвал.
Левин сердито махнул
рукой, пошел к амбарам взглянуть овес и вернулся к конюшне. Овес еще не испортился. Но рабочие пересыпали его лопатами, тогда как можно было спустить его прямо в нижний амбар, и, распорядившись этим и
оторвав отсюда двух рабочих для посева клевера, Левин успокоился от досады на приказчика. Да и день был так хорош, что нельзя было сердиться.
Когда Анна вошла в комнату, Долли сидела в маленькой гостиной с белоголовым пухлым мальчиком, уж теперь похожим на отца, и слушала его урок из французского чтения. Мальчик читал, вертя в
руке и стараясь
оторвать чуть державшуюся пуговицу курточки. Мать несколько раз отнимала
руку, но пухлая ручонка опять бралась за пуговицу. Мать
оторвала пуговицу и положила ее в карман.
Он не договорил и зарыдал громко от нестерпимой боли сердца, упал на стул, и
оторвал совсем висевшую разорванную полу фрака, и швырнул ее прочь от себя, и, запустивши обе
руки себе в волосы, об укрепленье которых прежде старался, безжалостно рвал их, услаждаясь болью, которою хотел заглушить ничем не угасимую боль сердца.
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою
оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее, с узелком в
руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
— Не будут стрелять, старина, не будут, — сказал человек в перчатках и
оторвал от снятой с правой
руки большой палец.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая
рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался,
отрывая колено от земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков провожали его, идя попарно.
Покуда Спивак играл, Иноков не курил, но лишь только музыкант,
оторвав усталые
руки от клавиатуры, прятал кисти их под мышки себе, Иноков закуривал дешевую папиросу и спрашивал глуховатым, бескрасочным голосом...
У него была привычка крутить пуговицы мундира; отвечая урок, он держал
руку под подбородком и крутил пуговицу, она всегда болталась у него, и нередко,
отрывая ее на глазах учителя, он прятал пуговицу в карман.
— Вот Дудорову ногу отрезали «церкви и отечеству на славу», как ребятенки в школе поют. Вот снова начали мужикам головы,
руки, ноги
отрывать, а — для чего? Для чьей пользы войну затеяли? Для тебя, для Дудорова?
Самгин боком, тихонько отодвигался в сторону от людей, он встряхивал головою, не
отрывая глаз от всего, что мелькало в ожившем поле; видел, как Иноков несет человека, перекинув его через плечо свое, человек изогнулся, точно тряпичная кукла, мягкие
руки его шарят по груди Инокова, как бы расстегивая пуговицы парусиновой блузы.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая
руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было
оторвать глаз от круглого плеча, напряженно высокой груди, от спины, окутанной массой каштановых волос, и от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, —
руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
— Да, конечно, — подтвердил он,
отрывая ее
руку от канвы, и не поцеловал, а только крепко прижал ее пальцы к губам и располагал, кажется, держать так долго.
— Что я наделал! — шептал он с ужасом, взяв ее
руку и стараясь
оторвать от лица.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его грудь, он надрывался от мук и — все не мог
оторвать глаз от этого неотступного образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь мир и с дружеской улыбкой протягивающего
руку и ему…
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют
оторвать друг у друга
руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла
оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя
руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила Маслова.
Маслова и Хорошавка схватили за
руки рыжую, стараясь
оторвать ее, но
рука рыжей, вцепившаяся в косу, не разжималась.
Иван Федорович, хоть и не столь сильный, как брат Дмитрий, обхватил того
руками и изо всей силы
оторвал от старика.
Это мужик русский, труженик, своими мозольными
руками заработанный грош сюда несет,
отрывая его от семейства и от нужд государственных!
Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы
отрывать клады; а как клады не даются нечистым
рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов.
Инстинктивно я старался удержать ее, не выпуская из
рук и не
отрывая глаз…
И при этом он делал вид, что млеет от собственного пения, зажмуривал глаза, в страстных местах потрясал головою или во время пауз,
оторвав правую
руку от струн, вдруг на секунду окаменевал и вонзался в глаза Любки томными, влажными, бараньими глазами. Он знал бесконечное множество романсов, песенок и старинных шутливых штучек. Больше всего нравились Любке всем известные армянские куплеты про Карапета...
С трудом
оторвав от себя гибкие Женины
руки и оттолкнув ее, он сказал, смеясь, покраснев и часто дыша...
Но когда кавалер де Грие, пролежавший двое суток около трупа своей дорогой Манон, не
отрывая уст от ее
рук и лица, начинает, наконец, обломком шпаги копать могилу — Любка так разрыдалась, что Соловьев напугался и кинулся за водой.
Граф пожал плечами, но наклонил покорно голову, взял перо в белую, перстнями украшенную
руку,
оторвал клочок бумаги и стал писать на нем.
Когда машина
руку оторвет или убьет рабочего, объясняется — сам виноват.
Мне было нестерпимо смотреть на них — на них, кого я, вот этими самыми
руками, через час навсегда выкину из уютных цифр Часовой Скрижали, навсегда
оторву от материнской груди Единого Государства.
Не
отрывая глаз от кривеющей все больше усмешки, я уперся
руками о край стола, медленно, медленно вместе с креслом отъехал, потом сразу — себя всего — схватил в охапку — и мимо криков, ступеней, ртов — опрометью.
Она вдруг быстро закинула
руки ему за шею, томным, страстным и сильным движением вся прильнула к нему и, не
отрывая своих пылающих губ от его рта, зашептала отрывисто, вся содрогаясь и тяжело дыша...
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [Вот и вы, как всегда, красивая и нарядная! (франц.)] — говорит он, обращаясь к имениннице. И, приятно округлив правую
руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне,
отрывая ее таким образом от сердца нежно любящей матери, которая не иначе как со слезами на глазах решается доверить свое дитя когтям этого оплешивевшего от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний, ведет свою даму прямо к роялю.
Либо
руку оторвет — вот те и всё!
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за
руку и поглядела ему в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою
руку. Он не только не чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг
оторвала от него свою
руку и вспыхнула. В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады.
В два часа пополуночи арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший, вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь, с неестественною силой
оторвал от оконца в дверях железную решетку, разбил стекло и изрезал себе
руки.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил
руку к сердцу, хотел было что-то сказать, не сказал и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не
отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его
рукой и вошел в гостиную.
— Будет же, будет! — говорила ему Сусанна Николаевна, тщетно стараясь
оторвать свою
руку от его губ. — Идите же, наконец, вон, Углаков!.. Вы, я вижу, не стоите дружбы! — почти крикнула она на него.
— То-то вот! Прогневался на нас Господь,
отрывает кусок за куском… Кабы семьи-то крепко жили, как пальцы на
руке…
Когда я объяснил солдату, над чем смеются, он быстро нащупал ложку,
оторвал ее, бросил на пол, раздавил ногой и — вцепился в мои волосы обеими
руками; мы начали драться, к великому удовольствию публики, тотчас окружившей нас.
Отец и мать, оба вообразили, что
оторвали Антошины
руки.
Страх, стыд и жалость к ней охватили его жаром и холодом; опустив голову, он тихонько пошёл к двери, но вдруг две тёплых
руки оторвали его от земли, он прижался щекою к горячему телу, и в ухо ему полился умоляющий, виноватый шёпот...
— А, черт, все равно… Катай Ивану Иванычу. Только название нужно другое… Что-нибудь этакое, понимаешь, забористое: «На волосок от погибели», «Бури сердца», «Тигр в юбке». Иван Иваныч с
руками оторвет…
Старушки с наслаждением ощупывали
руками дорогие материи и не могли
оторвать глаз от золота, заставлявшего их завистливо вздыхать.
— Тятька! — закричал неожиданно Ваня, вырываясь из своей засады, бросаясь к отцу и повиснув на
руке его. — Тятька, оставь его!.. Пусти! Пусти!.. — продолжал он, обливаясь слезами и стараясь
оторвать Гришку.
Бедняга Джузеппе торчал в углу один, мрачный, как чёрт среди детей; сидел на стуле согнувшись, опустив голову, и мял в
руках свою шляпу, уже содрал с нее ленту и понемногу
отрывал поля, а пальцы на
руках у него танцевали, как у скрипача.
Держа в
руке, короткой и маленькой, как лапа ящерицы, кусок чего-нибудь съедобного, урод наклонял голову движениями клюющей птицы и,
отрывая зубами пищу, громко чавкал, сопел. Сытый, глядя на людей, он всегда оскаливал зубы, а глаза его сдвигались к переносью, сливаясь в мутное бездонное пятно на этом полумертвом лице, движения которого напоминали агонию. Если же он был голоден, то вытягивал шею вперед и, открыв красную пасть, шевеля тонким змеиным языком, требовательно мычал.
— Это сделала ты! — закричал горбун, бросаясь на сестру и схватив ее за горло длинными, сильными
руками, но откуда-то явились чужие люди,
оторвали его от нее, и сестра сказала им...
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог отвести глаз с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения. С большим усилием он
оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился
руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Оскалив зубы, он притягивал её к себе, а она, схватив его
руку, старалась
оторвать её от своего плеча и шептала...
На Масленице Изорин выступал еще два раза в Карле Мооре. Когда в Тамбове кончился сезон, на прощальном ужине отъезжавшие на московский съезд предложили Изорину ехать с ними в Москву, где, по их словам, не только все антрепренеры с
руками оторвут, но и Малый театр постарается его захватить.
— Через полтора года я выпущу первую партию товара, который у меня
оторвут с
руками, — с непоколебимой уверенностью сказал Смолин и уставился в глаза старика твердым, холодным взглядом.