Неточные совпадения
В кошомной юрте сидели
на корточках девять человек киргиз чугунного цвета; семеро из них с великой силой дули в длинные трубы из какого-то глухого к музыке дерева; юноша, с невероятно широким переносьем и черными
глазами где-то около ушей, дремотно бил в бубен, а игрушечно маленький старичок с лицом, обросшим зеленоватым мохом, ребячливо колотил руками по котлу, обтянутому кожей
осла.
Тишина. Падают сверху, с ужасающей быстротой растут
на глазах — куски синих башен и стен, но им еще часы — может быть, дни — лететь сквозь бесконечность; медленно плывут невидимые нити,
оседают на лицо — и никак их не стряхнуть, никак не отделаться от них.
Круглые, крошечные руки у меня
на рукаве, круглые синие
глаза: это она, О. И вот как-то вся скользит по стене и
оседает наземь. Комочком согнулась там, внизу,
на холодных ступенях, и я — над ней, глажу ее по голове, по лицу — руки мокрые. Так: будто я очень большой, а она — совсем маленькая — маленькая часть меня же самого. Это совершенно другое, чем I, и мне сейчас представляется: нечто подобное могло быть у древних по отношению к их частным детям.
Кухарка умерла
на наших
глазах: наклонилась, чтобы поднять самовар, и вдруг
осела на пол, точно кто-то толкнул ее в грудь, потом молча свалилась
на бок, вытягивая руки вперед, а изо рта у нее потекла кровь.
Слова молитвы, похожей
на требование, вылетали из круглых ртов белым паром, замерзая инеем
на бровях и усах басов,
оседая в бородах нестройно подпевавшего купечества. Особенно пронзительно, настойчиво и особенно не в лад хору пел городской голова Воропонов, сын тележника; толстый, краснощёкий, с
глазами цвета перламутровых пуговиц, он получил в наследство от своего отца вместе с имуществом и неукротимую вражду ко всем Артамоновым.
Хорошо было смотреть
на него в тот час, — стал он важен и даже суров, голос его
осел, углубился, говорит он плавно и певуче, точно апостол читает, лицо к небу обратил, и
глаза у него округлились. Стоит он
на коленях, но ростом словно больше стал. Начал я слушать речь его с улыбкой и недоверием, но вскоре вспомнил книгу Антония — русскую историю — и как бы снова раскрылась она предо мною. Он мне свою сказку чудесную поёт, а я за этой сказкой по книге слежу — всё идет верно, только смысл другой.
— Нашли, — ответил он как-то беззвучно… — Это было уже серым утром… Ветер стал стихать… Сел холодный туман… У него был огонь, но он давно потух. Он, вероятно, заснул…
Глаза у него, впрочем, были раскрыты, и
на зрачках
осел иней…
Молодой человек отступил и с недоумением посмотрел
на дикую лошадь, которая вся дрожала как лист, храпела от злости и дико поводила налившимися кровью
глазами, поминутно
оседая на задние ноги и приподымая передние, словно собираясь рвануться
на воздух и унесть вместе с собою обоих вожатых своих.
Но и этого не знал Фома, хотя вчера кактус действительно вцепился в его одежду и разорвал ее
на жалкие клочки. Он ничего не знал, этот Фома, хотя обо всем расспрашивал, и смотрел так прямо своими прозрачными и ясными
глазами, сквозь которые, как сквозь финикийское стекло, было видно стену позади его и привязанного к ней понурого
осла.
Анна Петровна. Да, нет у тебя больше жены… Но что он нашел в этой размазне Софье? Что он нашел в этой девчонке? Что он мог в ней найти? Как неразборчивы эти глупые мужчины! Они способны увлечься всякою дрр… Ты же чего смотрел, муж? Где были твои
глаза? Плакса! Нюнил до тех пор, пока не утащили из-под его носа жены! И это мужчина! Мальчишка ты! Женят вас, мальчишек, дураков, только
на смех,
ослов этаких! Оба вы никуда не годитесь, ни ты, ни твой Платонов! Это из рук вон что такое!