Неточные совпадения
— В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так —
осталась от него кучка тряпок? А был большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них в Петербург, —
у него епархиалочку отбили, а он для себя
берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
С замиранием представлял я себе иногда, что когда выскажу кому-нибудь мою идею, то тогда
у меня вдруг ничего не
останется, так что я стану похож на всех, а может быть, и идею брошу; а потому
берег и хранил ее и трепетал болтовни.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от китайского
берега и не побывать на нем. О войне с Турцией тоже не решено, вместе с этим не решено,
останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря на то, что
у нас нет сухарей.
Далее нельзя было предвидеть, какое положение пришлось бы принять по военным обстоятельствам:
оставаться ли
у своих
берегов, для защиты их от неприятеля, или искать встречи с ним на открытом море.
17-го утром мы распрощались с рекой Нахтоху и тронулись в обратный путь, к староверам. Уходя, я еще раз посмотрел на море с надеждой, не покажется ли где-нибудь лодка Хей-ба-тоу. Но море было пустынно. Ветер дул с материка, и потому
у берега было тихо, но вдали ходили большие волны. Я махнул рукой и подал сигнал к выступлению. Тоскливо было возвращаться назад, но больше ничего не
оставалось делать. Обратный путь наш прошел без всяких приключений.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь
у противоположного
берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать.
Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
Со словами Дерсу нельзя было не согласиться.
У себя на родине китайцы уничтожили все живое.
У них в стране
остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи
берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев.
Я
остался тот же, вы это знаете; чай, долетают до вас вести с
берегов Темзы. Иногда вспоминаю вас, всегда с любовью;
у меня есть несколько писем того времени, некоторые из них мне ужасно дороги, и я люблю их перечитывать.
До Лыкова считают не больше двенадцати верст; но так как лошадей
берегут, то этот небольшой переезд берет не менее двух часов. Тем не менее мы приезжаем на место, по крайней мере, за час до всенощной и останавливаемся в избе
у мужичка, где происходит процесс переодевания. К Гуслицыным мы поедем уже по окончании службы и
останемся там гостить два дня.
От Дубков до устья Найбы
остается только 4 версты, на пространстве которых селиться уже нельзя, так как
у устья заболочина, а по
берегу моря песок и растительность песчано-морская: шиповник с очень крупными ягодами, волосянец и проч. Дорога продолжается до моря, но можно проехать и по реке, на аинской лодке.
— Послушай, князь, ты сам себя не
бережешь; такой, видно, уж нрав
у тебя; но бог тебя
бережет. Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел
оставался. Должно быть, не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты с неделю тому вернулся, не знаю, что бы с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай мне сперва увидеть его.
Старинному преданию, не подтверждаемому новыми событиями, перестали верить, и Моховые озера мало-помалу, от мочки коноплей
у берегов и от пригона стад на водопой, позасорились, с краев обмелели и даже обсохли от вырубки кругом леса; потом заплыли толстою землянистою пеленой, которая поросла мохом и скрепилась жилообразными корнями болотных трав, покрылась кочками, кустами и даже сосновым лесом, уже довольно крупным; один провал затянуло совсем, а на другом
остались два глубокие, огромные окна, к которым и теперь страшно подходить с непривычки, потому что земля, со всеми болотными травами, кочками, кустами и мелким лесом, опускается и поднимается под ногами, как зыбкая волна.
— Думал, отнял
у меня господь детей, ты
останешься нам в утеху, станешь об нас сокрушаться да
беречь под старость, а заместо того норовишь как бы злодеем нашим стать!
— Вот ты теперь смотришь на бабу, — так что не могу я молчать… Она тебе неизвестна, но как она — подмигивает, то ты по молодости такого натворишь тут, при твоем характере, что мы отсюда пешком по
берегу пойдем… да еще ладно, ежели
у нас штаны целы
останутся…
Под палубой устроилась целая бабья колония, которая сейчас же натащила сюда всякого хламу, несмотря ни на какие причитания Порши. Он даже несколько раз вступал с бабами врукопашную, но те подымали такой крик, что Порше ничего не
оставалось, как только ретироваться. Удивительнее всего было то, что, когда мужики голодали и зябли на
берегу, бабы жили чуть не роскошно.
У них всего было вдоволь относительно харчей. Даже забвенная Маришка — и та жевала какую-то поземину, вероятно свалившуюся к ней прямо с неба.
Не одна 30-летняя вдова рыдала
у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему
осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на
берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Наступает зима. Как-то вечером пошел снег, и все стало среди ночи белым: набережная, лодки
у берега, крыши домов, деревья. Только вода в заливе
остается жутко черной и неспокойно плещется в этой белой тихой раме.
Матросов на «Genova» было человек пятнадцать. Жили они все на пароходе, а на
берег съезжали сравнительно редко. С балаклавскими рыбаками отношения
у них так и
остались отдаленными и вежливо холодными. Только изредка Коля Констанди бросал им добродушное приветствие...
Он не ошибся… Багор зацепил Марью Павловну зарукав ее платья. Кучер ее тотчас подхватил, вытащил из воды… в два сильных толчка лодка очутилась
у берега… Ипатов, Иван Ильич, Владимир Сергеич — все, бросились к Марье Павловне, подняли ее, понесли на руках домой, тотчас раздели ее, начали ее откачивать, согревать… Но все их усилия, их старания
остались тщетными… Марья Павловна не пришла в себя… Жизнь уже ее покинула.
Флор Федулыч. Не думаю, а наверно знаю.
У женщины деньги удержаться не могут, их сейчас отберут. До прочих нам дела нет; а вас мы
беречь должны. Коли мы за вашими деньгами не усмотрим, нам будет грех и стыдно. Ведь если вас оберут, мы заплачем. А вы мне пожалуйте ваши деньги и все бумаги, я вам сохранную расписку дам и буду вашим кассиром. Капитал ваш
останется неприкосновенным, а сколько вам потребуется на проживание, сколько бы ни потребовалось, вы всегда можете получить от меня.
— А денег
у меня таких нет, да и в заводе не бывало, Савельюшко. Только всего и
осталось, штобы похоронить чем было… Смертное для себя
берегу.
Лишь на той стороне,
у берега,
оставалась чистая, гладкая, не застланная листьями полоса воды, и в ней мальчик видел отраженные с необыкновенной отчетливостью: и прибрежную осоку, и черный зубчатый лес, и горевшее за ним зарево.
На
берегу у сухого крыла невода
осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал...
Но писать мне на этот раз не приходилось: почта пробежала вчера, проезжающих не было, и до следующей почты
у титаринцев времени было слишком много, чтобы испытать наше терпение.
Оставалось сидеть в избе, бродить с тоской по
берегу Лены и ждать счастливого случая.
Ты ждал, ты звал. Я был окован.
Вотще рвалась душа моя!
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я.
Рем сказал: «Нас два брата; когда мы были маленькие, нас принесло в колыбельке к дереву на
берегу Тибра, и там нас кормили дикие звери и птицы. И там мы выросли. А чтобы узнать, кто мы такие, —
у нас
осталась наша зыбка. На ней медные полоски и на полосках что-то написано».
До Батавии
оставалось всего 600 миль, то есть суток трое-четверо хорошего хода под парусами. Бесконечный переход близился к концу. Все повеселели и с большим нетерпением ждали Батавии. Уже в кают-компании толковали о съезде на
берег, назначая день прихода, и расспрашивали об этом городе
у одного из офицеров, который бывал в нем в прежнее свое кругосветное плавание. Все то и дело приставали к старому штурману с вопросами: как он думает, верны ли расчеты?
Низкие
берега ее рек на далекое пространство покрыты влажными рисовыми полями, но — как это ни странно! — поля эти не доставляли жителям особенной пользы, так как по законам Анама ни один анамит не имел права заниматься торговлей (исключение
оставалось только за императором и его домом), и избыток рисового богатства, остававшийся
у земледельца от платы подати натурой и от домашнего обихода, скупался за бесценок китайцами.
Река становится темнее, сильный ветер и дождь бьют нам в бок, а
берег всё еще далеко, и кусты, за которые, в случае беды, можно бы уцепиться,
остаются позади… Почтальон, видавший на своем веку виды, молчит и не шевелится, точно застыл, гребцы тоже молчат… Я вижу, как
у солдатика вдруг побагровела шея. На сердце
у меня становится тяжело, и я думаю только о том, что если опрокинется лодка, то я сброшу с себя сначала полушубок, потом пиджак, потом…
Видно, что эти люди, пока плыли сюда на арестантских баржах, скованные попарно наручниками, и пока шли этапом по тракту, ночуя в избах, где их тело невыносимо жгли клопы, одеревенели до мозга костей; а теперь, болтаясь день и ночь в холодной воде и не видя ничего, кроме голых
берегов, навсегда утратили всё тепло, какое имели, и
осталось у них в жизни только одно: водка, девка, девка, водка…
Недалеко от
берега на большом плоском камне сидело несколько гагар. Птицы собрались на ночлег, но, услышав людские голоса, повернули головы в нашу сторону. Теперь они плохо видели и потому еще более насторожились. Наконец, одна гагара не выдержала. Тяжело взмахнув крыльями, она поднялась в воздух. Тотчас вслед за нею снялись все остальные птицы и низко над водой полетели к тому мысу, который
остался у нас позади.
Двое из них
остались у проруби и с беспокойным любопытством смотрели на ее гладкую поверхность, за минуту поглотившую человеческую жизнь, а третий, оставив свою лошадь под присмотром товарищей, побежал в ближайшую на
берегу полицейскую будку, известить начальство.