Неточные совпадения
На улице, под
ветром и
острыми уколами снежинок, Кутузов, застегивая пальто, проворчал...
Пение удалялось, пятна флагов темнели,
ветер нагнетал на людей
острый холодок; в толпе образовались боковые движения направо, налево; люди уже, видимо, не могли целиком влезть в узкое горло улицы, а сзади на них все еще давила неисчерпаемая масса, в сумраке она стала одноцветно черной, еще плотнее, но теряла свою реальность, и можно было думать, что это она дышит холодным
ветром.
Совсем уже стемнело, и погода переменилась; было сухо, но подымался скверный петербургский
ветер, язвительный и
острый, мне в спину, и взвевал кругом пыль и песок.
Ветер дул свирепо, волна, не слишком большая, но
острая, производила неприятную качку, неожиданно толкая в бока.
Еще на полпути поднялся
острый, сухой
ветер, такой же, как был в этот день рано утром, и посыпал мелкий, густой, сухой снег.
На мерзлую землю упало в ночь немного сухого снегу, и
ветер «сухой и
острый» подымает его и метет по скучным улицам нашего городка и особенно по базарной площади.
Острые сучья царапают белое лицо и плеча;
ветер треплет расплетенные косы; давние листья шумят под ногами ее — ни на что не глядит она.
Лицо Петра было несколько спокойнее. В нем виднелась привычная грусть, которая у звонаря усиливалась
острою желчностью и порой озлоблением. Впрочем, теперь и он, видимо, успокаивался. Ровное веяние
ветра как бы разглаживало на его лице все морщины, разливая по нем тихий мир, лежавший на всей скрытой от незрячих взоров картине… Брови шевелились все тише и тише.
Внезапу
острый свист возникающего вдали
ветра разгнал мой сон, и отягченным взорам моим представлялися сгущенные облака, коих черная тяжесть, казалось, стремила их нам на главу и падением устрашала.
После полудня
ветер начал стихать, и море стало успокаиваться; вместо волн с
острыми гребнями появилась мертвая зыбь.
На улице.
Ветер. Небо из несущихся чугунных плит. И так, как это было в какой-то момент вчера: весь мир разбит на отдельные,
острые, самостоятельные кусочки, и каждый из них, падая стремглав, на секунду останавливался, висел передо мной в воздухе — и без следа испарялся.
Потом — пустынная площадь, доверху набитая тугим
ветром. Посредине — тусклая, грузная, грозная громада: Машина Благодетеля. И от нее — во мне такое, как будто неожиданное, эхо: ярко-белая подушка; на подушке закинутая назад с полузакрытыми глазами голова:
острая, сладкая полоска зубов… И все это как-то нелепо, ужасно связано с Машиной — я знаю как, но я еще не хочу увидеть, назвать вслух — не хочу, не надо.
R-13, бледный, ни на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), — спустился, сел. На один мельчайший дифференциал секунды мне мелькнуло рядом с ним чье-то лицо —
острый, черный треугольник — и тотчас же стерлось: мои глаза — тысячи глаз — туда, наверх, к Машине. Там — третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым
ветром, — преступник идет, медленно, ступень — еще — и вот шаг, последний в его жизни — и он лицом к небу, с запрокинутой назад головой — на последнем своем ложе.
Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел легкий
ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями.
Острее запахли звезды табака… И в это время удивительная музыка, будто бы подчиняясь ее горю, продолжала...
— Спроси у
ветра, — отвечал Перстень, — откуда он? Спроси у волны перебежной, где живет она? Мы что стрелы
острые с тетивы летим: куда вонзится калена стрела, там и дом ее! В свидетели, — продолжал он, усмехаясь, — мы его княжеской милости не годимся. А если б мы за чем другим понадобились, приходи, старичина, к мельнику; он тебе скажет, как отыскать Ванюху Перстня!
Багряное солнце, пронизав листву сада, светило в окна снопами
острых красных лучей, вся комната была расписана-позолочена пятнами живого света, тихий
ветер колебал деревья, эти солнечные пятна трепетали, сливаясь одно с другим, исчезали и снова текли по полу, по стенам ручьями расплавленного золота.
В голове Кожемякина бестолково, как мошки в луче солнца, кружились мелкие серые мысли, в небе неустанно и деловито двигались на юг странные фигуры облаков, напоминая то копну сена, охваченную синим дымом, или серебристую кучу пеньки, то огромную бородатую голову без глаз с открытым ртом и
острыми ушами, стаю серых собак, вырванное с корнем дерево или изорванную шубу с длинными рукавами — один из них опустился к земле, а другой, вытянувшись по
ветру, дымит голубым дымом, как печная труба в морозный день.
Ветер лениво гнал с поля сухой снег, мимо окон летели белые облака,
острые редкие снежинки шаркали по стёклам. Потом как-то вдруг всё прекратилось, в крайнее окно глянул луч луны, лёг на пол под ноги женщине светлым пятном, а переплёт рамы в пятне этом был точно чёрный крест.
Я любил, бывало, засматриваться на такую бумагу, как засмотрелся, едучи, и на полосу заката, и вовсе не заметил, как она угасла и как пред остановившимся внезапно экипажем вытянулась черная полоса каких-то городулек, испещренных огненными точками красного цвета, отражавшегося длинными и
острыми стрелками на темных лужах шоссе, по которым порывистый
ветер гнал бесконечную рябь.
Ветер становился всё крепче, волны выше,
острее и белей; выросли птицы на море, они всё торопливее плывут в даль, а два корабля с трехъярусными парусами уже исчезли за синей полосой горизонта.
Безличные во тьме, странно похожие один на другого, но двору рассыпались какие-то тихие, чёрные люди, они стояли тесными группами и, слушая липкий голос Саши, беззвучно покачивались на ногах, точно под сильными толчками
ветра. Речь Саши насыщала грудь Климкова печальным холодом и
острою враждою к шпиону.
К берегу торопливою походкой приближался со стороны села мужчина лет сорока пяти, в костюме деревенского торговца, с
острыми, беспокойными глазами.
Ветер развевал полу его чуйки, в руке сверкала посудина с водкой. Подойдя к нам, он прямо обратился к Тюлину...
Я ушел в Державинский сад, сел там на скамью у памятника поэту, чувствуя
острое желание сделать что-нибудь злое, безобразное, чтоб на меня бросилась куча людей и этим дала мне право бить их. Но, несмотря на праздничный день, в саду было пустынно и вокруг сада — ни души, только
ветер метался, гоняя сухие листья, шурша отклеившейся афишей на столбе фонаря.
Уже наступала пора снимать скороспелые сорта яблок. Урожай был обилен, ветви яблонь гнулись до земли под тяжестью плодов.
Острый запах окутал сады, там гомонили дети, собирая червобоину и сбитые
ветром желтые и розовые яблоки.
В следующий момент прямо на него двинулся откуда-то из угла молодой, гибкий человек, с лицом, опаленным
ветром, и
острыми, расширенными глазами; костюм его состоял из блузы, кожаных панталон и пестрого пояса.
И снова змеится в зеленой свежей траве речка, то скрываясь за бархатными холмами, то опять блестя своей зеркальной грудью, снова тянется широкая, черная, изрытая дорога, благоухает талая земля, розовеет вода в полях,
ветер с ласковой, теплой улыбкой обвевает лицо, и снова Меркулов покачивается мерно взад и вперед на
остром лошадином хребте, между тем как сзади тащится по дороге соха, перевернутая сошником вверх.
И только изредка, большею частью в ночь, когда невидимый лес шумел от
ветра, с кем-нибудь из больных делался припадок
острой тоски, и он начинал кричать.
Узкая, длинная коса походила на огромную башню, упавшую с берега в море. Вонзаясь
острым шпилем в безграничную пустыню играющей солнцем воды, она теряла свое основание вдали, где знойная мгла скрывала землю. Оттуда, с
ветром, прилетал тяжелый запах, непонятный и оскорбительный здесь, среди чистого моря, под голубым, ясным кровом неба.
Сеяло мелкой, сухой изморозью, гулял, резко встряхиваясь,
острый, злой
ветер, разгоняя в темноте тихий шорох и жуткие шумы.
Все те же маленькие
острые камешки рассыпались у него под ногами и точно тянули его назад, а гора была высока, обвеяна
ветром, угрюма и зла.
И Attalea поняла, что для нее все было кончено. Она застывала. Вернуться снова под крышу? Но она уже не могла вернуться. Она должна была стоять на холодном
ветре, чувствовать его порывы и
острое прикосновение снежинок, смотреть на грязное небо, на нищую природу, на грязный задний двор ботанического сада, на скучный огромный город, видневшийся в тумане, и ждать, пока люди там, внизу, в теплице, не решат, что делать с нею.
Дул действительно резкий
ветер, шел косой снег, залеплявший глаза и как бы
острыми иголками коловший лицо.