Неточные совпадения
— Мне кажется — спокойнее стал я. У меня, знаешь ли, такое впечатление
осталось, как будто я на лютого
зверя охотился, не в себя стрелял, а — в него. И еще: за угол взглянул.
Чукчи
остаются до сих пор еще в диком состоянии, упорно держатся в своих тундрах и нередко гибнут от голода, по недостатку рыбы или
зверей.
— Отвратительна животность
зверя в человеке, — думал он, — но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни видишь и презираешь ее, пал ли или устоял, ты
остаешься тем, чем был; но когда это же животное скрывается под мнимо-эстетической, поэтической оболочкой и требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него, не различая уже хорошего от дурного.
Возьмите, например, хоть наше раскольничество: что
осталось от того, за что люди умирали сотнями, выносили пытки, изгнание и скитались по лесам, как
звери?..
Восточный склон Сихотэ-Алиня совершенно голый. Трудно представить себе местность более неприветливую, чем истоки реки Уленгоу. Даже не верится, что здесь был когда-нибудь живой лес. Немногие деревья
остались стоять на своих корнях. Сунцай говорил, что раньше здесь держалось много лосей, отчего и река получила название Буй, что значит «сохатый»; но с тех пор как выгорели леса, все
звери ушли, и вся долина Уленгоу превратилась в пустыню.
Кое-где виднелась свежевзрытая земля. Та к как домашних свиней китайцы содержат в загонах, то
оставалось допустить присутствие диких кабанов, что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры. Действительно, вскоре около реки на песке мы нашли следы одного очень крупного тигра. Он шел вдоль реки и прятался за валежником. Из этого можно было заключить, что страшный
зверь приходил сюда не для утоления жажды, а на охоту за козулями и кабанами.
Дерсу замолк и задумался. Перед ним воскресло далекое прошлое. Он весь ушел в эти воспоминания. Задумался и я. Действительно, Приморье быстро колонизировалось. Недалеко уже то время, когда от первобытной, девственной тайги и следа не
останется. Исчезнут и
звери.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда
осталась на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать
зверя, пойдем сзади в 300 шагах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было видеть с перевала, текла на запад.
Звери и птицы позаботились убрать все, что можно;
остались одни кости.
Со словами Дерсу нельзя было не согласиться. У себя на родине китайцы уничтожили все живое. У них в стране
остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый
зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев.
Верочка опять видела прежнюю Марью Алексевну. Вчера ей казалось, что из — под зверской оболочки проглядывают человеческие черты, теперь опять
зверь, и только. Верочка усиливалась победить в себе отвращение, но не могла. Прежде она только ненавидела мать, вчера думалось ей, что она перестает ее ненавидеть, будет только жалеть, — теперь опять она чувствовала ненависть, но и жалость
осталась в ней.
Они сознались, что белое привидение было ими выдумано, чтобы выселить барыню, а главное — зверя-управляющего и чтобы всей шайкой поселиться в пустом дворце Белосельских, так как при зверинце в старом убежище
оставаться было уже нельзя. «Призраки» были жестоко выпороты в Тверской части. Особенно форейтор, изображавший «белую даму».
Рыба и земноводный
зверь остаются их хозяевами.
— Очертел Шишка-то… — заговорил наконец Петр Васильич, когда
остался с глазу на глаз с Марьей. — Как
зверь накинулся даве на нас…
— Я?.. Как мне не плакать, ежели у меня смертный час приближается?.. Скоро помру. Сердце чует… А потом-то што будет? У вас, у баб, всего один грех, да и с тем вы не подсобились, а у нашего брата мужика грехов-то тьма… Вот ты пожалела меня и подошла, а я што думаю о тебе сейчас?.. Помру скоро, Аглаида, а зверь-то
останется… Может, я видеть не могу тебя!..
После отъезда переселенцев в горбатовском дворе стоял настоящий кромешный ад. Макар все время пировал, бил жену, разгонял ребятишек по соседям и вообще держал себя зверь-зверем, благо
остался в дому один и никого не боялся.
— Как бы не так!.. Тоже и старцы ущитились, ну, да в лесу, известно, один Микола бог… Троих, сказывают, старичков порешили лесообъездчики, а потом стащили в один скиток и скиток подпалили. Одни угольки
остались… Кто их в лесу-то видел? Да и народ все такой, за которого и ответу нет: бродяги, беглые солдаты, поселенцы. Какой за них ответ? Все равно как лесной
зверь, так и они.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и
осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев,
зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас на сырой земли, на сырой земли, на святой Руси; сходилися правда со кривдою; это белая
зверь — то-то правда есть, а серая
зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда пошла к богу на небо, а кривда
осталась на сырой земле; а кто станет жить у нас правдою, тот наследует царство небесное; а кто станет жить у нас кривдою, отрешен на муки на вечные…“
Калмыки в течение одного года потеряли 100 000 человек, кои пали жертвою меча или болезней и
остались в пустынях Азии в пищу
зверям или уведены в плен и распроданы по отдаленным странам в рабство.
— Друг мой, успокойся! — сказала умирающая от избытка жизни Негрова, но Дмитрий Яковлевич давно уже сбежал с лестницы; сойдя в сад, он пустился бежать по липовой аллее, вышел вон из сада, прошел село и упал на дороге, лишенный сил, близкий к удару. Тут только вспомнил он, что письмо
осталось в руках Глафиры Львовны. Что делать? — Он рвал свои волосы, как рассерженный
зверь, и катался по траве.
На меня напала непонятная жестокость… Я молча повернулся, хлопнул дверью и ушел к себе в комнату. Делать я ничего не мог. Голова точно была набита какой-то кашей. Походив по комнате, как
зверь в клетке, я улегся на кушетке и пролежал так битый час. Кругом стояла мертвая тишина, точно «Федосьины покровы» вымерли поголовно и живым человеком
остался я один.
Арефу забавляло, что Гарусов прикинулся бродягой и думал, что его не признают: от прежнего
зверя один хвост
остался. Гарусов в свою очередь тоже признал дьячка и решил про себя, что доедет на его кобыле до монастыря, а потом в благодарность и выдаст дьячка игумену Моисею. У всякого был свой расчет.
— Всё будет, не бойсь! Колпаки у меня есть; рубахи и порты вечером будут. Знай работай пока что; я тебя знаю, кто ты есть. Не обижу… Коновалова никто не обидит, потому — он сам никого не обижает. Разве хозяин —
зверь? Я сам тоже работал, знаю, как редька слезы выжимает… Ну,
оставайтесь, значит, ребятушки, а я пойду…
Впрочем, здесь принято во внимание все, даже и невероятное: если бы в толпе прорвался ожесточенный разъярившийся
зверь и она в отчаянии стала бы кидаться на явную опасность, если бы выстрелы сквозь решетку не оказали действия и
зверь грозил бы сломать свою железную клетку, — тогда в руках командира
оставалось бы еще одно могучее средство. Ему стоило только крикнуть в машинное отделение несколько слов...
Полицмейстер, видимо,
остался сконфужен, как дикий
зверь, у которого убегала из рук добыча.
— Все-таки, наука сделала много, — заговорил Половецкий, глядя на огонь. — Например, нет прежних ужасных казней, как сажанье на кол, четвертование, сожжение на кострах. Нет, наконец, пыток… Человек-зверь еще, конечно,
остался, но он уже стыдится проявлять свое зверство открыто, всенародно, на площади. А это много значит…
— Вот я тебя и спрашиваю, что ты станешь делать с миром? Ты — хилый ребёночек, а мир-то —
зверь. И проглотит он тебя сразу. А я не хочу этого… Люблю ведь я тебя, дитятко!.. Один ты у меня, и я у тебя один… Как же я буду умирать-то? Невозможно мне умереть, а ты чтоб
остался… На кого?.. Господи!.. за что ты не возлюбил раба твоего?! Жить мне невмочь и умирать мне нельзя, потому — дитё, — оберечь должен. Пестовал семь годов… на руках моих… старых… Господи, помоги мне!..
Анна Петровна. Отгони от себя бесов, Мишель! Не отравляйся… Ведь к тебе женщина пришла, а не
зверь… Лицо постное, на глазах слезы… Фи! Если тебе это не нравится, то я уйду… Хочешь? Я уйду, и всё
останется по-старому… Идет? (Хохочет.) Дуралей! Бери, хватай, хапай!.. Что тебе еще? Выкури всю, как папиросу, выжми, на кусочки раздроби… Будь человеком! (Тормошит его.) Смешной!
Рем сказал: «Нас два брата; когда мы были маленькие, нас принесло в колыбельке к дереву на берегу Тибра, и там нас кормили дикие
звери и птицы. И там мы выросли. А чтобы узнать, кто мы такие, — у нас
осталась наша зыбка. На ней медные полоски и на полосках что-то написано».
Казалось бы, зная всю мучительную бедность рабочего люда, умирающего от недостатков и сверхсильной работы (а не знать этого невозможно), людям богатым, пользующимся этим, стòящим человеческих жизней, трудом, если эти богатые люди не
звери, невозможно ни одной минуты
оставаться спокойными.
— Мне-то что ж
осталось? — злобно вскликнул он, глядя
зверем на Марка Данилыча.
И тотчас же
звери покинули его и отошли прочь. Мудрый
зверь остался один. Не пришлось ему сыграть среди
зверей роли, которую сыграл смешной человек Достоевского среди блаженных людей планеты-двойника. И подумал мудрый
зверь...
Здесь мы узнали, что все мужское население ушло на охоту за морским
зверем и дома
остались старики, женщины и дети.
Я сказал удэхейцу, что буду здесь ночевать, и просил его
остаться с нами для того, чтобы завтра указать нам место, где чаще всего держатся полосатые
звери, выжившие его с Садомабирани.
На общем совещании решено было продолжать преследование
зверя, но туземец
остался при особом мнении. Он говорил, что дальше гнать
зверя бесполезно, потому что он ранен слабо, успел оправиться и не только не избегает бурелома, а, наоборот, всячески старается итти там, где гуще заросли и больше валежника.
Тут же валялось помятое зубами древко стрелы, но наконечник
остался в ране и, видимо, сильно беспокоил
зверя.
Настасья Федоровна
осталась одна и, как подстреленный
зверь, забегала по комнате.
Несчастья ближних не мешают общему веселью, и толпа на площади и в освещенной зале всегда
останется той же толпою, равнодушным тысячеглазым
зверем, с любопытством глядящим на эшафот в ожидании жертвы и равнодушно присутствующим при ее последней агонии и даже подчас облизывающим свои кровожадные губы.
Подобно смертельно-раненому
зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель
остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг без всякой новой причины бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу и (после победы, так как опять поле сражения
осталось за ними под Мало-Ярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину, и далее.