Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись:
отца родного не пощадит для словца, и
деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня
денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Купцы. Изволь,
отец наш! (Вынимают
деньги.)Да что триста! Уж лучше пятьсот возьми, помоги только.
Стародум. Оно и должно быть залогом благосостояния государства. Мы видим все несчастные следствия дурного воспитания. Ну, что для отечества может выйти из Митрофанушки, за которого невежды-родители платят еще и
деньги невеждам-учителям? Сколько дворян-отцов, которые нравственное воспитание сынка своего поручают своему рабу крепостному! Лет через пятнадцать и выходят вместо одного раба двое, старый дядька да молодой барин.
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках
деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного
отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила только тех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего не могла придумать.
Во владельце стала заметнее обнаруживаться скупость, сверкнувшая в жестких волосах его седина, верная подруга ее, помогла ей еще более развиться; учитель-француз был отпущен, потому что сыну пришла пора на службу; мадам была прогнана, потому что оказалась не безгрешною в похищении Александры Степановны; сын, будучи отправлен в губернский город, с тем чтобы узнать в палате, по мнению
отца, службу существенную, определился вместо того в полк и написал к
отцу уже по своем определении, прося
денег на обмундировку; весьма естественно, что он получил на это то, что называется в простонародии шиш.
Играя, дети гнали Ассоль, если она приближалась к ним, швыряли грязью и дразнили тем, что будто
отец ее ел человеческое мясо, а теперь делает фальшивые
деньги.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал
отца из беды, отдавал ему все свои
деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Стой! Я — большие
деньги и — больше ничего! И еще я — жертва, приносимая историей себе самой за грехи
отцов моих.
«Красива, умела одеться, избалована вниманием мужчин. Книжной мудростью не очень утруждала себя. Рациональна. Правильно оценила
отца и хорошо выбрала друга, — Варавка был наиболее интересный человек в городе. И — легко “делал
деньги”»…
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «
отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему не дали этих
денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
Отец не баловал меня
деньгами, требовал только, чтоб я одевался чисто.
—
Деньги отца, — напомнил Самгин.
— Ну, я — ухожу. Спасибо… за внимание. Родился я до того, как
отец стал трактирщиком, он был грузчиком на вагонном дворе, когда я родился. Трактир он завел, должно быть, на какие-то темные
деньги.
Чебаков. Они сестры, у них поровну капитал от
отца. Братья оттого не отдают их замуж, что
денег жаль.
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном месте; но судьба распорядилась иначе.
Отец, учившийся сам когда-то по-русски на медные
деньги, не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по делам. Он года три посылал его к священнику учиться по-латыни.
— Да, вздумал
отца корить: у старика слабость — пьет. А он его усовещивать, отца-то!
Деньги у него отобрал! Вот и пожурил; и что ж, спросите их: благодарны мне же!
— Что ж такое, что сын! Если он с вами, то он негодяй. Если вы сын Версилова, — обратилась она вдруг ко мне, — то передайте от меня вашему
отцу, что он негодяй, что он недостойный бесстыдник, что мне
денег его не надо… Нате, нате, нате, передайте сейчас ему эти
деньги!
Он сказал, что
деньги утащил сегодня у матери из шкатулки, подделав ключ, потому что
деньги от
отца все его, по закону, и что она не смеет не давать, а что вчера к нему приходил аббат Риго увещевать — вошел, стал над ним и стал хныкать, изображать ужас и поднимать руки к небу, «а я вынул нож и сказал, что я его зарежу» (он выговаривал: загхэжу).
Тогда не нужно было
денег, и можно было не взять и третьей части того, что давала мать, можно было отказаться от имения
отца и отдать его крестьянам, — теперь же недоставало тех 1500 рублей в месяц, которые давала мать, и с ней бывали уже неприятные разговоры из-за
денег.
Вот он и убил
отца, а
денег все-таки мне не отдал, а уехал с ней в ту деревню, где его схватили.
Оно написано за двое суток до преступления, и, таким образом, нам твердо теперь известно, что за двое суток до исполнения своего страшного замысла подсудимый с клятвою объявлял, что если не достанет завтра
денег, то убьет
отца, с тем чтобы взять у него
деньги из-под подушки „в пакете с красною ленточкой, только бы уехал Иван“.
Впрочем, некоторая болезненность его лица в настоящую минуту могла быть понятна: все знали или слышали о чрезвычайно тревожной и «кутящей» жизни, которой он именно в последнее время у нас предавался, равно как всем известно было и то необычайное раздражение, до которого он достиг в ссорах со своим
отцом из-за спорных
денег.
Ни в пьяном кутеже по трактирам, ни тогда, когда ему пришлось лететь из города доставать бог знает у кого
деньги, необходимейшие ему, чтоб увезть свою возлюбленную от соблазнов соперника,
отца своего, — он не осмеливается притронуться к этой ладонке.
— Вздор! — крикнул Иван Федорович почти в исступлении. — Дмитрий не пойдет грабить
деньги, да еще убивать при этом
отца. Он мог вчера убить его за Грушеньку, как исступленный злобный дурак, но грабить не пойдет!
„Еще там не успели, — думает он, — еще можно что-нибудь подыскать, о, еще будет время сочинить план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она так прелестна!“ Смутно и страшно в душе его, но он успевает, однако же, отложить от своих
денег половину и где-то их спрятать — иначе я не могу объяснить себе, куда могла исчезнуть целая половина этих трех тысяч, только что взятых им у
отца из-под подушки.
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть
деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею
деньги. Название книги было: «Святого
отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
— Боже! Это он старика
отца своего убил! — вскричала она, всплеснув руками. — Никаких я ему
денег не давала, никаких! О, бегите, бегите!.. Не говорите больше ни слова! Спасайте старика, бегите к
отцу его, бегите!
Она начала рассказывать, она все рассказала, весь этот эпизод, поведанный Митей Алеше, и «земной поклон», и причины, и про
отца своего, и появление свое у Мити, и ни словом, ни единым намеком не упомянула о том, что Митя, чрез сестру ее, сам предложил «прислать к нему Катерину Ивановну за
деньгами».
— Я гораздо добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дам этот намек, хотя вы того и не стоите. Потому, господа, умалчиваю, что тут для меня позор. В ответе на вопрос: откуда взял эти
деньги, заключен для меня такой позор, с которым не могло бы сравняться даже и убийство, и ограбление
отца, если б я его убил и ограбил. Вот почему не могу говорить. От позора не могу. Что вы это, господа, записывать хотите?
Ему стали предлагать вопросы. Он отвечал совсем как-то нехотя, как-то усиленно кратко, с каким-то даже отвращением, все более и более нараставшим, хотя, впрочем, отвечал все-таки толково. На многое отговорился незнанием. Про счеты
отца с Дмитрием Федоровичем ничего не знал. «И не занимался этим», — произнес он. Об угрозах убить
отца слышал от подсудимого. Про
деньги в пакете слышал от Смердякова…
Но прочтите, прочтите внимательно, пожалуйста внимательнее, и вы увидите, что он в письме все описал, все заранее: как убьет
отца и где у того
деньги лежат.
Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью и крючкотворством из-за спорных
денег; он слышит лишь разговоры и житейские правила, от которых воротит сердце, ежедневно „за коньячком“, и, наконец, зрит
отца, отбивающего у него, у сына, на его же сыновние
деньги, любовницу, — о господа присяжные, это отвратительно и жестоко!
И вот в этот месяц безнадежной любви, нравственных падений, измены своей невесте, присвоения чужих
денег, вверенных его чести, — подсудимый, кроме того, доходит почти до исступления, до бешенства, от беспрерывной ревности, и к кому же, к своему
отцу!
Всем ясно, что он приехал к
отцу не за
деньгами, потому что во всяком случае
отец их не даст.
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся, с
деньгами или без
денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к
отцу пошлю.
— А вот, — вынул вдруг Иван Федорович пачку
денег, — вот
деньги… те самые, которые лежали вот в том пакете, — он кивнул на стол с вещественными доказательствами, — и из-за которых убили
отца. Куда положить? Господин судебный пристав, передайте.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него с
отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за
деньгами, что тот ворвался, избил
отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше, идти «кланяться»… — Он пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
Вообще судя, странно было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому
отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно,
денег ни за что и ни в каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят
денег.
Там он опять прокутил эти
деньги, которые украл у убитого им
отца.
Вот теперь и у
отца твоего
деньги есть, — я предоставила; и у меня есть, может и побольше, чем у него, — все сама достала, на старость кусок хлеба приготовила.
— Мой
отец и мать, хотя были люди богатые, тоже вечно хлопотали и толковали о
деньгах; и богатые люди не свободны от таких же забот…
— Верочка, одевайся, да получше. Я тебе приготовила суприз — поедем в оперу, я во втором ярусе взяла билет, где все генеральши бывают. Все для тебя, дурочка. Последних
денег не жалею. У отца-то, от расходов на тебя, уж все животы подвело. В один пансион мадаме сколько переплатили, а фортопьянщику-то сколько! Ты этого ничего не чувствуешь, неблагодарная, нет, видно, души-то в тебе, бесчувственная ты этакая!
Отец давал ей довольно много
денег на булавки, она, как и всякая добрая женщина, помогала бедным.
«Кому я могу верить? чему я могу верить?» — спрашивала она себя после истории с Соловцовым и видела: никому, ничему. Богатство ее
отца притягивало из всего города жадность к
деньгам, хитрость, обман. Она была окружена корыстолюбцами, лжецами, льстецами; каждое слово, которое говорилось ей, было рассчитано по миллионам ее
отца.
Лопухов с очень ранней молодости, почти с детства, добывал
деньги на свое содержание; Кирсанов с 12 лет помогал
отцу в переписывании бумаг, с IV класса гимназии тоже давал уже уроки.
Отец выпивал, но только когда приходилась нужда невтерпеж, — это реальное горе, или когда доход был порядочный; тут он отдавал матери все
деньги и говорил: «ну, матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я себе полтинничек оставил, на радости выпью» — это реальная радость.
По учинении ж ** земским судом по сему прошению исследований открылось: что помянутый нынешний владелец спорного имения гвардии поручик Дубровский дал на месте дворянскому заседателю объяснение, что владеемое им ныне имение, состоящее в означенном сельце Кистеневке, ** душ с землею и угодьями, досталось ему по наследству после смерти
отца его, артиллерии подпоручика Гаврила Евграфова сына Дубровского, а ему дошедшее по покупке от
отца сего просителя, прежде бывшего провинциального секретаря, а потом коллежского асессора Троекурова, по доверенности, данной от него в 17… году августа 30 дня, засвидетельствованной в ** уездном суде, титулярному советнику Григорью Васильеву сыну Соболеву, по которой должна быть от него на имение сие
отцу его купчая, потому что во оной именно сказано, что он, Троекуров, все доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, ** душ с землею, продал
отцу его, Дубровского, и следующие по договору
деньги, 3200 рублей, все сполна с
отца его без возврата получил и просил оного доверенного Соболева выдать
отцу его указную крепость.
Отец ему давал, и Слепушкин снова приносил в срок;
отец мой ставил его в пример; а тот через неделю увеличивал куш и имел, таким образом, для своих оборотов тысяч пять в год наличными
деньгами, за небольшие проценты двух-трех куличей, несколько фунтов фиг и грецких орехов да сотню апельсин и крымских яблоков.
Отец одного арестанта просто сказал, что у него
денег нет; ему хладнокровно ответили, что у него из жалованья вычтут.
Отца моего повезли на фельдъегерских по тогдашнему фашиннику. Нам Иловайский достал какую-то старую колымагу и отправил до ближнего города с партией французских пленников, под прикрытием казаков; он снабдил
деньгами на прогоны до Ярославля и вообще сделал все, что мог, в суете и тревоге военного времени.