Неточные совпадения
— В ученых обществах, правительственных учреждениях и газетах толкуем о причинах бедности
народа и средствах поднятия его, только не о том одном несомненном средстве, которое наверное поднимет
народ и состоит в том, чтобы перестать
отнимать у него необходимую ему землю.
Не будь этих людей, готовых по воле начальства истязать и убивать всякого, кого велят, не могло бы никогда прийти в голову помещику
отнять у мужиков лес, ими выращенный, и чиновникам считать законным получение своих жалований, собираемых с голодного
народа за то, что они угнетают его, не говоря уже о том, чтобы казнить, или запирать, или изгонять людей за то, что они опровергают ложь и проповедуют истину.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении
народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно
отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
И люди, находящиеся в том же положении, как и он, верят ему, восхваляют его и с ним вместе с важностью обсуждают вопросы о том, какими бы еще мерами улучшить положение того рабочего
народа, на ограблении которого основана их жизнь, придумывая для этого всевозможные средства, но только не то одно, без которого невозможно никакое улучшение положения
народа, и именно то, чтобы перестать
отнимать у этого
народа необходимую ему для пропитания землю.
— Кто мы есть?
Народ, весьма примученный тяжёлою жизнью, ничем не вооружённый, голенький, сиротский, испуганный
народ, азбучно говоря! Родства своего не помним, наследства никакого не ожидаем, живём вполне безнадёжно, день да ночь — сутки прочь, и все — авось, небось да как-нибудь — верно? Конечно — жизнь каторжная, скажем даже — анафемская жизнь! Но — однакоже и лентяи ведь и лежебоки, а? Ведь этого
у нас не
отнимешь, не скроешь, так ли?
Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных
народов; он разрушал жизнь, споря в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек — он хотел
отнять у нее все жертвы — да издохнет она с голода и тоски!
Вот смотрите — хотят
отнять у царя его божественную силу и волю править страною по указанию свыше, хотят выборы устроить в
народе, чтобы
народ послал к царю своих людей и чтобы эти люди законы издавали, сокращая власть царёву.
Они составили заговор, чтобы
отнять у царя власть, заменить существующий, добрый русский порядок жизни другим, взятым
у иностранных государств, вредным для русского
народа.
Под навесом среди площади, сделанным для защиты от дождя и снега, колыхался
народ, ищущий поденной работы, а между ним сновали «мартышки» и «стрелки». Под последним названием известны нищие, а «мартышками» зовут барышников. Эти — грабители бедняка-хитровака, обувающие, по местному выражению, «из сапог в лапти», скупают все, что имеет какую-либо ценность, меняют лучшее платье на худшее или дают «сменку до седьмого колена», а то и прямо обирают, чуть не насильно
отнимая платье
у неопытного продавца.
Золотилов. Слова очень понятные, потому что
отними ты
у нее ребенка, ваши отношения всегда бы могли быть кончены; а теперь напротив: муж там побранит ее, пощелкает, а она все-таки сохранит на тебя право на всю твою жизнь. Я очень хорошо, поверь ты мне, милый друг, знаю этот
народ. Они глупы только на барском деле; но слишком хитры и дальновидны, когда что коснется до их собственного интереса.
Так и людская воля и мысль могут сдерживаться в положении рабства посторонними силами; но как бы эти силы ни были громадны, они не в состоянии, не сломавши, не уничтоживши спиральной пружинки,
отнять у нее способность к расширению, точно так же, как не в состоянии, не истребивши
народа, уничтожить в нем наклонность к самостоятельной деятельности и свободному рассуждению.
И неужели это будет отрицание народного достоинства, нелюбовь к родине, если благородный человек расскажет, как благочестивый
народ разгоняют от святых икон, которым он искренне верует и поклоняется, для того, чтобы очистить место для генеральши Дарьи Михайловны, небрежно говорящей, что c'est joli; или как полуграмотный писарь глумится над простодушной верой старика, уверяя, что «простой человек, окроме как своего невежества, натурального естества ни в жизнь произойти не в силах»; или как
у истомленных, умирающих от жажды странниц
отнимают ото рта воду, чтобы поставить серебряный самовар Ивана Онуфрича Хрептюгина.
«Если я
отнимаю у людей собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю людей чужого
народа, разоряю их, стреляю в города по женщинам и детям, то я делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю волю власти, которой я обещал повиноваться для блага общего», — говорят подвластные.
Не нужно ничего
отнимать у них, нужно только ничего не давать им, и
народ будет свободен.
Бедные, несчастные, бессмысленные
народы, упорные в своем зле, слепые к своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода, грабить ваши поля, ваши дома; вы живете так, как будто всё это принадлежит не вам, позволяя
отнимать у вас вашу совесть, соглашаясь быть убийцами.
Вот Строгоновы и написали царю: «Отдал ты нам землю, мы ее под твою руку покорили; теперь воровской царек Кучум против тебя бунтует и хочет и эту землю
отнять, и нас разорить. Вели ты нам занять землю за Уральскими горами; мы Кучума завоюем и всю его землю под твою руку подведем». Царь согласился и отписал: «Если сила
у вас есть, отберите
у Кучума землю. Только из России много
народу не сманивайте».
— Приближается холера.
Народ голодает, — это лучшая почва для нее;
народ невежествен, — и это
отнимает у него последние средства защиты.
Она не
отнимает у черного
народа нужного для того, чтобы он плодился и работал на них.
«Они говорят, что все то, что делали мы, что делали Халтурин, Кибальчич, Перовская, что все это было ненужно, даже вредно, что это-то и вызвало реакцию Александра III, что благодаря им
народ убежден, что вся революционная деятельность идет от помещиков, убивших царя за то, что он
отнял у них крепостных. Какой вздор! Какое непонимание и какая дерзость думать так!» — думал он, продолжая ходить по коридору.