Неточные совпадения
«Слышь ты, Василиса Егоровна, — сказал он ей покашливая. — Отец Герасим получил, говорят, из города…» — «Полно врать, Иван Кузмич, — перервала комендантша, — ты, знать, хочешь собрать совещание да без меня потолковать об Емельяне Пугачеве; да лих, [Да лих (устар.) — да нет уж.] не проведешь!» Иван Кузмич вытаращил глаза. «Ну, матушка, — сказал он, — коли ты уже все знаешь, так, пожалуй,
оставайся; мы потолкуем и при тебе». — «То-то, батька мой, — отвечала она, — не тебе бы хитрить; посылай-ка за
офицерами».
Оставаться в крепости, подвластной злодею, или следовать за его шайкою было неприлично
офицеру.
Остались сидеть только шахматисты, все остальное офицерство, человек шесть, постепенно подходило к столу, становясь по другую сторону его против Тагильского, рядом с толстяком. Самгин заметил, что все они смотрят на Тагильского хмуро, сердито, лишь один равнодушно ковыряет зубочисткой в зубах. Рыжий
офицер стоял рядом с Тагильским, на полкорпуса возвышаясь над ним… Он что-то сказал — Тагильский ответил громко...
Он пошел впереди Самгина, бесцеремонно расталкивая людей, но на крыльце их остановил
офицер и, заявив, что он начальник караула, охраняющего Думу, не пустил их во дворец. Но они все-таки
остались у входа в вестибюль, за колоннами, отсюда, с высоты, было очень удобно наблюдать революцию. Рядом с ними оказался высокий старик.
Подскакал
офицер и, размахивая рукой в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их
осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Он ни
офицер, ни чиновник, не пробивает себе никакого пути трудом, связями, будто нарочно, наперекор всем, один
остается недорослем в Петербурге. В квартале прописан он отставным коллежским секретарем.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду.
Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и
оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Сто японских лодок тянули его;
оставалось верст пять-шесть до места, как вдруг налетел шквал, развел волнение: все лодки бросили внезапно буксир и едва успели, и наши
офицеры, провожавшие фрегат, тоже, укрыться по маленьким бухтам. Пустой, покинутый фрегат качало волнами с боку на бок…
И в самом деле: образ
офицера, отдающего свои последние пять тысяч рублей — все, что у него
оставалось в жизни, — и почтительно преклонившегося пред невинною девушкой, выставился весьма симпатично и привлекательно, но… у меня больно сжалось сердце!
Офицер-де уехал и где-то потом женился, а Грушенька
осталась в позоре и нищете.
Если б за побег твой
остались в ответе другие:
офицеры, солдаты, то я бы тебе «не позволил» бежать, — улыбнулся Алеша.
Дом и тогда был, как теперь, большой, с двумя воротами и четырьмя подъездами по улице, с тремя дворами в глубину. На самой парадной из лестниц на улицу, в бель — этаже, жила в 1852 году, как и теперь живет, хозяйка с сыном. Анна Петровна и теперь
осталась, как тогда была, дама видная. Михаил Иванович теперь видный
офицер и тогда был видный и красивый
офицер.
Три мыслителя прилегли на траву, продолжали спор; теперь огюстконтистом оказался уже Дмитрий Сергеич, а схематистом
офицер, но ригорист так и
остался ригористом.
Старик был лет за двадцать пять морским
офицером. Нельзя не согласиться с министром, который уверял капитана Копейкина, что в России, некоторым образом, никакая служба не
остается без вознаграждения. Его судьба спасла в Лиссабоне для того, чтоб быть обруганным Цынским, как мальчишка, после сорокалетней службы.
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто;
офицер, что сдавал, говорил: «Беда, да и только, треть
осталась на дороге» (и
офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, — прибавил он.
Я выпил, он поднял меня и положил на постель; мне было очень дурно, окно было с двойной рамой и без форточки; солдат ходил в канцелярию просить разрешения выйти на двор; дежурный
офицер велел сказать, что ни полковника, ни адъютанта нет налицо, а что он на свою ответственность взять не может. Пришлось
оставаться в угарной комнате.
Остаются враги внутренние, но борьба с ними даже в отличие не вменяется. Как субалтерн-офицер, он не играет в этом деле никакой самостоятельной роли, а лишь следует указаниям того же Мити Потанчикова.
„Командир и
офицеры съезжают последними, — говорила она, — и я съеду с барка тогда, когда ни одной женщины и ребенка не
останется на судне“.
— Да потому, что если взять того же батарейного командира, конечно, он получает довольно… но ведь он всех
офицеров в батарее содержит на свой счет: они у него и пьют и едят, только не ночуют, — в кармане-то в итоге ничего и не
осталось.
— Это, брат, еще темна вода во облацех, что тебе министры скажут, — подхватил Кнопов, — а вот гораздо лучше по-нашему, по-офицерски, поступить; как к некоторым полковым командирам
офицеры являлись: «Ваше превосходительство, или берите другой полк, или выходите в отставку, а мы с вами служить не желаем; не делайте ни себя, ни нас несчастными, потому что в противном случае кто-нибудь из нас, по жребию, должен будет вам дать в публичном месте оплеуху!» — и всегда ведь выходили; ни один не
оставался.
И опять кто-то неведомый
остался объясняться с ней. Прочие
офицеры вышли гурьбой наружу. Чистый, нежный воздух майской ночи легко и приятно вторгся в грудь Ромашова и наполнил все его тело свежим, радостным трепетом. Ему казалось, что следы сегодняшнего пьянства сра-зу стерлись в его мозгу, точно от прикосновения мокрой губки.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки на шоссе. До города
оставалось еще шагов триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба шли рядом, молча и не глядя друг на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад. Положение становилось с каждой минутой все более фальшивым и натянутым.
— А ты не егози… Сия притча краткая… Великий молчальник посещал офицерские собрания и, когда обедал, то… гето… клал перед собою на стол кошелек, набитый, братец ты мой, золотом. Решил он в уме отдать этот кошелек тому
офицеру, от которого он хоть раз услышит в собрании дельное слово. Но так и умер старик, прожив на свете сто девяносто лет, а кошелек его так, братец ты мой, и
остался целым. Что? Раскусил сей орех? Ну, теперь иди себе, братец. Иди, иди, воробышек… попрыгай…
Младшие
офицеры, по положению, должны были жить в лагерное время около своих рот в деревянных бараках, но Ромашов
остался на городской квартире, потому что офицерское помещение шестой роты пришло в страшную ветхость и грозило разрушением, а на ремонт его не оказывалось нужных сумм.
Нынче гитара и флейта даже у приказных вывелись, а гарнизонный
офицер остается верен этим инструментам до конца жизни, потому что посредством их он преимущественно выражает тоску души своей.
— Не знаю, убит, кажется, — неохотно отвечал прапорщик, который, между прочим, был очень недоволен, что штабс-капитан вернулся и тем лишил его удовольствия сказать, что он один
офицер остался в роте.
Калугин встал, но не отвечая на поклон
офицера, с оскорбительной учтивостью и натянутой официяльной улыбкой, спросил
офицера, не угодно ли им подождать и, не попросив его сесть и не обращая на него больше внимания, повернулся к Гальцину и заговорил по-французски, так что бедный
офицер,
оставшись посередине комнаты, решительно не знал, что делать с своей персоной и руками без перчаток, которые висели перед ним.
Офицер этот расскажет вам, — но только, ежели вы его расспросите, — про бомбардирование 5-го числа, расскажет, как на его батарее только одно орудие могло действовать, и из всей прислуги
осталось 8 человек, и как всё-таки на другое утро 6-го он палил [Моряки все говорят палить, а не стрелять.] из всех орудий; расскажет вам, как 5-го попала бомба в матросскую землянку и положила одиннадцать человек; покажет вам из амбразуры батареи и траншеи неприятельские, которые не дальше здесь, как в 30-40 саженях.
— Мне, по настоящему, приходится завтра итти, но у нас болен, — продолжал Михайлов, — один
офицер, так… — Он хотел рассказать, что черед был не его, но так как командир 8-й роты был нездоров, а в роте
оставался прапорщик только, то он счел своей обязанностью предложить себя на место поручика Непшитшетского и потому шел нынче на бастион. Калугин не дослушал его.
— Я, батюшка, сам понимаю и всё знаю; да что станете делать! Вот дайте мне только (на лицах
офицеров выразилась надежда)… дайте только до конца месяца дожить — и меня здесь не будет. Лучше на Малахов курган пойду, чем здесь
оставаться. Ей Богу! Пусть делают как хотят, когда такие распоряжения: на всей станции теперь ни одной повозки крепкой нет, и клочка сена уж третий день лошади не видали.
Но наступает время, когда и травля начальства и спектакли на открытом воздухе теряют всякий интерес и привлекательность. Первый курс уже отправляется в отпуск. Юнкера старшего курса, которым
осталось день, два или три до производства, крепко жмут руки своим младшим товарищам, бывшим фараонам, и горячо поздравляют их со вступлением в училищное звание господ обер-офицеров.
Первыми дезертируют из лагеря старой Анны Ивановны господа штаб — и обер-офицеры; затем сведущие люди, и дольше других ей
остаются верными судебные пристава.
Каковым разъяснением все
остались довольны, а в том числе и невидимо присутствовавший при разговоре штаб-офицер.
Офицер вскочил и, бледнея и краснея, согнувшись вышел молча за маской из ложи, и Николай
остался один с своей дамой.
Я знаю про унтер-офицера гвардии, который в 1891 году в Берлине объявил начальству, что он, как христианин, не будет продолжать службу и, несмотря на все увещания, угрозы и наказания,
остался при своем решении.
По этой теории можно,
оставаясь землевладельцем, купцом, фабрикантом, судьей, чиновником, получающим жалованье от правительства, солдатом,
офицером, быть при этом не только гуманным человеком, но даже социалистом и революционером.
В сию минуту Салманов передался, и Бошняк
остался с шестидесятью человеками
офицеров и солдат.
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец,
оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного
офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но, узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Бельтов прошел в них и очутился в стране, совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он не мог приладиться ни к чему; он не сочувствовал ни с одной действительной стороной около него кипевшей жизни; он не имел способности быть хорошим помещиком, отличным
офицером, усердным чиновником, — а затем в действительности
оставались только места праздношатающихся, игроков и кутящей братии вообще; к чести нашего героя, должно признаться, что к последнему сословию он имел побольше симпатии, нежели к первым, да и тут ему нельзя было распахнуться: он был слишком развит, а разврат этих господ слишком грязен, слишком груб.
Вот вы теперь со мной рядом, будете заместо
офицера, который, я говорил, в больницу ушел, а кубик
остался клейкий…
Хозяин-немец побледнел, начал пятиться назад и исчез за дверьми другой комнаты; но дочь его
осталась на прежнем месте и с детским любопытством устремила свои простодушные голубые глаза на обоих
офицеров.
— Ну, право, ты не француз! — продолжал толстой
офицер, — всякая безделка опечалит тебя на несколько месяцев. Конечно, досадно, что отпилили твою левую руку; но зато у тебя
осталась правая, а сверх того полторы тысячи франков пенсиона, который тебе следует…
— Мне, право, совестно, — сказал Зарецкой, заметив, что одному
офицеру не
осталось места на скамье, — не стеснил ли я вас, господа?
— Не лучше ли императору
остаться в Кремле? — сказал другой
офицер.
Рославлев отвечал учтивым поклоном на приглашение
офицеров, но
остался на прежнем месте.
Чрез несколько минут обед кончился.
Офицер закурил сигарку и сел опять возле окна; Степан Кондратьевич, поглядывая на него исподлобья, вышел в другую комнату; студенты
остались в столовой; а Зарецкой, предложив бокал шампанского французу, который в свою очередь потчевал его лафитом, завел с ним разговор о политике.
Так точно!.. может быть, караульный
офицер убит… люди
остались без начальника…
Против Зарецкого и Рославлева, между худощавым стариком и толстым господином, поместился присмиревший Степан Кондратьевич; прочие гости расселись также рядом, один подле другого, выключая
офицера: он сел поодаль от других на конце стола, за которым
оставалось еще много порожних мест.
— И это возможно!.. Очень возможно!.. — согласился генерал. — Одна молодость сама по себе — и то уже счастье!.. Я после вас долго
оставался на Кавказе, и вы оставили там по себе очень хорошую память; главное, как об храбром
офицере!
Андрей. Опустеет наш дом. Уедут
офицеры, уедете вы, сестра замуж выйдет, и
останусь в доме я один.