Неточные совпадения
Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Я посмотрелся
в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные коричневою
тенью, блистали гордо и неумолимо. Я
остался доволен собою.
Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово «добродетельный человек»; потому что обратили
в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом, и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и
тени добродетели, а
остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека.
Но, прислушавшись к себе, он нашел, что от этого настроения
в нем
осталась легкая
тень.
На скамье
остался человек
в соломенной шляпе; сидел он, положив локти на спинку скамьи, вытянув ноги, шляпа его, освещенная луною, светилась, точно медная, на дорожке лежала его
тень без головы.
Но нравственная фигура самой Веры
оставалась для него еще
в тени.
Она показалась Привалову и выше и полнее. Но лицо
оставалось таким же, с оттенком той строгой красоты, которая смягчалась только бахаревской улыбкой. Серые глаза смотрели мягче и немного грустно, точно
в их глубине залегла какая-то
тень. Держала она себя по-прежнему просто, по-дружески, с той откровенностью, какая обезоруживает всякий дурной помысел, всякое дурное желание.
В полдень я подал знак к остановке. Хотелось пить, но нигде не было воды. Спускаться
в долину было далеко. Поэтому мы решили перетерпеть жажду, отдохнуть немного и идти дальше. Стрелки растянулись
в тени скал и скоро уснули. Вероятно, мы проспали довольно долго, потому что солнце переместилось на небе и заглянуло за камни. Я проснулся и посмотрел на часы. Было 3 часа пополудни, следовало торопиться. Все знали, что до воды мы дойдем только к сумеркам. Делать нечего,
оставалось запастись терпением.
Последний раз я виделся с Прудоном
в С.-Пелажи, меня высылали из Франции, — ему
оставались еще два года тюрьмы. Печально простились мы с ним, не было ни
тени близкой надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела во мне; у обоих было много дум
в голове, но говорить не хотелось.
И вдруг весь этот либерализм исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает и гогочет от внутреннего просветления. Все поверили, что земля под стеклянным колпаком висит, все уверовали
в"чудеса кровопускания", да не только сами уверовали, но хотят, чтоб и другие тому же верили, чтобы ни
в ком не
осталось ни
тени прежнего либерализма.
Через четверть часа докладывают, что лошади готовы, и я
остаюсь один. Мне ужасно совестно перед самим собою, что я так дурно встретил великий праздник. Зато Гриша очень весел и беспрестанно смеется, приговаривая:"Ах ты постреленок этакой!"Я уверен, что
в сердце его не
осталось ни
тени претензий на меня и что, напротив, он очень мне благодарен.
Соседка слушала. Собственно, слов она, кажется, не понимала, но смысл их угадала, и
в лице ее уже
тени не
оставалось веселости.
Лесок,
в котором долженствовало происходить побоище, находился
в четверти мили от Ганау. Санин с Панталеоне приехали первые, как он предсказывал; велели карете
остаться на опушке леса и углубились
в тень довольно густых и частых деревьев. Им пришлось ждать около часу.
Часто, глядя на нее, когда она, улыбающаяся, румяная от зимнего холоду, счастливая сознанием своей красоты, возвращалась с визитов и, сняв шляпу, подходила осмотреться
в зеркало, или, шумя пышным бальным открытым платьем, стыдясь и вместе гордясь перед слугами, проходила
в карету, или дома, когда у нас бывали маленькие вечера,
в закрытом шелковом платье и каких-то тонких кружевах около нежной шеи, сияла на все стороны однообразной, но красивой улыбкой, — я думал, глядя на нее: что бы сказали те, которые восхищались ей, ежели б видели ее такою, как я видел ее, когда она, по вечерам
оставаясь дома, после двенадцати часов дожидаясь мужа из клуба,
в каком-нибудь капоте, с нечесаными волосами, как
тень ходила по слабо освещенным комнатам.
Иногда,
оставшись один
в гостиной, когда Любочка играет какую-нибудь старинную музыку, я невольно оставляю книгу, и, вглядываясь
в растворенную дверь балкона
в кудрявые висячие ветви высоких берез, на которых уже заходит вечерняя
тень, и
в чистое небо, на котором, как смотришь пристально, вдруг показывается как будто пыльное желтоватое пятнышко и снова исчезает; и, вслушиваясь
в звуки музыки из залы, скрипа ворот, бабьих голосов и возвращающегося стада на деревне, я вдруг живо вспоминаю и Наталью Савишну, и maman, и Карла Иваныча, и мне на минуту становится грустно.
Гость ревниво осмотрел его и
остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий,
в синей рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он казался грубым, тяжёлым, похожим на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые волосы, карие глаза его беспокойно бегали из стороны
в сторону, и по лицу ходили какие-то
тени, а нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел на сундуке, неуклюже двигая ногами, и смотрел то на них, то на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка
остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув
в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь
в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль
остались под густой
тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают
в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю.
В последнюю свою поездку Брагин привез из города Архипа, который только что был выпущен из больницы: от прежнего красавца-парня
осталась одна
тень, так что Татьяна Власьевна
в первую минуту даже не узнала своего внука.
Я с любопытством смотрел на лицо девушки при этих рассказах. Оно
оставалось так же спокойно… Когда Соколова выбежала
в переднюю к закипевшему самовару, Дося подошла к окну. Я вовремя отодвинулся
в тень. Между окном и девушкой стоял столик и лампа, и мне была видна каждая черточка ее лица. Руками она бессознательно заплетала конец распустившейся косы и смотрела
в темноту. И во всем лице, особенно
в глазах, было выражение, которое запало мне глубоко
в душу…
В это время подошел пассажирский поезд. Он на минуту остановился; темные фигуры вышли на другом конце платформы и пошли куда-то
в темноту вдоль полотна. Поезд двинулся далее. Свет из окон полз по платформе полосами. Какие-то китайские
тени мелькали
в окнах, проносились и исчезали. Из вагонов третьего класса несся заглушённый шум, обрывки песен, гармония. За поездом
осталась полоска отвратительного аммиачного запаха…
Естественно, опасаясь быть обнаруженным, я ждал, что они проследуют мимо, хотя искушение выйти и заявить о себе было сильно, — я надеялся
остаться снова один, на свой риск и страх и, как мог глубже, ушел
в тень. Но, пройдя тупик, где я скрывался, Дигэ и Ганувер остановились — остановились так близко, что, высунув из-за угла голову, я мог видеть их почти против себя.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она
осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею
тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!..
в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот хлеб куплен ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
Этот поток
теней, почему-то более страшных, чем люди, быстро исчез, Яков понял, что у ворот фабрики разыгралась обычная
в понедельник драка, — после праздников почти всегда дрались, но
в памяти его
остался этот жуткий бег тёмных, воющих пятен. Вообще вся жизнь становилась до того тревожной, что неприятно было видеть газету и не хотелось читать её. Простое, ясное исчезало, отовсюду вторгалось неприятное, появлялись новые люди.
— Это значит… — говорил я
в тени самому себе и мыши, грызущей старые корешки на книжных полках шкафа, — это значит, что здесь не имеют понятия о сифилисе и язва эта никого не пугает. Да-с. А потом она возьмет и заживет. Рубец
останется… Так, так, и больше ничего? Нет, не больше ничего! А разовьется вторичный — и бурный при этом — сифилис. Когда глотка болит и на теле появятся мокнущие папулы, то поедет
в больницу Семен Хотов, тридцати двух лет, и ему дадут серую мазь… Ага!..
В это время из кухонной двери вырвалась яркая полоса света и легла на траву длинным неясным лучом; на пороге показалась Аксинья. Она чутко прислушалась и вернулась, дверь
осталась полуотворенной, и
в свободном пространстве освещенной внутри кухни мелькнул знакомый для меня силуэт. Это была Наська… Она сидела у стола, положив голову на руки; тяжелое раздумье легло на красивое девичье лицо черной
тенью и сделало его еще лучше.
И весь день, до первых вечерних
теней,
оставался царь один на один со своими мыслями, и никто не осмелился войти
в громадную, пустую залу судилища.
В лице Гаврилы явился тот «хороший человек», с которым Мухоедов отводил душу
в минуту жизни трудную, на столе стоял микроскоп, с которым он работал, грудой были навалены немецкие руководства, которые Мухоедов выписывал на последние гроши, и вот
в этой обстановке Мухоедов день за днем отсиживается от какого-то Слава-богу и даже не мечтает изменять своей обстановки, потому что пред его воображением сейчас же проносится неизбежная
тень директора реального училища, Ваньки Белоносова, катающегося на рысаках, этих врачей, сбивающих круглые капитальцы, и той суеты-сует, от которой Мухоедов отказался, предпочитая
оставаться неисправимым идеалистом.
Одни упорные и ограниченные люди
остались на поле битвы
в полном вооружении, похожие на теперешних бонапартистов, отстаивающих права великой
тени — но все же
тени.
Классицизм и романтизм принадлежат двум великим прошедшим; с каким бы усилием их ни воскрешали, они
останутся тенями усопших, которым нет места
в современном мире.
Федя. Нашли. Представьте. Через неделю нашли тело какое-то. Позвали жену смотреть. Разложившееся тело. Она взглянула. — Он? — Он. — Так и
осталось. Меня похоронили, а они женились и живут здесь и благоденствуют. А я — вот он. И живу и пью. Вчера ходил мимо их дома. Свет
в окнах,
тень чья-то прошла по сторе. И иногда скверно, а иногда ничего. Скверно, когда денег нет… (Пьет.)
Жестокая горячка, соединенная с самою быстрою чахоткою, овладела им так свирепо, что
в три дня
оставалась от него одна
тень только.
И когда я поняла это, во мне действительно не
осталось и
тени кокетства нарядов, причесок, движений; но зато явилось, белыми нитками шитое, кокетство простоты,
в то время как я еще не могла быть проста.
Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона; потом молодой, очень полный, с красным лицом и
в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а
оставался и, как
тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала
в аптеку, и некому было убрать комнат. Было тихо и уныло.
А тут вдруг назначили к нам нового преосвященного. Приехал владыка
в монастырь, все осмотрел, все благословил,
остался очень доволен порядком. Наконец шествует
в гостиницу, видный такой пастырь, осанистый, бородатый — не архиерей, а конфета! За ним отец игумен, отец казначей, отец эконом, иеромонахи, вся соборная братия. И мы, гостиничные служки, жмемся вдоль стен и, аки некие безгласные
тени, благоговейно трепещем.
— Неугодно ей, братец ты мой, показалось, что наливкой не угощали; для дедушки Сидора старухи была, слышь, наливка куплена, так зачем вот ей уваженья не сделали и наливкой тоже не потчевали, — отвечал Петр. (
В лице его уж и
тени не
оставалось веселости.)
Пройдя раза два по главной аллее, я сел рядом на скамейку с одним господином из Ярославля, тоже дачным жителем, который был мне несколько знаком и которого прозвали
в Сокольниках воздушным, не потому, чтобы
в наружности его было что-нибудь воздушное, — нисколько: он был мужчина плотный и коренастый, а потому, что он, какая бы ни была погода, целые дни был на воздухе: часов
в пять утра он пил уж чай
в беседке, до обеда переходил со скамейки на скамейку, развлекая себя или чтением «Северной пчелы» [«Северная пчела» — газета, с 1825 года издававшаяся реакционными писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.], к которой чувствовал особенную симпатию, или просто
оставался в созерцательном положении, обедал тоже на воздухе, а после обеда ложился где-нибудь
в тени на ковре, а часов
в семь опять усаживался на скамейку и наблюдал гуляющих.
И он думал о том, что вот
в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось, и
осталось теперь воспоминание… он был растроган, грустен и испытывал легкое раскаяние; ведь эта молодая женщина, с которой он больше уже никогда не увидится, не была с ним счастлива; он был приветлив с ней и сердечен, но все же
в обращении с ней,
в его тоне и ласках сквозила
тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины, который к тому же почти вдвое старше ее.
Затем все лето провел я
в Софьине безвыездно, и было мне некогда даже подумать о городе, но воспоминание о стройной белокурой женщине
оставалось во мне все дни; я не думал о ней, но точно легкая
тень ее лежала на моей душе.
Большая часть
осталась на месте и с тихим говором начала готовиться ко сну, расстилая плащи
в прозрачном кружеве
теней и лунного света.
Это случилось лет тридцать назад, и из трех участников экспедиции
остался в живых только один я. Да, их, моих товарищей, уже нет, родной край далеко-далеко, и я часто вызываю мысленно дорогие
тени моего детства и мысленно блуждаю
в их обществе по родным местам, освященным воспоминаниями первой дружбы.
Мир лежит не вне Абсолютного, но есть оно же само, не получает самобытности, не организуется
в ней, но так и
остается только
тенью Абсолютного.
Напротив,
в предстоящем нам (
в следующем отделе) исследовании проблемы материи центральным окажется противопоставление ου и μη, и
в тени останется d privalivum.].
Мир идеальный, софийный,
остается по ту сторону такого бытия-небытия, иначе говоря,
в нем нет места материи — ничто, и если и можно говорить о его бытии — сущести, то лишь
в особом смысле сверхбытия, до которого не достигает
тень небытия.
Мы должны, пока имеем тело,
оставаться в жилище, приуготованном нам доброй сестрой душой» (Enn. II, Lib. IX, cap. 18).], — от света, эманирующего из «Εν Плотина, на землю ложатся преимущественно
тени.
Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя
оставаться в живых?» Но ни
тени трагизма у Толстого нет.
Тень вздрогнула, остановилась и потом вдруг бросилась бегом вперед; Бодростина же прошла ряд пустых комнат, взошла к себе
в спальню, отпустила девушку и
осталась одна.
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом Магнуса и приказал шоферу ехать по Номентанской дороге: Я боялся, что Мое великое спокойствие ускользнет от Меня, и хотел настичь его
в глубине Кампаньи. Но быстрое движение разгоняло тишину, и Я оставил машину. Она сразу заснула
в лунном свете, над своей черной
тенью она стала как большой серый камень над дорогой, еще раз блеснула на Меня чем-то и претворилась
в невидимое.
Остался только Я с Моей
тенью.
Чудесный рассказ «
Тени», где Сократ ведет спор с Зевсом и
остается победителем, написан Короленко
в Крыму, под впечатлением крымской природы. Там ему попали
в руки два тома сочинений Платона
в переводе Карпова. Платон сильно увлек его.
—
В этом случае он справедлив, если бы он покрыл сына, то
тень на Дмитрие все-таки бы
осталась, — заметила Сиротинина.
Я не ушел, конечно. Она вышла на террасу, а я
остался в гостиной и минут пять перелистывал ноты. Потом и я вышел. Мы стояли рядом
в тени от занавесок, а под нами были ступени, залитые лунным светом. Через цветочные клумбы и по желтому песку аллей тянулись черные
тени деревьев.