Неточные совпадения
Оставался один грязный нумер, рядом с которым к
вечеру обещали опростать другой.
К
вечеру этого дня,
оставшись одна, Анна почувствовала такой страх за него, что решилась было ехать в город, но, раздумав хорошенько, написала то противоречивое письмо, которое получил Вронский, и, не перечтя его, послала с нарочным.
Но поздно
вечером, когда они
остались одни, Анна, видя, что она опять вполне овладела им, захотела стереть то тяжелое впечатление взгляда за письмо. Она сказала...
И она стала говорить с Кити. Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость, чем
остаться весь
вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к нему.
И живо потом навсегда и навеки
останется проведенный таким образом
вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная память: и кто соприсутствовал, и кто на каком месте стоял, и что было в руках его, — стены, углы и всякую безделушку.
Нужно его задобрить: теста со вчерашнего
вечера еще
осталось, так пойти сказать Фетинье, чтоб спекла блинов; хорошо бы также загнуть пирог пресный с яйцом, у меня его славно загибают, да и времени берет немного».
— Нет, — сказал Грэй, доставая деньги, — мы встаем и уходим. Летика, ты
останешься здесь, вернешься к
вечеру и будешь молчать. Узнав все, что сможешь, передай мне. Ты понял?
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к
вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что
осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Раскольников тут уже прошел и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов
вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов
вечера,
останется дома одна.
—
Останьтесь, Петр Петрович, — сказала Дуня, — ведь вы намерены были просидеть
вечер. К тому же вы сами писали, что желаете об чем-то объясниться с маменькой.
Он был похож на приказчика из хорошего магазина галантереи, на человека, который с утра до
вечера любезно улыбается барышням и дамам; имел самодовольно глупое лицо здорового парня; такие лица, без особых примет, настолько обычны, что не
остаются в памяти. В голубоватых глазах — избыток ласковости, и это увеличивало его сходство с приказчиком.
— А — и не надо ехать! Кум правильно сообразил: устали вы, куда вам ехать? Он лошадь послал за уполномоченными, к
вечеру явятся. А вам бы пришлось ехать часов в шесть утра. Вы — как желаете: у меня
останетесь или к Фроленкову перейдете?
Они ушли. Клим
остался в настроении человека, который не понимает: нужно или не нужно решать задачу, вдруг возникшую пред ним? Открыл окно; в комнату хлынул жирный воздух
вечера. Маленькое, сизое облако окутывало серп луны. Клим решил...
Там по
вечерам горели огни, собирались будущие родные братца, сослуживцы и Тарантьев; все очутилось там. Агафья Матвеевна и Анисья вдруг
остались с разинутыми ртами и с праздно повисшими руками, над пустыми кастрюлями и горшками.
— То-то же! — сказал Илья Ильич. — Переехал — к
вечеру, кажется бы, и конец хлопотам: нет, еще провозишься недели две. Кажется, все расставлено… смотришь, что-нибудь да
осталось; шторы привесить, картинки приколотить — душу всю вытянет, жить не захочется… А издержек, издержек…
Она ни перед кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не увидишь около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто
остается она наедине;
вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто что-то знают такое, чего другие не знают, но и только.
Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть — едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится. И теперь еще,
оставшись в темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет
вечером.
Он велел Захару и Анисье ехать на Выборгскую сторону, где решился
оставаться до приискания новой квартиры, а сам уехал в город, отобедал наскоро в трактире и
вечер просидел у Ольги.
— А коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое место? Останьтесь-ка лучше у меня на целый день, отобедайте, а там
вечером — Бог с вами!.. Да, я и забыл: куда мне ехать! Тарантьев обедать придет: сегодня суббота.
В другой
вечер он увидел ее далеко, в театре, в третий раз опять на
вечере, потом на улице — и всякий раз картина
оставалась верна себе, в блеске и красках.
«А когда после? — спрашивала она себя, медленно возвращаясь наверх. — Найду ли я силы написать ему сегодня до
вечера? И что напишу? Все то же: „Не могу, ничего не хочу, не
осталось в сердце ничего…“ А завтра он будет ждать там, в беседке. Обманутое ожидание раздражит его, он повторит вызов выстрелами, наконец, столкнется с людьми, с бабушкой!.. Пойти самой, сказать ему, что он поступает „нечестно и нелогично“… Про великодушие нечего ему говорить: волки не знают его!..»
Наконец — всему бывает конец. В книге
оставалось несколько глав; настал последний
вечер. И Райский не ушел к себе, когда убрали чай и уселись около стола оканчивать чтение.
— Это что! — строго крикнула она на него, — что за чучело, на кого ты похож? Долой! Василиса! Выдать им всем ливрейные фраки, и Сережке, и Степке, и Петрушке, и этому шуту! — говорила она, указывая на Егора. — Яков пусть черный фрак да белый галстук наденет. Чтобы и за столом служили, и
вечером оставались в ливреях!
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и спросила о Райском. Ей сказали, что он ушел на целый день к Козлову, куда он в самом деле отправился, чтоб не
оставаться наедине с Татьяной Марковной до
вечера.
К князю я решил пойти
вечером, чтобы обо всем переговорить на полной свободе, а до
вечера оставался дома. Но в сумерки получил по городской почте опять записку от Стебелькова, в три строки, с настоятельною и «убедительнейшею» просьбою посетить его завтра утром часов в одиннадцать для «самоважнейших дел, и сами увидите, что за делом». Обдумав, я решил поступить судя по обстоятельствам, так как до завтра было еще далеко.
Я с жаром дал ей слово, что
останусь до
вечера и что, когда он проснется, употреблю все усилия, чтоб развлечь его.
Она пришла, однако же, домой еще сдерживаясь, но маме не могла не признаться. О, в тот
вечер они сошлись опять совершенно как прежде: лед был разбит; обе, разумеется, наплакались, по их обыкновению, обнявшись, и Лиза, по-видимому, успокоилась, хотя была очень мрачна.
Вечер у Макара Ивановича она просидела, не говоря ни слова, но и не покидая комнаты. Она очень слушала, что он говорил. С того разу с скамейкой она стала к нему чрезвычайно и как-то робко почтительна, хотя все
оставалась неразговорчивою.
Часов с шести
вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам
остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти, а вот…
24-го, в сочельник, съехал я на берег утром: было сносно; но когда поехал оттуда… ах, какой
вечер! как надолго
останется он в памяти!
На веранде одного дома сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы поехали в гостиницу — маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и
остался.
Вечер был тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
Несколько раз в продолжение дня, как только она
оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только
вечером после дежурства,
оставшись одна в комнате, где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и лиц, и одежд, и ступенек балкона, и кустов, на фоне которых вышли изображенные лица его и ее и тетушек, смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и не могла налюбоваться в особенности собою, своим молодым, красивым лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
Не простясь с англичанином, Нехлюдов попросил надзителя проводить его на двор и, чувствуя необходимость
остаться одному, чтобы обдумать всё то, что он испытал в нынешний
вечер, он уехал в гостиницу.
Привалов прожил на Шатровском заводе недели две и все время был завален работой по горло. Свободное время
оставалось только по
вечерам, когда шли бесконечные разговоры обо всем.
— Ну, я завтра еду домой, Надя… — проговорил Василий Назарыч на третий день
вечером, когда они
остались в комнате вдвоем.
Половодов вернулся домой в десять часов
вечера, и, когда раздевался в передней, Семен подал ему полученную без него телеграмму. Пробежав несколько строк, Половодов глухо застонал и бросился в ближайшее кресло: полученное известие поразило его, как удар грома и он несколько минут сидел в своем кресле с закрытыми глазами, как ошеломленная птица. Телеграмма была от Оскара Филипыча, который извещал, что их дело выиграно и что Веревкин
остался с носом.
В тот же день
вечером он бьет себя по груди, именно по верхней части груди, где эта ладонка, и клянется брату, что у него есть средство не быть подлецом, но что все-таки он
останется подлецом, ибо предвидит, что не воспользуется средством, не хватит силы душевной, не хватит характера.
Водились в нем крысы, но Федор Павлович на них не вполне сердился: «Все же не так скучно по
вечерам, когда
остаешься один».
Потому ли, что земля переместилась в плоскости эклиптики по отношению к солнцу, или потому, что мы все более и более удалялись от моря (вероятно, имело место и то и другое), но только заметно день удлинялся и климат сделался ровнее. Сильные ветры
остались позади. Барометр медленно поднимался, приближаясь к 760. Утром температура стояла низкая (–30°С), днем немного повышалась, но к
вечеру опять падала до — 25°С.
До
вечера оставалось не более получаса, а заря едва-едва зажигалась.
Мы
остались на балконе.
Вечер был действительно необыкновенно хорош.
Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего
вечера сменила полуночная сухая теплынь, и еще долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; еще много времени
оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и
остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был
вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
Вечером после ужина мы держали совет. Решено было, что завтра я, Дерсу и китаец-охотник отправимся вверх по Тютихе, перевалим через Сихотэ-Алинь и назад вернемся по реке Лянчихезе. На это путешествие нужно было употребить 3 суток. Стрелки и казаки с лошадьми
останутся в фанзе и будут ожидать нашего возвращения.
Целый день я бродил по горам и к
вечеру вышел к этой фанзе. В сумерки один из казаков убил кабана. Мяса у нас было много, и потому мы поделились с китайцами. В ответ на это хозяин фанзы принес нам овощей и свежего картофеля. Он предлагал мне свою постель, но, опасаясь блох, которых всегда очень много в китайских жилищах, я предпочел
остаться на открытом воздухе.
В деревне мы встали по квартирам, но гольд не хотел идти в избу и, по обыкновению,
остался ночевать под открытым небом.
Вечером я соскучился по нему и пошел его искать.
Вечером старик китаец заявил нам, что далее он идти не может и
останется здесь ожидать возвращения своего товарища.
К
вечеру мы немного не дошли до перевала и остановились у предгорий Сихотэ-Алиня. На этот день на разведки я послал казаков, а сам с Дерсу
остался на биваке. Мы скоро поставили односкатную палатку, повесили над огнем чайник и стали ждать возвращения людей. Дерсу молча курил трубку, а я делал записи в свой дневник.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белоножкина назад к П.К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам
остался с китайцами. Узнав, что отряд наш придет только к
вечеру, манзы собрались идти на работу. Мне не хотелось
оставаться одному в фанзе, и я пошел вместе с ними.
Мы тихонько двинулись вперед, стараясь не шуметь. Гольд повел нас осыпями по сухому ложу речки и избегая тропинок. Часов в 9
вечера мы достигли реки Иодзыхе, но не пошли в фанзы, а
остались ночевать под открытым небом. Ночью я сильно зяб, кутался в палатку, но сырость проникала всюду. Никто не смыкал глаз. С нетерпением мы ждали рассвета, но время, как назло, тянулось бесконечно долго.
В тот же
вечер по совету гольда все имущество было перенесено в лодку, а сами мы
остались ночевать на берегу.