Неточные совпадения
«Аксаков
остался до конца жизни вечным восторженным и беспредельно благородным юношей; он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем.
В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то шел по улице; К. Аксаков ехал
в санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из
саней и подошел ко мне.
Не успели они кончить чай, как
в ворота уже послышался осторожный стук: это был сам смиренный Кирилл… Он даже не вошел
в дом, чтобы не терять напрасно времени. Основа дал ему охотничьи
сани на высоких копылах,
в которых сам ездил по лесу за оленями. Рыжая лошадь дымилась от пота, но это ничего не значило:
оставалось сделать всего верст семьдесят. Таисья сама помогала Аграфене «оболокаться»
в дорогу, и ее руки тряслись от волнения. Девушка покорно делала все, что ей приказывали, — она опять вся застыла.
Куренные собаки проводили
сани отчаянным лаем, а смиренный заболотский инок сердито отплюнулся, когда курень
остался назади. Только и народец, эти куренные… Всегда на смех подымут: увязла им костью
в горле эта Енафа. А не заехать нельзя, потому сейчас учнут доискиваться, каков человек через курень проехал, да куда, да зачем. Только вот другой дороги
в скиты нет… Диви бы мочегане на смех подымали, а то свои же кержаки галятся. Когда это неприятное чувство улеглось, Кирилл обратился к Аграфене...
К вечеру, напившись чаю, он рассчитывал, что до Ставрополя
оставалось 7/11 всей дороги, долгов
оставалось всего на семь месяцев экономии и на 1/8 всего состояния, — и, успокоившись, он укутался, спустился
в сани и снова задремал.
Итак, значительное лицо сошел с лестницы, сел
в сани и сказал кучеру: «К Каролине Ивановне», а сам, закутавшись весьма роскошно
в теплую шинель,
оставался в том приятном положении, лучше которого и не выдумаешь для русского человека, то есть когда сам ни о чем не думаешь, а между тем мысли сами лезут
в голову, одна другой приятнее, не давая даже труда гоняться за ними и искать их.
Как-то перед масленицей пошел сильный дождь с крупой; старик и Варвара подошли к окну, чтобы посмотреть, а глядь — Анисим едет
в санях со станции. Его совсем не ждали. Он вошел
в комнату беспокойный и чем-то встревоженный и таким
оставался потом всё время; и держал себя как-то развязно. Не спешил уезжать, и похоже было, как будто его уволили со службы. Варвара была рада его приезду; она поглядывала на него как-то лукаво, вздыхала и покачивала головой.
Платье бесподобное, фрак отличнейший — самого тонкого сукна, выезд хороший; слава богу, после покойника-то одних городовых
саней осталось двое; мать бы ему никогда
в этом не отказала, по крайней мере был бы на виду у хороших людей; нет, сударь ты мой, сидит сиднем,
в рождество даже никого не съездил поздравить».
Она вышла и велела им уехать. Они отговаривали ее, но она рассердилась и велела уезжать. Тогда
сани уехали, а она,
в своей белой собачьей шубе, пошла по дорожке. Адвокат слез и
остался смотреть.
«А, чорт тебя дери, проклятая, провались ты!» — обругал он сам не зная кого и швырнул смятую папироску. Хотел швырнуть и спичечницу, но остановил движение руки и сунул ее
в карман. На него нашло такое беспокойство, что он не мог больше
оставаться на месте. Он вылез из
саней и, став задом к ветру, начал туго и низко вновь перепоясываться.
Все согласились, исключая заснувшего помещика, который тут и
остался, набились битком
в трое
саней, стоявших у подъезда, и поехали
в гостиницу.
Товарищи пошли к
саням, да
в деревню, а мы с Демьяном взяли с собой хлеба и
остались в лесу.
Ему всегда кажется, что, как бы он ни принужден был поступить, все-таки он
останется благородным человеком, представителем рода Черносошных — последним
в роде, мужского пола… У него, кроме
Сани, две незаконных дочери. Если б он даже и женился на их матери и выхлопотал им дворянские права, они — девочки. Будь хоть один мальчик — он бы женился. Они с матерью обеспечены, хоть и небольшим капиталом.
Я его видел тогда
в трех ролях: Загорецкого, Хлестакова и Вихорева («Не
в свои
сани не садись»). Хлестаков выходил у него слишком «умно», как замечал кто-то
в «Москвитянине» того времени. Игра была бойкая, приятная, но без той особой ноты
в создании наивно-пустейшего хлыща, без которой Хлестаков не будет понятен. И этот оттенок впоследствии (спустя с лишком двадцать лет) гораздо более удавался М.П.Садовскому, который долго
оставался нашим лучшим Хлестаковым.
На улицах картина ада
в золотой раме. Если бы не праздничное выражение на лицах дворников и городовых, то можно было бы подумать, что к столице подступает неприятель. Взад и вперед, с треском и шумом снуют парадные
сани и кареты… На тротуарах, высунув языки и тараща глаза, бегут визитеры… Бегут они с таким азартом, что ухвати жена Пантефрия какого-нибудь бегущего коллежского регистратора за фалду, то у нее
в руках
осталась бы не одна только фалда, но весь чиновничий бок с печенками и с селезенками…
При этих словах солдаты подняли его и отнесли
в сани, где он и
оставался все время, пока объявляли приговоры другим. Всем им было объявлено помилование без возведения на эшафот. Когда народ увидал, что ненавистных немцев не казнили, «то встало волнение, которое должны были усмирять солдаты».
В ноябре Мигурский сидел у подполковника, давая урок мальчикам, когда послышался звук приближающегося почтового колокольца и заскрипели по морозному снегу полозья
саней и остановились у подъезда. Дети вскочили, чтобы узнать, кто приехал. Мигурский
остался в комнате, глядя на дверь и ожидая возвращения детей, но
в дверь вошла сама подполковница.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня
оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили
в сани и как везли первые три станции.
Место для поединка было выбрано шагах
в 80-ти от дороги, на которой
остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом.