Неточные совпадения
Василий Иванович потыкал третьим пальцем в трубку, где еще
оставалось немного горячей
золы.
Нянька или предание так искусно избегали в рассказе всего, что существует на самом деле, что воображение и ум, проникшись вымыслом,
оставались уже у него в рабстве до старости. Нянька с добродушием повествовала сказку о Емеле-дурачке, эту
злую и коварную сатиру на наших прадедов, а может быть, еще и на нас самих.
— Ты
злая! А если б я сделался болен горячкой? Бабушка и Марфенька пришли бы ко мне, ходили бы за мной, старались бы облегчить. Ужели бы ты
осталась равнодушной и не заглянула бы ко мне, не спросила бы…
Начинало рассветать. Он окинул взглядом деревья, и
злая улыбка осветила его лицо. Он указывал, какие цветы выбрать для букета Марфеньки: в него вошли все, какие
оставались. Садовник сделал букет на славу.
Теперь же, честью клянусь, что эти три сторублевые были мои, но, к моей
злой судьбе, тогда я хоть и был уверен в том, что они мои, но все же у меня
оставалась одна десятая доля и сомнения, а для честного человека это — все; а я — честный человек.
Удивительно ли после этого, что осторожность и боязнь повторения старых
зол отдалили их от нас, помешали им вырасти и что у них
осталась только их природная смышленость да несколько опытов, давших им фальшивое понятие обо всем, что носит название образованности?
— Совесть же моя требует жертвы своей свободой для искупления моего греха, и решение мое жениться на ней, хотя и фиктивным браком, и пойти за ней, куда бы ее ни послали,
остается неизменным», с
злым упрямством сказал он себе и, выйдя из больницы, решительным шагом направился к большим воротам острога.
На нынешнее число он записал: «Был у Наташи и как раз от довольства собой был недобр,
зол, и
осталось тяжелое чувство.
Доктору
оставалось только пожать плечами, а Зося надула свои пухлые губки и уже
зло проговорила...
Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый человек, но стоит только заговорить с ним о чем-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую философию, тупую и
злую, что
остается только рукой махнуть и отойти.
Не дано человечеству,
оставаясь в старом
зле и древней тьме, избежать имманентных последствий в форме ужасов войны.
Быть сильным духом, не бояться ужасов и испытаний жизни, принимать неизбежное и очистительное страдание, бороться против
зла —
остается императивом истинно-христианского сознания.
И в нашей литературе указывали на то, что немцы обнаружили не только жестокость и волю к господству и насилие, но и чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию во имя государства, что само
зло делают они,
оставаясь верными моральному категорическому императиву.
Сила
зла остается необъяснимой.
— А чтобы нигде ничего не
осталось. Ах, как бы хорошо, кабы ничего не
осталось! Знаете, Алеша, я иногда думаю наделать ужасно много
зла и всего скверного, и долго буду тихонько делать, и вдруг все узнают. Все меня обступят и будут показывать на меня пальцами, а я буду на всех смотреть. Это очень приятно. Почему это так приятно, Алеша?
Приниженность и заискивание исчезают,
остается лишь насмешливый и
злой циник и сладострастник.
— А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня
останешься? У отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая;
злых людей на свете много. Предостеречь тебя будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет.
Конечно, вы
остались бы довольны и этим, потому что вы и не думали никогда претендовать на то, что вы мила или добра; в минуту невольной откровенности вы сами признавали, что вы человек
злой и нечестный, и не считали злобы и нечестности своей бесчестьем для себя, доказывая, что иною вы не могли быть при обстоятельствах вашей жизни.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он
остался и имел полное право
остаться доволен собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно говорит он, — если бы вы были самая
злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
— Удались от
зла и сотвори благо, — говорил поп попадье, — нечего нам здесь
оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось. — Попадья что-то отвечала, но Владимир не мог ее расслышать.
— Вот в том-то, понимаешь, и штука, — ответил капитан просто: — темно, хоть глаз выколи, а он видит, что лохматый и черный… А зажег спичку, — нигде никого… все тихо. Раз насыпал на полу
золы… Наутро
остались следы, как от большой птицы… А вот недавно…
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его функция
остается в силе, пока грех и
зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Гюисманс вышел из натуралистической школы
Золя, и эта печать натурализма
осталась на нем всю жизнь.
Для мирян, в которых не было положительного
зла, отравлявшего католическую иерархию, Христос не был внутренним,
оставался внешним; они подражали страданиям Христа, влюблялись в Христа, как во внешний объект, но не принимали Христа внутрь себя.
Восторженно-благоговейное чувство охватило ее с новою силой, и слезы навертывались на глаза от неиспытанного еще счастья, точно она переселилась в какой-то новый мир, а
зло осталось там, далеко позади.
— И не пожалела ты его, Нелли! — вскричал я, когда мы
остались одни, — и не стыдно, не стыдно тебе! Нет, ты не добрая, ты и вправду
злая! — и как был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось проводить его до ворот и хоть два слова сказать ему в утешение. Сбегая с лестницы, я как будто еще видел перед собой лицо Нелли, страшно побледневшее от моих упреков.
Они
злые и жестокие, и вот тебе мое приказание:
оставайся бедная, работай и милостыню проси, а если кто придет за тобой, скажи: не хочу к вам!..» Это мне говорила мамаша, когда больна была, и я всю жизнь хочу ее слушаться, — прибавила Нелли, дрожа от волнения, с разгоревшимся личиком, — и всю жизнь буду служить и работать, и к вам пришла тоже служить и работать, а не хочу быть как дочь…
— Да, я буду лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не
останусь, — кричала она, рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда умирала, сама сказала мне: будь бедная и лучше милостыню проси, чем… Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у всех прошу, а все не один человек; у одного стыдно, а у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила; ведь я маленькая, мне негде взять. Я у всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я
злая; я
злее всех; вот какая я
злая!
И ему знакома эта святая жажда сердца, которая, вследствие
злой насмешки судьбы, как-то всегда
остается неудовлетворенною.
— Вы очень
зло отвечаете, — проговорил Лаптев после короткой паузы. — Я всегда уважаю докторов, за исключением тех случаев, когда они выходят из пределов своей специальности. Впрочем, в данном случае докторские советы должны принести двойную пользу, и мне
остается только пожалеть, что я совершенный профан в медицине.
В уютной гостиной генеральского флигелька завязался настоящий деловой разговор. Нина Леонтьевна подробно и с обычным
злым остроумием рассказала всю историю, как она подготовляла настоящую поездку Лаптева на Урал, чего это ей стоило и как в самый решительный момент, когда Лаптев должен был отправиться, вся эта сложная комбинация чуть не разлетелась вдребезги от самого пустого каприза балерины Братковской. Ей самой приходилось съездить к этой сумасшедшей, чтобы Лаптев не
остался в Петербурге.
Чье каменное сердце
останется равнодушным при виде невинных детских уст, лепечущих как молитву: «
Злой мальчик розу хвать рукой.
Добру учить было некому, а и начнет, бывало, родитель учить, так все больше со
злом: за волосы притаскает либо так прибьет, а не то так и прищемить норовит… как еще жива
осталась…
Этта у нас один благой,
злой он такой, поймал другую благую бабу, да так ее оттрепал в сенях, сто еле жива
осталась, — того и гляди убьют еще; а коли говорить, васе пиисхадитество, начальству насему станес, так у них только и речи: «Поговори, говорит, у нас еще, так выхлещем» — ей-богу-с!
— Батюшка, Яков Васильич! — восклицал Григорий Васильев, опять прижимая руку к сердцу. — Может, я теперь виноватым
останусь: но, как перед образом Казанской божией матери, всеми сердцами нашими слезно молим вас: не казните вы нашу госпожу, а помилуйте, батюшка! Она не причастна ни в чем; только
злой человек ее к тому руководствовал, а теперь она пристрастна к вам всей душой — так мы это и понимаем.
Из двух
зол, мне казалось, я выбирал для тебя лучшее: ни тоска обманутой любви, ни горесть родных твоих, ни худая огласка, которая, вероятно, теперь идет про тебя, ничего не в состоянии сравниться с теми мучениями, на которые бы ты была обречена, если б я
остался и сделался твоим мужем.
И запас этот у старых девушек такого рода бывает так неистощим, что, несмотря на то, что избранных много, еще
остается много любви, которую они изливают на всех окружающих, на всех добрых и
злых людей, которые только сталкиваются с ними в жизни.
У одного старца ты утопил блюдо, у другого удавил сына и разрушил потом пустое здание?..» Тогда ему ангел отвечал: «Мне повелел это бог: блюдо было единая вещь у старца, неправильно им стяжанная; сын же другого, если бы жив
остался, то великому бы
злу хотел быть виновен; а в здании пустом хранился клад, который я разорил, да никто, ища злата, не погибнет здесь».
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист, будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту
злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а
оставался бы около нее».
Конечно, это
осталось только попыткой и ограничивалось тем, что наверху залы были устроены весьма удобные хоры, поддерживаемые довольно красивыми колоннами; все стены были сделаны под мрамор; но для губернии, казалось бы, достаточно этого, однако нашлись
злые языки, которые стали многое во вновь отстроенном доме осуждать, осмеивать, и первые в этом случае восстали дамы, особенно те, у которых были взрослые дочери, они в ужас пришли от ажурной лестницы, которая вела в залу.
Вспомним пророческое слово: «Аще кая земля оправдится перед богом, поставляет им царя и судью праведна и всякое подает благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред богом, и поставляет царя и судей не праведна, и наводит на тое землю вся
злая!»
Останься у нас, сын мой; поживи с нами.
А наш Фарлаф? Во рву
остался,
Дохнуть не смея; про себя
Он, лежа, думал: жив ли я?
Куда соперник
злой девался?
Вдруг слышит прямо над собой
Старухи голос гробовой:
«Встань, молодец: все тихо в поле;
Ты никого не встретишь боле;
Я привела тебе коня;
Вставай, послушайся меня».
Помуслив палец, мужик перевертывает страницу, — там, где он коснулся ее,
остается темный снимок с пальца. Приказчик, глядя в темя покупателя
злым взглядом, говорит...
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении
злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении
злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин,
оставаясь христианином, идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин,
оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин,
оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к убийству людей или совершать их?
Так, игрок или пьяница, не выдержавший соблазна и подпавший своей страсти,
остается все-таки свободным признавать игру и пьянство или
злом, или безразличной забавой. В первом случае он, если и не тотчас избавляется от своей страсти, тем больше освобождается от нее, чем искреннее он признает истину; во втором же он усиливает свою страсть и лишает себя всякой возможности освобождения.
Всякий день дон Педро Гóмец
О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою.
Настает уж год десятый;
Злые мавры торжествуют;
А от войска дона Педра
Всего-навсего
осталосьДевятнадцать человек…
Оставалась, стало быть, четвертая и последняя категория «
злых», категория людей «политически неблагонадежных». Но едва мы приступили к определению признаков этой категории, как с нами вдруг ни с того ни с сего приключился озноб. Озноб этот еще более усилился, когда мы встретились с прикованными к нам взорами наших консерваторов. Эти взоры дышали злорадством и иронией и сопровождались улыбками самого загадочного свойства…
Александра Степановна,
оставшись наедине с матерью и меньшею сестрою, сбросив с себя тяжкое принужденье, дала волю своему бешеному нраву и
злому языку.
О ведьмах не говорят уже и в самом Киеве;
злые духи
остались в одних операх, а романтические разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему до самой полуночи лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно, было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
Дуня не плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало от страха и дрожали колени при мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться с мужем. Ей страшно стало почему-то
оставаться с ним теперь с глазу на глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему
зла, но вместе с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно угасла в душе ее; она знала, что, кроме
зла и горя, ничего нельзя было ожидать от Гришки.