Неточные совпадения
Наполеонами и так далее, все до единого были преступниками, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от
отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь.
— Да и не надо вовсе-с. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора
Наполеона французского первого,
отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с.
— А что, Дмитрий Сергеич, я хочу у вас спросить: прошлого французского короля
отец, того короля, на место которого нынешний
Наполеон сел, велел в папскую веру креститься?
Михаил Иваныч медленно прочел: «О религии, сочинение Людвига» — Людовика — четырнадцатого, Марья Алексевна, сочинение Людовика XIV; это был, Марья Алексевна, французский король,
отец тому королю, на место которого нынешний
Наполеон сел.
Когда мой
отец взошел,
Наполеон взял запечатанное письмо, лежавшее на столе, подал ему и сказал, откланиваясь: «Я полагаюсь на ваше честное слово». На конверте было написано: «A mon frère l'Empereur Alexandre». [Брату моему императору Александру (фр.).]
В 1811 году
Наполеон велел его остановить и задержать в Касселе, где он был послом «при царе Ерёме», как выражался мой
отец в минуты досады.
Меня возмущал его материализм. Поверхностный и со страхом пополам вольтерианизм наших
отцов нисколько не был похож на материализм Химика. Его взгляд был спокойный, последовательный, оконченный; он напоминал известный ответ Лаланда
Наполеону. «Кант принимает гипотезу бога», — сказал ему Бонапарт. «Sire, [Государь (фр.).] — возразил астроном, — мне в моих занятиях никогда не случалось нуждаться в этой гипотезе».
С месяц
отец мой оставался арестованным в доме Аракчеева; к нему никого не пускали; один С. С. Шишков приезжал по приказанию государя расспросить о подробностях пожара, вступления неприятеля и о свидании с
Наполеоном; он был первый очевидец, явившийся в Петербург.
Мортье вспомнил, что он знал моего
отца в Париже, и доложил
Наполеону;
Наполеон велел на другое утро представить его себе. В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика, в сапогах, несколько дней не чищенных, в черном белье и с небритой бородой, мой
отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился в тронную залу Кремлевского дворца по зову императора французов.
Отец мой заметил это ему;
Наполеон подумал и вдруг спросил...
Отец любил рассказывать, как дед победил
Наполеона.
Образ
отца сохранился в моей памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его лица были тонки и красивы: орлиный нос, большие карие глаза и губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что в молодости он был похож на
Наполеона Первого, особенно когда надевал по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно было представить
Наполеона хромым, а
отец всегда ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
Ребенок был очень благонравен, добр и искренен. Он с почтением стоял возле матери за долгими всенощными в церкви Всех Скорбящих; молча и со страхом вслушивался в громовые проклятия, которые его
отец в кругу приятелей слал
Наполеону Первому и всем роялистам; каждый вечер повторял перед образом: «но не моя, а твоя да совершится воля», и засыпал, носясь в нарисованном ему мире швейцарских рыбаков и пастухов, сломавших несокрушимою волею железные цепи несносного рабства.
На бегу люди догадывались о причине набата: одни говорили, что ограблена церковь, кто-то крикнул, что
отец Виталий помер в одночасье, а старик Чапаков, отставной унтер, рассказывал, что
Наполеонов внук снова собрал дванадесять язык, перешёл границы и Петербург окружает. Было страшно слушать эти крики людей, невидимых в густом месиве снега, и все слова звучали правдоподобно.
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об
отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного
Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
«
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел
Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы, и вся его жизнь.