Неточные совпадения
Самгин боком, тихонько отодвигался в сторону
от людей, он встряхивал головою, не
отрывая глаз
от всего, что мелькало в ожившем поле; видел, как Иноков несет человека, перекинув его через плечо свое, человек изогнулся, точно тряпичная кукла, мягкие руки его шарят по
груди Инокова, как бы расстегивая пуговицы парусиновой блузы.
— Уйди, — повторила Марина и повернулась боком к нему, махая руками. Уйти не хватало силы, и нельзя было
оторвать глаз
от круглого плеча, напряженно высокой
груди,
от спины, окутанной массой каштановых волос, и
от плоской серенькой фигурки человека с глазами из стекла. Он видел, что янтарные глаза Марины тоже смотрят на эту фигурку, — руки ее поднялись к лицу; закрыв лицо ладонями, она странно качнула головою, бросилась на тахту и крикнула пьяным голосом, топая голыми ногами...
Самгин спустился вниз к продавцу каталогов и фотографий. Желтолицый человечек, в шелковой шапочке, не
отрывая правый глаз
от газеты, сказал, что у него нет монографии о Босхе, но возможно, что они имеются в книжных магазинах. В книжном магазине нашлась монография на французском языке. Дома, после того, как фрау Бальц накормила его жареным гусем, картофельным салатом и карпом, Самгин закурил, лег на диван и, поставив на
грудь себе тяжелую книгу, стал рассматривать репродукции.
И вот она, эта живая женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи,
от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его
грудь, он надрывался
от мук и — все не мог
оторвать глаз
от этого неотступного образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…
Мне было нестерпимо смотреть на них — на них, кого я, вот этими самыми руками, через час навсегда выкину из уютных цифр Часовой Скрижали, навсегда
оторву от материнской
груди Единого Государства.
С силой, каким-то винтовым приводом, я наконец
оторвал глаза
от стекла под ногами — вдруг в лицо мне брызнули золотые буквы «Медицинское»… Почему он привел меня сюда, а не в Операционное, почему он пощадил меня — об этом я в тот момент даже и не подумал: одним скачком — через ступени, плотно захлопнул за собой дверь — и вздохнул. Так: будто с самого утра я не дышал, не билось сердце — и только сейчас вздохнул первый раз, только сейчас раскрылся шлюз в
груди…
Ласково колебались, точно росли, обнажённые
груди, упруго поднялись вверх маленькие розовые соски — видеть их было стыдно, но не хотелось
оторвать глаз
от них, и они вызывали в губах невольную, щёкотную дрожь.
Она же
оторвала голову его
от груди своей и говорила, целуя мокрые глаза его, и щёки, и губы...
Как она обернулась и мимоходом повела глазами на Дон-Кихота, так он и намагнетизировался. Та смотрит на него, потому что видит его смотрящим в первый раз после долгого беспамятства, а он
от нее глаз
оторвать не может. Глаза большие, иссера-темные, под черною бровью дужкою, лицо горит жизнью, зубы словно перл, зерно к зерну низаны, сочные алые губы полуоткрыты, шея башенкой, на плечах — эполет клади, а могучая
грудь как корабль волной перекачивает.
Я повторил сказанное уже тоном приказания. Шакро ещё сильнее стал стукать меня своей головой в
грудь. Медлить было нельзя. Я
оторвал от себя его руки одну за другой и стал толкать его в воду, стараясь, чтоб он задел своими руками за верёвки. И тут произошло нечто, испугавшее меня больше всего в эту ночь.
Как будто сама земля
отрывает человека
от груди своей и, отталкивая, повелительно внушает ему...
Но его тотчас же сбило со скамейки. Он упал
грудью на уключину и судорожно вцепился обеими руками в борт. Огромная тяжелая волна обдала его с ног до головы. Почему-то ему послышался в реве водопада густой, частый звон колокола. Какая-то чудовищная сила
оторвала его
от лодки, подняла высоко и швырнула в бездну головой вниз. «А Друг-то, пожалуй, один не найдет дорогу домой», — мелькнуло вдруг в голове фельдшера. И потом ничего не стало.
И даже после отъезда, после отслуженного напутственного молебна, хотя молодая женщина и горько плакала и сенные девушки почти насильно
оторвали ее
от Ермака Тимофеевича — так крепко обвила она руками его шею и замерла в слезах на его
груди, — Ксения собрала все свое мужество и вместе со всеми молча стояла у окна и глядела, как уезжал ее муж во главе отряда.
Она видела во сне: разъяренный волк
оторвал старшего сына
от груди ее, вскинул его к себе на спину и унес… куда — уж не видала.
Агнеса еще кормила его; ему было только десять месяцев, а мать наложила на себя обет не отнимать детей
от груди прежде года — видела ли она в этом продолжительном кормлении залог их здоровья или ей жаль было
оторвать от себя дитя, которое питала своей жизнью, с которым она составляла как бы одно существо.