Неточные совпадения
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич
друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил
освободить. Наконец мир сказал...
— Брось меня, брось! — выговаривала она между рыданьями. — Я уеду завтра… Я больше сделаю. Кто я? развратная женщина. Камень на твоей шее. Я не хочу мучать тебя, не хочу! Я
освобожу тебя. Ты не любишь, ты любишь
другую!
А когда подняли ее тяжелое стекло, старый китаец не торопясь
освободил из рукава руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к
другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал руку с камнем в рукав.
Засовывая палец за воротник рубахи, он крутил шеей,
освобождая кадык, дергал галстук с крупной в нем жемчужиной, выставлял вперед то одну, то
другую ногу, — он хотел говорить и хотел, чтоб его слушали. Но и все тоже хотели говорить, особенно коренастый старичок, искусно зачесавший от правого уха к левому через голый череп несколько десятков волос.
Самгин успел
освободить из пальто лишь одну руку,
другая бессильно опустилась, точно вывихнутая, и пальто соскользнуло с нее на пол. В полутемной прихожей стало еще темнее, удушливей, Самгин прислонился к стене спиной, пробормотал...
—
Друг мой, — вырвалось у него, между прочим, — я вдруг сознал, что мое служение идее вовсе не
освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности сделать в продолжение моей жизни хоть одного человека счастливым практически.
С запиской от нее она тотчас же полетела к Бьорингу и немедленно вытребовала от него
другую записку, к «кому следует» с убедительнейшею просьбою самого Бьоринга немедленно
освободить меня, «арестованного по недоразумению».
Англичане, по примеру
других своих колоний,
освободили черных от рабства, несмотря на то что это повело за собой вражду голландских фермеров и что земледелие много пострадало тогда, и страдает еще до сих пор, от уменьшения рук. До 30 000 черных невольников обработывали землю, но сделать их добровольными земледельцами не удалось: они работают только для удовлетворения крайних своих потребностей и затем уже ничего не делают.
Военная служба вообще развращает людей, ставя поступающих в нее в условия совершенной праздности, т. е. отсутствия разумного и полезного труда, и
освобождая их от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с одной стороны, безграничную власть над
другими людьми, а с
другой — рабскую покорность высшим себя начальникам.
Через 10 минут подошли вьюки. Первое, что я сделал, — это смазал ушиб раствором йода, затем
освободил одну лошадь, а груз разложил по
другим коням. На освободившееся седло мы посадили Дерсу и пошли дальше от этого проклятого места.
Сильным встряхиванием головы один олень отломал у
другого верхний отросток рога и только этим
освободил себя и противника.
Около полудня мы сделали большой привал. Люди тотчас же стали раздеваться и вынимать
друг у
друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы
освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
Девушки совершенно
освободили ее от шитья: можно было найти довольно
другого, не вредного занятия для нее; она заменила половину дежурств по мелким надобностям швейной, участвовала в заведывании разными кладовыми, принимала заказы, и никто не мог сказать, что Крюкова менее
других полезна в мастерской.
Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я не прошу у тебя ничего
другого, я недостойна ничего
другого, но
освободи меня от этих людей, от этих гнусных людей!
Возвратиться к селу, к артели работников, к мирской сходке, к казачеству —
другое дело; но возвратиться не для того, чтоб их закрепить в неподвижных азиатских кристаллизациях, а для того, чтоб развить,
освободить начала, на которых они основаны, очистить от всего наносного, искажающего, от дикого мяса, которым они обросли, — в этом, конечно, наше призвание.
Приезды не мешают, однако ж, Арсению Потапычу следить за молотьбой. Все знают, что он образцовый хозяин, и понимают, что кому
другому, а ему нельзя не присмотреть за работами; но, сверх того, наступили самые короткие дни, работа идет не больше пяти-шести часов в сутки, и Пустотелов к обеду уж совсем свободен. Иногда, впрочем, он и совсем
освобождает себя от надзора; придет в ригу на какой-нибудь час, скажет мужичкам...
Поэтому карты оказывают обоим большую услугу,
освобождая от обязанности занимать
друг друга.
Я сделал усилие
освободить свой культ человеческого творчества от этих элементов и направить его в
другую сторону.
Теперь у них оказалось нечто вроде центра: она была в опасности, ее похищали, а я гнался, побеждал,
освобождал, вообще проделывал нечто вроде того, что впоследствии проделывали один за
другим герои господина Сенкевича, только, конечно, с меньшим знанием истории и с гораздо меньшим талантом.
На шум выбегают из инспекторской надзиратели, потом инспектор. Но малыши увертываются от рук Дитяткевича, ныряют между ног у
другого надзирателя, добродушного рыжего Бутовича, проскакивают мимо инспектора, дергают Самаревича за шубу, и крики: «бирка, бирка!» несутся среди хохота, топота и шума. Обычная власть потеряла силу. Только резкий звонок, который сторож догадался дать минуты на две раньше, позволяет, наконец,
освободить Самаревича и увести его в инспекторскую.
Молва приписывала всю механику малыгинского завещания именно Замараеву, и он всячески старался
освободить себя от этого обвинения. Вообще положение малыгинских зятьев было довольно щекотливое, и они не любили, когда речь заходила о наследстве. Все дело они сваливали довольно бессовестно на жен, даже Галактион повторял вместе с
другими это оправдание.
Вчера вечером поздно возвратился домой, не успел сказать тебе, любезный
друг, слова. Был у преосвященного, он обещал
освободить Иакинфа, но не наверное. — Просидел у Юшневских вечер. Днем сделал покупку, казанскую телегу за 125 рублей — кажется, она довезет меня благополучно с моим хламом. Может быть, можно бы и дешевле приискать колесницу, но тоска ходить — все внимание обращено на карман, приходящий в пустоту.
— Спасибо, люди добрые, спасибо! Мы сами должны
друг дружке руки
освободить, — так! Кто нам поможет?
Ну, и
освобождают, разумеется, за посильное приношение. А то
другого заставляет внутренности держать; сами рассудите, кому весело мертвечину ослизлую в руке иметь, ну, и откупаются полегоньку, — аи, глядишь, и наколотил Иван Петрович рубликов десяток, а и дело-то все пустяковое.
От страшного холода он чуть было не разжал рук и не выпустил черта, но одолел себя и стал искать
других средств к спасению. Но, увы! средств таких не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться по ним без помощи рук было невозможно, а
освободить руки значило упустить черта. Ахилла этого не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто не слыхал, или кто и слышал, тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять черт дерет».
Обидеть
другого, потому что он нас обидел, будто бы для того, чтобы устранить зло, значит повторить дурное дело и над ним и над собой, значит породить или по крайней мере
освободить — поощрить того самого демона, которого мы будто бы хотим изгнать.
Они видят, что пророчество христианства сбывается, — оно разрывает узы скованных и
освобождает людей, находящихся в неволе, и видят, что это освобождение неизбежно должно уничтожить тех, которые держат
других в неволе.
У тех был хоть внешний религиозный закон, из-за исполнения которого они могли не видеть своих обязанностей по отношению своих близких, да и обязанности-то эти были тогда еще неясно указаны; в наше же время, во-первых, нет такого религиозного закона, который
освобождал бы людей от их обязанностей к близким, всем без различия (я не считаю тех грубых и глупых людей, которые думают еще и теперь, что таинства или разрешение папы могут разрешать их грехи); напротив, тот евангельский закон, который в том или
другом виде мы все исповедуем, прямо указывает на эти обязанности, и кроме того эти самые обязанности, которые тогда в туманных выражениях были высказаны только некоторыми пророками, теперь уже так ясно высказаны, что стали такими труизмами, что их повторяют гимназисты и фельетонисты.
Вроде того, как если бы одни люди, чтобы
освободить задержанную в реке воду, долго работая, прокопали бы уже всю канаву и им нужно бы было только открыть отверстие, чтобы вода сама устремилась и сделала остальное, и тут-то пришли бы
другие люди и стали бы советовать, что гораздо лучше, вместо того чтобы спускать воду, устроить над рекой такую машину с черпаками, которые, вычерпывая воду с одной стороны, переливали бы ее с
другой в тот же пруд.
Но люди думают, что освобождение всех людей этим способом слишком медленно, что нужно найти и употребить
другое такое средство, которым можно бы было
освободить всех сразу.
— Ничего я об системах не полагаю, а радуюсь, потому что в законах написано: радуйся! И вам тоже советую. А то вы, как дорветесь до помпадурства, так у вас только и на уме, что сидеть да каркать! Когда крестьян
освобождали — вы каркали; когда судебную реформу вводили — тоже каркали. Начальники, ваши благодетели, радуются, а вы — каркаете! Разве это с чем-нибудь сообразно? и где, в какой
другой стране, вы можете указать на пример подобной административной неопрятности?
Его речь полилась плавнее, голос окреп, события жизни связно потянулись одно за
другим, развиваясь, точно клубок серых ниток, и
освобождая маленькую, хилую душу от грязных и тяжёлых лохмотьев пережитого ею.
Он доходил до мысли: как
освободить много, много угнетенных людей за один прием, сразу, и в пылающей голове его неслись план за планом, один
другого смелее и один
другого несбыточнее.
Мать его, вероятно, несколько жадная по характеру дама, не удержалась, вся вспыхнула и дала сыну такого щелчка по голове, что ребенок заревел на всю залу, и его принуждены были увести в дальние комнаты и успокоивать там конфектами;
другая, старая уже мать, очень рассердилась тоже: дочь ее, весьма невинное, хоть и глупое, как видно это было по глазам, существо, выиграла из библиотеки Николя «Девственницу» [«Девственница» («La pucelle») — знаменитая поэма Вольтера, имевшая целью
освободить образ Жанны д'Арк от религиозной идеализации.]
Эти болезненно щекотливые люди между прочим говорят, что они не видят никакой надобности в оглашении этой истории; я же вижу в этом несколько надобностей, из коих каждая одна настоятельнее
другой: 1) я хочу изложением истории похождений Артура Бенни очистить его собственную память от недостойных клевет; 2) я желаю посредством этой правдивой и удобной для поверки повести
освободить от порицания и осуждения живых лиц, терпящих до сих пор тяжелые напраслины за приязнь к Бенни при его жизни; 3) я пытаюсь показать в этой невымышленной повести настоящую картину недавней эпохи, отнявшей у нашей не богатой просвещенными людьми родины наилучших юношей, которые при
других обстоятельствах могли бы быть полезнейшими деятелями, и 4) я имею намерение дать этою живою историею всякому, кому попадется в руки эта скромная книжка, такое чтение, в коем старость найдет себе нечто на послушание, а молодость на поучение.
Решение это было на руку петербургским
друзьям эмиссара, потому что оно
освобождало этих фразеров от всякой необходимости давать революционную работу пылкому Бенни и возвращало самим им прежнее видное положение в их собственном кружке, а потому оно всем очень понравилось и было принято единодушно.
Он тем больше кипятился, что в это время в России правительство уже
освободило крестьян с земельными наделами, задумало дать гласный суд и ввести
другие реформы, при которых доказывать русским людям настоятельную необходимость революции становилось день ото дня все труднее и труднее.
Доползши до роженицы, Плодомасова увидала только одну совершенную невозможность
освободить мученицу от связывающих ее прочно уз и, сказав ей: «Терпи,
друг! терпи,
друг!» сама таким же точно образом, на коленях заколтыхала снова через все антресоли к лестнице; сползла на груди вниз по ступеням и, наконец, достигла запертых нижних дверей и застучала в них головою.
Странная несправедливость состоит в том, что ученых считают повыше простых граждан,
освобождают от всяких общественных тягостей, потому что они ученые, — а они рады сидеть в халате и предоставлять
другим все заботы и труды.
Как это сделалось на 3-м месяце болезни Ивана Ильича, нельзя было сказать, потому что это делалось шаг за шагом, незаметно, но сделалось то, что и жена, и дочь, и сын его, и прислуга, и знакомые, и доктора, и, главное, он сам — знали, что весь интерес в нем для
других состоит только в том, скоро ли, наконец, он опростает место,
освободит живых от стеснения, производимого его присутствием, и сам освободится от своих страданий.
Упомянув сначала о запрещении 1796 года, указ продолжает: «Но как, с одной стороны, внешние обстоятельства, к мере сей правительство побудившие, прошли и ныне уже не существуют, а с
другой — пятилетний опыт доказал, что средство сие было и весьма недостаточно к достижению предполагаемой им цели, то по уважениям сим и признали мы справедливым,
освободив сию часть от препон, по времени соделавшихся излишними и бесполезными, возвратить ее в прежнее положение…» Далее, после разрешения вновь заводить вольные типографии и печатать в них всякие книги с освидетельствованием Управы благочиния, в указе повелевается — «цензуры всякого рода, в городах и при портах учрежденные, яко уже ненужные, упразднить» (П. С. З., № 20139).
И больного связали. Он лежал, одетый в сумасшедшую рубаху, на своей постели, крепко привязанный широкими полосами холста к железным перекладинам кровати. Но бешенство движений не уменьшилось, а скорее возросло. В течение многих часов он упорно силился освободиться от своих пут. Наконец однажды, сильно рванувшись, он разорвал одну из повязок,
освободил ноги и, выскользнув из-под
других, начал со связанными руками расхаживать по комнате, выкрикивая дикие, непонятные речи.
Кто здесь моих убийц так проклинал?
Зачем? — Они хотели сделать мне добро,
Освободить от мук! так земляки мои
Всегда добро
друг другу делают!
О перестаньте...
Мы воротились в гостиную, и Лабзин занялся
другими посетителями,
освободив, наконец, меня от своего постоянного внимания.
— Ну, тем вам лучше, — говорю, — а мне в мои лета, — и прочее, и прочее, — словом, отклонил от себя это соблазнительное предложение, которое для меня тем более неудобно, что я намеревался на
другой день рано утром выехать из этого веселого города и продолжать мое путешествие. Земляк меня
освободил, но зато взял с меня слово, что когда я буду в деревне у моих родных, то непременно приеду к нему посмотреть его образцовое хозяйство и в особенности его удивительную пшеницу.
Клементьев. Не отрекайтесь от права на мою благодарность, добрый
друг, надобно мне крепко пожать вашу руку — да кстати же мы еще и не здоровались хорошенько. (Хочет снять альбом с рук Иннокентиева.) Давайте-ка
освобожу вас от ноши, и поздороваемся.
Рамзес уезжает со свитой, сопровождаемый криками толпы.
Друзья и родные бросаются поздравлять Псару, целуя его ноги и одежду и
освобождая его от золота, которым он увешан. Псару пытается двинуться вслед за фараоном, но шатается и валится на бок. Его тащат в дом с причитаниями. Кучка
друзей перед домом начинает творить заклинания...
Дело нашей жизни на этом свете двойное. Одно — возрастить в себе свою душу, и
другое — устанавливать царство божие на земле. Делаем мы и то и
другое одним и тем же: тем, что
освобождаем в себе тот божественный свет, который заложен нам в душу.
А знать это и необходимо и легко: смысл жизни в одном — в том, чтобы всё больше и больше
освобождать душу от тела и соединять ее с
другими существами и началом всего — богом.
Воскресение с телом есть переход от одного сна к
другому, как бы лишь перемена ложа; истинное же воскресение вполне
освобождает от тела, которое, имея природу противоположную душе, имеет и противоположную сущность (ούσίαν).