Неточные совпадения
А в
городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили о политике и,
относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его, в то же время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии, как в трактире. Все это заставило Самгина уехать в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
К людям он
относился достаточно пренебрежительно, для того чтоб не очень обижаться на них, но они настойчиво показывали ему, что он — лишний в этом
городе. Особенно демонстративно действовали судейские, чуть не каждый день возлагая на него казенные защиты по мелким уголовным делам и задерживая его гражданские процессы. Все это заставило его отобрать для продажи кое-какое платье, мебель, ненужные книги, и как-то вечером, стоя среди вещей, собранных в столовой, сунув руки в карманы, он мысленно декламировал...
Оживляясь, он говорил о том, что сословия
относятся друг
к другу иронически и враждебно, как племена различных культур, каждое из них убеждено, что все другие не могут понять его, и спокойно мирятся с этим, а все вместе полагают, что население трех смежных губерний по всем навыкам, обычаям, даже по говору — другие люди и хуже, чем они, жители вот этого
города.
Нехлюдов посмотрел на подсудимых. Они, те самые, чья судьба решилась, всё так же неподвижно сидели за своей решеткой перед солдатами. Маслова улыбалась чему-то. И в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство. Перед этим, предвидя ее оправдание и оставление в
городе, он был в нерешительности, как
отнестись к ней; и отношение
к ней было трудно. Каторга же и Сибирь сразу уничтожали возможность всякого отношения
к ней: недобитая птица перестала бы трепаться в ягдташе и напоминать о себе.
Постройка Китайской стены, отделяющей Китай-город от Белого
города,
относится к половине XVI века. Мать Иоанна Грозного, Елена Глинская, назвала эту часть
города Китай-городом в воспоминание своей родины — Китай-городка на Подолии.
В
городе он был тогда в первый раз и
отнесся к его чудесам с почтительным вниманием.
В
городе Кишкин знал всех и поэтому прямо отправился в квартиру прокурора. Его заставили подождать в передней. Прокурор, пожилой важный господин,
отнесся к нему совсем равнодушно и, сунув жалобу на письменный стол, сказал, что рассмотрит ее.
Аннинька не знала, что и сказать на эти слова. Мало-помалу ей начинало казаться, что разговор этих простодушных людей о «сокровище» совершенно одинакового достоинства с разговорами господ офицеров «расквартированного в здешнем
городе полка» об «la chose». Вообще же, она убедилась, что и здесь, как у дяденьки, видят в ней явление совсем особенное,
к которому хотя и можно
отнестись снисходительно, но в некотором отдалении, дабы «не замараться».
Во мне жило двое: один, узнав слишком много мерзости и грязи, несколько оробел от этого и, подавленный знанием буднично страшного, начинал
относиться к жизни,
к людям недоверчиво, подозрительно, с бессильною жалостью ко всем, а также
к себе самому. Этот человек мечтал о тихой, одинокой жизни с книгами, без людей, о монастыре, лесной сторожке, железнодорожной будке, о Персии и должности ночного сторожа где-нибудь на окраине
города. Поменьше людей, подальше от них…
Ротмистр, не полагаясь более на средства полиции,
отнесся к капитану Повердовне и просил содействия его инвалидной команды
к безотлагательной поимке тревожащего
город черта; но капитан затруднялся вступить в дело с нечистым духом, не испросив на то особого разрешения у своего начальства, а черт между тем все расхаживал и, наконец, нагнал на
город совершенный ужас.
И разные другие нелепые слухи ходили по
городу о здешней гимназии: говорили о переодетой гимназистом барышне, потом имя Пыльникова стали понемногу соединять с Людмилиным. Товарищи начали дразнить Сашу любовью
к Людмиле. Сперва он легко
относился к этим шуточкам, потом начал по временам вспыхивать и заступаться за Людмилу, уверяя, что ничего такого не было и нет.
«Для начала, — думал Передонов, — надо выбрать начальство попроще и там осмотреться, принюхаться, — видно будет, как
относятся к нему, что о нем говорят». Поэтому, решил Передонов, всего умнее начать с городского головы. Хотя он — купец и учился всего только в уездном училище, но все же он везде бывает, и у него все бывают, и он пользуется в
городе уважением, а в других
городах и даже в столице у него есть знакомые, довольно важные.
Как все солидные люди
города, Кожемякин
относился к Никону пренебрежительно и опасливо, избегая встреч и бесед с ним, но, присматриваясь
к его ломанью, слушая злые, буйные речи, незаметно почувствовал любопытство, и вскоре Никон показался ему фонарём в темноте: грязный фонарь, стёкла закоптели, салом залиты, а всё-таки он как будто светит немного и не так густо победна тьма вокруг.
В
городе отлично знали про эти беспорядки и даже преувеличивали их, но
относились к ним спокойно; одни оправдывали их тем, что в больницу ложатся только мещане и мужики, которые не могут быть недовольны, так как дома живут гораздо хуже, чем в больнице; не рябчиками же их кормить!
И Ярцев, и Костя родились в Москве и обожали ее, и
относились почему-то враждебно
к другим
городам; они были убеждены, что Москва — замечательный
город, а Россия — замечательная страна.
И философ сделал такую гримасу, точно обжёгся чем-то горячим. Лунёв смотрел на товарища как на чудака, как на юродивого. Порою Яков казался ему слепым и всегда — несчастным, негодным для жизни. В доме говорили, — и вся улица знала это, — что Петруха Филимонов хочет венчаться со своей любовницей, содержавшей в
городе один из дорогих домов терпимости, но Яков
относился к этому с полным равнодушием. И, когда Лунёв спросил его, скоро ли свадьба, Яков тоже спросил...
Говорили в
городе, что будто бы он был немного деспот в своем семействе, что у него все домашние плясали по его дудке и что его властолюбие прорывалось даже иногда при посторонних, несмотря на то, что он, видимо, стараясь дать жене вес в обществе, называл ее всегда по имени и отчеству, то есть Марьей Ивановной,
относился часто
к ней за советами и спрашивал ее мнения, говоря таким образом: «Как вы думаете, Марья Ивановна?
— Отлично играют! —
отнесся к Бахтиарову худощавый господин, которого в
городе называли плательной вешалкой.
Синцов. Да. Там, в
городе, он ведет политические дела и отвратительно
относится к арестованным.
Между отцом и сыном происходит драматическое объяснение. Сын — человек нового поколения, он беззаботно
относится к строгой вере предков, не исполняет священных обрядов старины, в его черствой, коммерческой душе нет уже места для нежных и благодарных сыновних чувств. Он с утра и до вечера трудится, промышляя кусок хлеба для себя и для семьи, и не может делиться с лишним человеком. Нет! Пускай отец возвращается назад, в свой родной
город: здесь для него не найдется угла!..
Когда они возвращались от колодцев, их не осмеивали и не укоряли, а просто рассказывали: «такая-то пришла… в
городу у колодца стояла… разъелась — стала гладкая!» [Чтобы иметь ясное понятие, как
относился к этому «мир», стоит припомнить, как
относились к своему «стоянию» те, кто претерпел его ближайшим и непосредственным образом.
Прошло два месяца после того, как Ашанин оставил Кохинхину, унося в своем сердце отвращение
к войне и
к тому холодному бессердечью, с каким
относились французы
к анамитам, — этим полудикарям, не желавшим видеть в чужих пришлых людях друзей и спасителей, тем более что эти «друзья», озверевшие от войны, жгли деревни, уничтожали
города и убивали людей. И все это называлось цивилизацией, внесением света
к дикарям.
Археологические и этнографические исследования Ив. Полякова
относятся главным образом
к острову Сахалину, но он также работал и в Южно-Уссурийском крае. В июле 1882 года он высадился во Владивостоке и направился по долине реки Суйфуна
к селению Никольскому (впоследствии
город Никольск-Уссурийский). [И. Поляков. Отчет об исследованиях на острове Сахалине и в Южно-Уссурийском крае. Изд. Академии наук, 1886 г. См. также приложение
к XIV тому «Записок Академии наук», 1884 г., № 6.]
Работы геолога П. И. Яворского
относятся к Амгунскому бассейну, граничащему с Уссурийским краем, и потому мы отметим один только его маршрут в 1903 году по Амуру от
города Хабаровска до озера Удыль. [П. Яворский. Геологические исследования 1901 года в бассейне рек Керби, Нимана и Селемджи (с картой). «Геологические исследования золотоносных областей Сибири. Амурско-Приморский золотоносный район», вып. 4, СПб., 1904 г.]
— Не шучу я, отец! Я удивляюсь даже, как это ты, при всем своем самолюбии, можешь
относиться так хладнокровно
к этой обиде! Коли хочешь, ступай в
город! Я сама пойду в суд и потребую, чтобы ее наказали!
Лариса, пробыв четыре дня у Бодростиной и притом оскорбясь на то, что она здесь гостила в то самое время, когда муж ее был в
городе, не могла придумать, как ей возвратиться с наибольшим сохранением своего достоинства, сильно страдавшего, по ее мнению, от той невозмутимости, с которою муж
отнесся к ее отсутствию. Наблюдательное око Глафиры это видело и предусматривало все, чем можно воспользоваться из этого недовольства.
Ко мне и впоследствии он
относился формально, и в деловых переговорах, и на письмах, вежливо, не ворчливо, отделываясь короткими казенными фразами. Столкновений у меня с ним по журналу не было никаких. И только раз он, уже по смерти Некрасова, отказался принять у меня большой роман. Это был"Китай-город", попавший
к Стасюлевичу. Я бывал на протяжении нескольких лет раза два-три и у него на квартире, но уже гораздо позднее, когда он уже начинал хронически хворать.
Все, что удавалось до того и читать и слышать о старой столице Австрии,
относилось больше
к ее бытовой жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный
город —
город вальсов, когда-то Лайнера и старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось видеть и слышать не только в Павловске, но и в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда, в августе 1868 года.
В ту зиму уже началась Крымская война. И в Нижнем
к весне собрано было ополчение. Летом я нашел больше толков о войне; общество несколько живее
относилось и
к местным ополченцам. Дед мой командовал ополчением 1812 года и теперь ездил за
город смотреть на ученье и оживлялся в разговорах. Но раньше, зимой. Нижний продолжал играть в карты, давать обеды, плясать, закармливать и запаивать тех офицеров, которые попадали проездом, отправляясь „под Севастополь“ и „из-под Севастополя“.
То, что явилось в моем романе"Китай-город"(
к 80-м годам), было как раз результатом наблюдений над новым купеческим миром. Центральный тип смехотворного"Кита Китыча"уже сошел со сцены. Надо было совсем иначе
относиться к московской буржуазии. А автор"Свои люди — сочтемся!"не желал изменять своему основному типу обличительного комика, трактовавшего все еще по-старому своих купцов.
Такова, в своих главных чертах, история цивилизации Старого
Города, с которою коренные его обитатели должны были встречать все явления позднейшей эпохи и
относиться к ним по мере своего разумения.