Неточные совпадения
Князья Утятины
Останутся без вотчины?
Затем я изложил ему, что тяжба уже выиграна, к тому же ведется не с
князем Сокольским, а с
князьями Сокольскими, так что если убит один
князь, то
остаются другие, но что,
без сомнения, надо будет отдалить вызов на срок апелляции (хотя
князья апеллировать и не будут), но единственно для приличия.
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый
князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу
остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— Десяти рублей у меня нет, — перебил
князь, — а вот двадцать пять, разменяйте и сдайте мне пятнадцать, потому что я
остаюсь сам
без гроша.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и
князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона
князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление
осталось неприятное. К тому же
князь и
без того был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
Он упал наконец в самом деле
без чувств. Его унесли в кабинет
князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом
остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово, в решительном вдохновении...
В то время иностранцам было много хода в России, и Ульрих Райнер не
остался долго
без места и
без дела. Тотчас же после приезда в Москву он поступил гувернером в один пансион, а оттуда через два года уехал в Калужскую губернию наставником к детям богатого
князя Тотемского.
С тех пор, как излагал последние минуты
князя и, позабыв в свечном ящике свою вольную, отыскивал трубача Грайворону, он так и
остался attaché,
без всякого особого названия, но с полнейшим во всем полномочием.
Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому
князю самому надобно было
оставаться дома; но он дня два уже не видал Елены: перспектива провести целый вечер
без нее приводила его просто в ужас.
Так, говоря о Владимире, автор «Записок» рассказывает всю историю ссоры его с братьями так искусно, что все три
князя остаются совершенно правыми, а вина вся падает на Свенельда и Блуда (в «Записках» — Блюд), которые и не
остаются без наказания.
Прав был и Кржижановский. Ореол блестящей партии, окружавшей
князя в московском свете, не
остался без влияния на княжну Варвару, и мысль, что
князь сделает ей предложение, стала улыбаться ей не менее, чем ее отцу,
князю Ивану Андреевичу.
Покойный батюшка мой, не желая накликать царский гнев на монастырскую братию, решился выйти к кромешникам из потайной кельи; но перед этим решительным шагом передал мне этот перстень со словами: «Если ты, сын мой,
останешься без крова, пойди к
князю Василию Прозоровскому и покажи ему этот перстень — его подарок мне в лучшие годы нашей молодости; он добр и великодушен и не даст погибнуть сыну своего друга…
Она-то, вместе с ревнивым самовластием, которое нарочно шло наперекор народу, вопиявшему иногда
без толку против его полезных нововведений, была причиною, что великий
князь оставался глух на все представления духовных о примерном наказании еретиков.
Адмирал Александр Семенович Шишков, министр народного просвещения, с присущим ему горячим красноречием, высказался, что государство не может ни одного дня
оставаться без императора и что присягу прежде всего, надо дать великому
князю Константину, и он волен принять корону или отказаться от нее.
Ей захотелось позлить Лору, забыв свои невеселые думы, занявшись другим. Она взглянула на часы. Через два часа должен быть обед.
Без сомнения,
князь останется обедать. Анжелика подошла к шкафу и выбрала хорошенькое платье золотистого цвета, в котором она была неотразима.
— Встань, добрый витязь, верный слуга мой, — громко сказал царь. — Отныне прощаются вам все ваши прежние вины за оказанную послугу отечеству… Не
останетесь ни ты, ни другие послы
без награды. Ермак же да будет
князем Сибирским, да распоряжается и начальствует так, как было доселе, и утверждает порядок в земле и мою верховную власть над нею… Подойди ближе ко мне, добрый витязь.
В томительные, проводимые ею
без сна ночи или, правильнее сказать, при ее жизненном режиме, утра, образ
князя Облонского неотступно стоял перед ней, и Анжель с наслаждением самоистязания вглядывалась в издавна ненавистные ей черты лица этого человека и доходила до исступления при мысли, что, несмотря на то, что он стал вторично на ее жизненной дороге, лишал ее светлого будущего, разрушал цель ее жизни, лелеянную ею в продолжение долгих лет, цель, для которой она влачила свое позорное существование, причина этой ненависти к нему не изменилась и все
оставалась той же, какою была с момента второй встречи с ним, семнадцать лет тому назад.
Варвара Ивановна между тем по совету отца,
князя Ивана Андреевича Прозоровского, а главным образом и самого Кржижановского, которому, видимо, далеко не улыбалась обуза в виде разведенной жены, готовящаяся связать его по рукам и ногам, возвратилась к мужу и упросила его помириться. В январе 1780 года Суворов подал в этом смысле заявление, и дело
осталось без дальнейшего движения.
Офицеры хотели откланяться, но
князь Андрей, как будто не желая
оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не
без удивления смотрели на. толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить.
Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
Люди, дававшие направление разговорам, как-то: граф Растопчин,
князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, граф Марков,
князь Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов),
оставались на короткое время
без определенного суждения о деле войны и
без руководителей.
Свитский офицер осмелился заметить
князю, что по уходе этих батальонов орудия
останутся без прикрытия.