Неточные совпадения
Меж тем Тришатов уже убежал за
доктором; но еще до
доктора очнулся и Версилов, а еще до Версилова Татьяна Павловна, приведя в чувство Катерину Николаевну, успела
отвезти ее
к ней домой.
Голландский
доктор настаивал, чтоб мы непременно посетили его на другой день, и объявил, что сам поедет
проводить нас миль за десять и
завезет в гости
к приятелю своему, фермеру.
Два датчанина, братья,
доктор и аптекарь,
завели его
к себе в дом, показывали сад.
— Да, болезни ни для кого не сладки и тоже бывают разные. У меня купец знакомый был, так у него никакой особливой болезни не было, а только все тосковал. Щемит сердце, да и вся недолга. И
доктора лечили, и попы отчитывали, и
к угодникам
возили — ничего не помогло.
— А у меня все поясница
к ненастью тоскует, —
завел было Харитон Артемьич политичный разговор, стараясь попасть в тон будущему зятю
доктору.
Кочетов с удовольствием ехал каждый раз
к своей больной и
проводил здесь больше времени, чем было нужно. Тарас Семеныч встречал его умоляющими глазами, так что
доктору делалось даже совестно.
— А, испугался! —
провожал его
доктор. — Не понравилось… Хха! А вы, ваше степенство, заверните
к Прасковье Ивановне. Сия особа очень нуждается в утешении… да. У ней такое серьезное горе… хха!..
Прошло два дня. Арапов несколько раз заходил
к доктору мрачный и таинственный, но не
заводил никаких загадочных речей, а только держался как-то трагически.
Да, бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем убить ее, если б мы с
доктором не подоспели вовремя. Не прошло и четверти часа после моего отъезда, как вошел князь. Он только что
проводил своих и явился
к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно, уже давно был решен и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом, что в первое мгновение она даже и не удивилась князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
Когда они вышли от министра, то прежде всего, точно вырвавшись из какого-нибудь душного места, постарались вздохнуть поглубже чистым воздухом, и Егор Егорыч хотел было потом
свезти доктора еще
к другому важному лицу — Сергею Степанычу, но старый бурсак уперся против этого руками и ногами.
Ни арестанты, ни
доктора не укоряли такого и не стыдили, напоминая ему его недавние фокусы; молча выписывали, молча
провожали, и дня через два-три он являлся
к нам наказанный.
Меня
отвели к знакомому доктору-акушеру Генриху Родзевичу, он прорезал мне веки изнутри, несколько дней я лежал с повязкой на глазах, в мучительной, черной скуке.
— Я понимаю, — остановила она его речь. — Вы не знаете, как поступить? Прежде всего надо
к доктору… пусть он осмотрит… У меня есть знакомый
доктор, — хотите, я её
свезу? Гаврик, взгляни, сколько время? Одиннадцатый? Хорошо, это часы приема… Гаврик, позови извозчика… А вы — познакомьте меня с нею…
На деньги эти он нанял щегольскую квартиру, отлично меблировал ее; потом съездил за границу, добился там, чтобы в газетах было напечатано «О работах молодого русского врача Перехватова»; сделал затем в некоторых медицинских обществах рефераты; затем, возвратившись в Москву,
завел себе карету, стал являться во всех почти клубах, где заметно старался
заводить знакомства, и злые языки (из медиков, разумеется)
к этому еще прибавляли, что Перехватов нарочно заезжал в московский трактир ужинать, дружился там с половыми и, оделив их карточками своими, поручал им, что если кто из публики спросит о
докторе, так они на него бы указывали желающим и подавали бы эти вот именно карточки, на которых подробно было обозначено время, когда он у себя принимает и когда делает визиты.
Еще позже, недели через две, Ида писала мне: «Мы пятый день
отвезли Маню
к N. Ей там прекрасно: помещение у нее удобное, уход хороший и содержание благоразумное и отвечающее ее состоянию.
Доктор N надеется, что она выздоровеет очень скоро, и я тоже на это надеюсь. Я видела ее вчера; она меня узнала; долго на меня смотрела, заплакала и спросила о маменьке, а потом сказала, что ей здесь хорошо и что ей хочется быть тут одной, пока она совсем выздоровеет».
К весне кашель его даже усилился, и я
возил его
к моему
доктору М. Я. Мудрову, с которым я и все мое семейство были давно знакомы и дружны и который не переставал слыть в Москве знаменитым практическим врачом.
Доктор. Ага!.. Очень приятно!.. Большой оригинал! До свидания… благодарю вас! (Уходит. Петр
провожает его в сени. Бессеменов и Акулина Ивановна выходят из своей комнаты и осторожно, ступая на носки, подвигаются
к двери в комнату дочери.)
Знаменитый
доктор простился с серьезным, но не с безнадежным видом. И на робкий вопрос, который с поднятыми
к нему блестящими страхом и надеждой глазами обратил Иван Ильич, есть ли. возможность выздоровления, отвечал, что ручаться нельзя, но возможность есть. Взгляд надежды, с которым Иван Ильич
проводил доктора, был так жалок, что, увидав его, Прасковья Федоровна даже заплакала, выходя из дверей кабинета, чтобы передать гонорар знаменитому
доктору.
Сначала в губернском университетском городе в клинике — не помогли; потом
возил ее
к мужику в Самарскую губернию — немножко полегчило; потом
возил к московскому
доктору, заплатил много денег — ничего не помог.
Сколько он хлопотал около Чижика, как ревностно трудились над ним
доктора — умер мальчик! Обидно… Вот и его, Орлова, схватит однажды, скрючит, и кончено. Ему стало страшно, его охватило одиночество. Поговорить бы с умным человеком насчёт всего этого! Он не раз пробовал
завести разговор с кем-либо из студентов, но никто не имел времени для философии. Приходилось идти
к жене и говорить с ней. Он пошёл, хмурый и печальный.
Наконец Пселдонимов, мать его и юноша решили на общем совете не посылать за
доктором, а лучше послать за каретой и
свезти больного домой, а покамест, до кареты, испробовать над ним некоторые домашние средства, как-то: смачивать виски и голову холодной водой, прикладывать
к темени льду и проч.
Дарья Алексевна, несколько встревоженная, весьма учтиво и ласково сказала мне, что муж ее нездоров, что он
провел дурно ночь, что у него сильное раздражение нерв и что
доктор приписывает это тому волнению, с которым Гаврила Романыч слушает мое чтение, что она просит, умоляет меня несколько времени не ходить
к больному или ходить, но не читать под каким-нибудь предлогом; «а всего лучше скажитесь больным, — прибавила она, — если он вас увидит, то начнет так приставать, что трудно будет отказать ему».
Амбулатория у меня полна больными. Выздоровление Черкасова, по-видимому, произвело эффект. Зареченцы, как передавала нам кухарка, довольны, что им прислали «настоящего»
доктора. С каждым больным я
завожу длинный разговор и
свожу его
к холере, настоятельно советую быть поосторожнее с едою и при малейшем расстройстве желудка обращаться ко мне за помощью.
Доктор Хан
свел меня
к книгопродавцу Маврикию Вольфу, тогда еще только начинавшему свое книгоиздательство на том же месте, в Гостином дворе.
В Ницце годами
водил я знакомство с А.Л.Эльсницем, уроженцем Москвы, тамошним студентом, который из-за какой-то истории во время волнений скрылся за границу, стал учиться медицине в Швейцарии и Франции, приобрел степень
доктора и, уже женатый на русской и отцом семейства, устроился прочно в Ницце, где
к нему перешла и практика
доктора Якоби.
Прошли года.
К концу 1889 года, когда я стал
проводить в Ницце зимние сезоны,
доктора Якоби там уже не было. Он не выдержал своего изгнания, хотя и жил всегда и там"на миру"; он стал хлопотать о своем возвращении в Россию. Его допустили в ее пределы, и он продолжал заниматься практикой, сделался земским врачом и кончил заведующим лечебницей для душевнобольных.
Издатель его оказался тот самый
доктор Хан, который
водил меня от академика Зинина
к книгопродавцу М.Вольфу, когда я, дерптским студентом, приехал в мае 1856 года искать издателя для моего перевода"Руководства
к химии"Лемана.
Приехал годовой
доктор. Евлампий Григорьевич поздоровался с ним, потирая руки, с веселой усмешкой,
проводил его до спальни жены и тотчас же вернулся
к себе в кабинет. Леденщиков в кабинете сестры прислушивался
к тому, что в спальне. Минут через десять вышел
доктор с расстроенным лицом и быстро пошел
к Нетову. Леденщиков догнал его и остановил в зале.
— Оставьте, я постараюсь уговорить ее, — поспешила вступиться Наталья Федоровна, —
проводите меня
к ней. А если нельзя уж будет, так я ее и с ее мертвым ребенком до Москвы довезу, а там
доктора, мать ее, авось, Бог даст, придет в себя и поправится. Ведите меня
к ней, Софья Сергеевна, — добавила она, встав с места и направляясь
к двери комнаты.
Стал он всё по
докторам ездить и
возить их
к себе.
Сели ужинать, но Петр и не прикоснулся
к еде. Прошло пять дней. Петр совершенно осунулся и еле ходил. Отец и сестра с мужем начали за него беспокоиться. Стали поговаривать, что надо-де
отвезти его в город
к доктору. «Не надо! И так пройдет!» — заметил Петр на предложение отца в этом смысле.
В эту ночь еще нового раненого
провозили через Поварскую, и Мавра Кузьминишна, стоявшая у ворот, заворотила его
к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузьминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным вéрхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали
доктор и два солдата.
— Я бы вас
проводил, да ей Богу — вот (
доктор показал на горло) — скачу
к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. вы знаете, граф, завтра сражение; на сто тысяч войска, малым числом 20 тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. 10 тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
— Все будет, Вадим Петрович, — продолжал свои доводы
доктор, — только оправьтесь хорошенько,
проведите у нас зиму, надо вам снова привыкнуть
к зиме в теплых комнатах, посадим вас на гидротерапию… А там подойдет весна — в усадьбе поживете. Кто знает, быть может, и останетесь.
— Ну, пустяки какие! На козлах можно, — сказал
доктор. — Хотите, я сяду? А тут, наверно, лошади нужны рожь
возить. Что их напрасно за пятнадцать верст гонять! Верно ведь? — обратился он
к Анне Павловне.
Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянною злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца-доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу,
к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы
проводить его по ухабам и зажорам.