Неточные совпадения
В гимназии своей он курса не кончил; ему
оставался еще целый год, как он вдруг объявил своим дамам, что едет к отцу по одному делу, которое взбрело ему
в голову.
Между тем его сын, родившийся уже
в законном браке, но возросший под другою фамилией и совершенно усыновленный благородным характером мужа его матери, тем не менее
в свое время умершим,
остался совершенно при одних своих средствах и с болезненною, страдающею, без ног, матерью
в одной из отдаленных губерний; сам же
в столице добывал деньги ежедневным благородным трудом от купеческих уроков и тем содержал себя сначала
в гимназии, а потом слушателем полезных ему лекций, имея
в виду дальнейшую цель.
В случае что Евгений может
остаться с надеждой на успех до окончания курса
в гимназии, я берусь вам достать для него увольнительный приговор из Тюменской их волости.
— Нарочно они так придумали, чтобы Ардальона Борисыча подловить, — говорила Грушина, торопясь, размахивая руками и радостно волнуясь оттого, что передает такое важное известие. — Видите ли, у этой барышни есть двоюродный брат сирота, он и учился
в Рубани, так мать-то этой барышни его из
гимназии взяла, а по его бумагам барышня сюда и поступила. И вы заметьте, они его поместили на квартире, где других гимназистов нет, он там один, так что все шито-крыто, думали,
останется.
С
гимназией иногда у меня бывали нелады: все хорошо, да математика давалась плохо, из-за нее приходилось
оставаться на второй год
в классах.
— Я, Настасья Петровна, уж подал
в гимназию прошение, — сказал Иван Иваныч таким голосом, как будто
в зале был покойник. — Седьмого августа вы его на экзамен сведете… Ну, прощайте!
Оставайтесь с богом. Прощай, Егор!
Мальчикам посчастливилось поступить
в гимназию, а Нина так и
осталась неученой, всю жизнь писала каракулями и читала одни только исторические романы.
По субботам Червев аккуратно ходил
в губернский город, где
оставалась его жена и сын, обучавшийся
в гимназии.
Искренность горя и убедительность слез нашли путь к его сердцу; без большого труда он позволил матери моей приезжать
в больницу каждый день по два раза и
оставаться до восьми часов вечера; но просьба об увольнении меня из
гимназии встретила большое сопротивление.
Она сказала между прочим, «что верно, только
в их
гимназии существует такой варварский закон, что матери везде прилично быть, где лежит ее больной сын, и что она здесь с дозволения директора, непосредственного начальника его, г. главного надзирателя, и что ему
остается только повиноваться».
На другой день поутру, когда мы оделись и пришли пить чай
в дом, Иван Ипатыч, против обыкновения, вышел к нам, объяснил мою вину Манасеиным и Елагину, приказал им идти
в гимназию, а меня лишил чаю, велел
остаться дома, идти во флигель, раздеться, лечь
в постель и пролежать
в ней до вечера, а вместо завтрака и обеда велел дать мне ломоть хлеба и стакан воды.
Наступил июнь и время экзаменов. Я был отличным учеником во всех средних классах, которые посещал, но как
в некоторые я совсем не ходил, то и награждения никакого не получил; это не помешало мне перейти
в высшие классы. Только девять учеников, кончив курс, вышли из
гимназии, а все остальные
остались в высшем классе на другой год.
И не с одной Линочкой он начал ссориться: то же было и
в гимназии, и так же неясна
оставалась настоящая причина, — по виду все было, как и прежде, а уже веяло чем-то раздражающим, и
в разговорах незаметно воцарялся пустяк.
Со всех сторон вопрошающие лица обращались к лопоухому Страхову, сидевшему на задней скамейке (у него одного во всем отделении были часы, вообще запрещенные
в гимназии), и Страхов, подымая вверх растопыренные пятерни и махая ими, показывал, сколько еще минут
осталось до трех часов.
Да было бы вам известно, что я им и
останусь все… весь… э… как бы сказать… все семь лет вашего пребывания
в гимназии.
Так прожил он еще семь лет. Старшей дочери было уже 16 лет, еще один ребенок умер, и
оставался мальчик-гимназист, предмет раздора. Иван Ильич хотел отдать его
в Правоведение, а Прасковья Федоровна на зло ему отдала
в гимназию. Дочь училась дома и росла хорошо, мальчик тоже учился недурно.
— Это потому, — сказал серьезно Израиль, — что мы евреи… Отец хочет, чтобы мы и
в гимназии остались добрыми евреями…
Петруша. И неблагородно, даже скверно! А я пришел сказать вам, что я сам не хочу
оставаться в этом доме. Я вдумался
в свое положение и убедился, что семья есть главная преграда для развития индивидуальности; отец посылает меня опять
в гимназию, а я убедился, что стал выше всех преподавателей по своему развитию. Я сейчас читал Бокля. Он это самое говорит. Я поеду
в Москву.
Мальчика, очень образованного, привезли
в гимназию; он выдержал экзамен прямо во второй класс и
остался жить у дядюшки.
Вы, мальчики, кончаете курс
в гимназии и уезжаете
в университет, чтобы больше никогда не возвращаться
в родной город, и женитесь
в столицах, а девочки
остаются!..
— Помнишь, мы тогда у Будиновских встретились с Осьмериковым. Учитель
гимназии, ушастый такой, — еще ужасно ненавидит одаренных людей. Пошла к нему
в гости и убедила, что Варя совершенно удовлетворяет его идеалу труженика, что нельзя ей позволить
оставаться фельдшерицей. А он хорош с председателем управы. Словом, Варю отправляют на земский счет
в Петербург
в женский медицинский институт! Понимаешь? Пять лет
в Петербурге!
Через пять дней срок отпуска Варвары Васильевны кончился. Она уехала
в Томилинск. С нею вместе уехала
в гимназию Катя. Сергей решился
остаться в деревне до половины сентября, чтоб получше поправиться от нервов. Он каждое утро купался, не глядя на погоду, старался побольше есть, рубил дрова и копал
в саду ямы для насадок новых яблонь.
Но от намерения своего не отказался. От именинного рубля у меня
оставалось восемьдесят копеек. Остальные я решил набрать с завтраков. Мама давала нам на завтрак
в гимназии по три копейки
в день. Я стал теперь завтракать на одну копейку, — покупал у гимназической торговки Комарихи пеклеванку, — а две копейки опускал
в копилку.
Семья Чеховых эмигрировала из Таганрога
в 1876 году, а Антон Павлович
оставался там один до 1879 года, чтобы закончить курс
гимназии и получить аттестат зрелости.
Шрам на левой стороне лба под самыми волосами
оставался у него до самой смерти и даже был внесен
в качестве приметы
в его паспорт, с которым он приехал
в Москву из Таганрога по окончании курса
гимназии, чтобы поступать
в университет.
В Таганроге
остался один Антон П-ч, чтобы закончить шестой, седьмой и восьмой классы
гимназии, и его жизнь за эти три года
осталась для меня неизвестной.
А мать Даши если и учила когда языки
в гимназии, то забыла за давностью времени и заботами по хозяйству. Приходилось Даше готовиться ощупью. Некому было исправлять произношение, пояснять непонятное. Здесь,
в доме отца дьякона, легче. Старшая барышня Валентиночка с вечера разъяснила Даше завтрашний урок, перевела ей басню.
Остается заучить, запомнить. А все же это весьма нелегкая задача!