Неточные совпадения
Можно только сказать себе, что
прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто такое,
от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою и назовется завтрашним днем.
— Мало ты нас в
прошлом году истязал? Мало нас
от твоей глупости да
от твоих шелепов смерть приняло? — продолжали глуповцы, видя, что бригадир винится. — Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни
прошлой отдохнуть.
Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не
от комода (как и в
прошлый раз ему на ум пришло), а
от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано.
Чтобы доставить ей приятную минуту, Разумихин сообщил ей, между прочим, факт о студенте и дряхлом его отце и о том, что Родя был обожжен и даже хворал, спасши
от смерти,
прошлого года, двух малюток.
— Значит,
от убытка бог избавил: на
прошлой неделе ужасно просил меня, чтобы как-нибудь тебе, Порфирий, отрекомендоваться, а вы и без меня снюхались… Где у тебя табак?
Самгин слушал и улыбался. Ему нравилось, что Валентин говорит беспечально, как бы вспоминая далекое
прошлое, хотя жена ушла
от него осенью истекшего года.
— Самое длинное письмо
от него за
прошлый год — четырнадцать строчек. И все каламбуры, — сказала Лидия, вздохнув, и непоследовательно прибавила: — Да, вот какие мы стали! Антон находит, что наше поколение удивительно быстро стареет.
— Я — вроде анекдота, автор — неизвестен. Мать умерла, когда мне было одиннадцать лет, воспитывала меня «
от руки» — помните Диккенса? — ее подруга, золотошвейка; тоже умерла в
прошлом году.
— Да, да — я утверждаю: искусство должно быть аристократично и отвлеченно, — настойчиво говорил оратор. — Мы должны понять, что реализм, позитивизм, рационализм — это маски одного и того же дьявола — материализма. Я приветствую футуризм — это все-таки прыжок в сторону
от угнетающей пошлости
прошлого. Отравленные ею, наши отцы не поняли символизма…
— Во-от! — подхватил Ногайцев. — Мы обязаны им великолепным урожаем
прошлого года.
Вспомнить об этом человеке было естественно, но Самгин удивился: как далеко в
прошлое отодвинулся Бердников, и как спокойно пренебрежительно вспомнилось о нем. Самгин усмехнулся и отступил еще дальше
от прошлого, подумав...
«Осталась где-то вне действительности, живет бредовым
прошлым», — думал он, выходя на улицу. С удивлением и даже недоверием к себе он вдруг почувствовал, что десяток дней, прожитых вне Москвы, отодвинул его
от этого города и
от людей, подобных Татьяне, очень далеко. Это было странно и требовало анализа. Это как бы намекало, что при некотором напряжении воли можно выйти из порочного круга действительности.
Как ей быть? Оставаться в нерешительном положении нельзя: когда-нибудь
от этой немой игры и борьбы запертых в груди чувств дойдет до слов — что она ответит о
прошлом! Как назовет его и как назовет то, что чувствует к Штольцу?
Дело в том, что Обломов накануне получил из деревни,
от своего старосты, письмо неприятного содержания. Известно, о каких неприятностях может писать староста: неурожай, недоимки, уменьшение дохода и т. п. Хотя староста и в
прошлом и в третьем году писал к своему барину точно такие же письма, но и это последнее письмо подействовало так же сильно, как всякий неприятный сюрприз.
Очень просто и случайно. В конце
прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их, Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и глядела равнодушно в поле, потом вдаль на Волгу, на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах
от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
— Ну, — продолжал он бурно, едва успевая говорить, — на остывший след этой огненной полосы, этой молнии жизни, ложится потом покой, улыбка отдыха
от сладкой бури, благородное воспоминание к
прошлому, тишина!
Он забыл свои сомнения, тревоги, синие письма, обрыв, бросился к столу и написал коротенький нежный ответ, отослал его к Вере, а сам погрузился в какие-то хаотические ощущения страсти. Веры не было перед глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось в мечты или обращалось к
прошлому, уже испытанному. Он
от мечтаний бросался к пытливому исканию «ключей» к ее тайнам.
У него в руках был ключ
от прошлого,
от всей жизни бабушки.
— Вы все еще помните
прошлые глупости! — сказал Райский, отодвигаясь
от нее, — ведь мы были почти дети…
Тут я вам сообщил, что у Андроникова все очень много читают, а барышни знают много стихов наизусть, а из «Горе
от ума» так промеж себя разыгрывают сцены, и что всю
прошлую неделю все читали по вечерам вместе, вслух, «Записки охотника», а что я больше всего люблю басни Крылова и наизусть знаю.
От соседа за
прошлый месяц пришлют все газеты разом, и целый дом запасается новостями надолго.
Я только было похвалил юрты за отсутствие насекомых, как на
прошлой же станции столько увидел тараканов, сколько никогда не видал ни в какой русской избе. Я не решился войти. Здесь то же самое, а я ночую! Но, кажется, тут не одни тараканы: ужели это
от них я ворочаюсь с боку на бок?
В
прошлом были трагические конфликты, которые зависели
от бедности и необеспеченности жизни,
от предрассудков сословий и классов,
от несправедливого и унизительного социального строя,
от отрицания свободы.
Должно начаться в народе и обществе духовно-культурное всеславянское движение, и в конце концов это движение окажет влияние и на нашу политику, получившую такое тяжелое наследие
от прошлого.
В статьях этих я жил вместе с войной и писал в живом трепетании события. И я сохраняю последовательность своих живых реакций. Но сейчас к мыслям моим о судьбе России примешивается много горького пессимизма и острой печали
от разрыва с великим
прошлым моей родины.
Ей предстоит еще жертвенно отречься
от своего материального органического
прошлого,
от старого своего хозяйствования,
от старого своего государствования, которое многим еще представляется органическим, но которое уже подгнило в своей основе и разлагается.
На реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый день. Оказалось, что многое из того, что случилось с нами в
прошлом году на Имане, ему было известно.
От него я узнал, что зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами и китайцами, а весной был на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
Теперь обследованию подлежала центральная часть Сихотэ-Алиня, между 45 и 47° с. ш., побережье моря
от того места, где были закончены работы в
прошлом году, значит,
от бухты Терней к северу, сколько позволит время, и затем маршрут по Бикину до реки Уссури.
Урок, данный мне в
прошлом году на реке Матухе, был еще памятен, и я воздержался
от выстрела.
Дерсу замолк и задумался. Перед ним воскресло далекое
прошлое. Он весь ушел в эти воспоминания. Задумался и я. Действительно, Приморье быстро колонизировалось. Недалеко уже то время, когда
от первобытной, девственной тайги и следа не останется. Исчезнут и звери.
Я хотел спуститься по реке Кулумбе до того места, где в
прошлом году нашел удэгейцев, но Дерсу и Чжан Бао не советовали уходить далеко
от водораздела.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что
прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли
от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
Каждый раз, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю
прошлое, передо мной встает фигура верхнеуссурийского гольда Дерсу Узала, ныне покойного. Сердце мое надрывается
от тоски, как только я вспоминаю его и нашу совместную странническую жизнь.
Легче будет вдали
от мест, которые напоминали бы
прошлое.
Живо помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько
прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал
от удержанных слез.
Она тихо отняла их
от груди, как умершее дитя, и тихо опустила их в гроб, уважая в них
прошлую жизнь, поэзию, данную ими, их утешения в иные минуты.
Да, это была одна из светлых эпох нашей жизни,
от прошлых бурь едва оставались исчезавшие облака; дома, в кругу друзей, была полная гармония!
Вынула она из сундука несколько новин полотна, вспомнила, что
от прошлого года целый кусок ситца остался, выпросила у соседей выкроечек и теперь сидит в зале, кроит и режет вместе с двумя швеями-мастерицами.
Тина эта питала
прошлое, обеспечивала настоящее и будущее — как отказаться
от того, что исстари служило регулятором всех поступков, составляло основу всего существования? как, вместо довольства и обеспечения, представить себе такой порядок, который должен в самом корне подсечь прочно сложившийся обиход, погубить все надежды?
Подобный брак прикрыл бы его
прошлое, а может быть, обеспечил бы
от злоязычия и будущие подвиги,
от которых он отнюдь не намеревался отказаться.
Только недальнозорким умам эти точки кажутся беспочвенными и оторванными
от действительности; в сущности же они представляют собой не отрицание
прошлого и настоящего, а результат всего лучшего и человечного, завещанного первым и вырабатывающегося в последнем.
Переход
от исторического христианства, которое отходит в
прошлое, к христианству эсхатологическому, которому только и принадлежит будущее, должен означать не возрастание пассивности, а возрастание активности, не возрастание страха, а возрастание дерзновения.
Я, в сущности, не отрицаю открывшегося мне в
прошлом, не отрекаюсь
от него, а — или на время отодвигаю из поля моего сознания, или вижу в новом для меня свете.
Так было до первой половины
прошлого века, до Николаевской железной дороги. Николай I положил на карту линейку и провел карандашом прямую черту
от Москвы до Питера.
Такова была Садовая в первой половине
прошлого века. Я помню ее в восьмидесятых годах, когда на ней поползла конка после трясучих линеек с крышей
от дождя, запряженных парой «одров». В линейке сидело десятка полтора пассажиров, спиной друг к другу. При подъеме на гору кучер останавливал лошадей и кричал...
В девяностых годах
прошлого столетия разбогатевшие страховые общества, у которых кассы ломились
от денег, нашли выгодным обратить свои огромные капиталы в недвижимые собственности и стали скупать земли в Москве и строить на них доходные дома. И вот на Лубянской площади, между Большой и Малой Лубянкой, вырос огромный дом. Это дом страхового общества «Россия», выстроенный на владении Н. С. Мосолова.
—
От самого Ланского с Тверского бульвара. Вчера достукались. — Поднимает за шиворот щенка. — Его мать в
прошлом году золотую медаль на выставке в манеже получила. Дианка. Помните?
В начале
прошлого столетия, в 1806 году, о Китайгородской стене писал П. С. Валуев: «Стены Китая
от злоупотребления обращены в постыдное положение.
Но, увы! — вглядываясь в живые картины, выступающие для меня теперь из тумана
прошлого, я решительно вижу себя вынужденным отказаться
от этого эффектного мотива.