Неточные совпадения
— И я уверен в
себе, когда вы
опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли:
на гладком лбу ее вспухла морщинка.
Когда они пошли пешком вперед других и вышли из виду дома
на накатанную, пыльную и усыпанную ржаными колосьями и зернами дорогу, она крепче
оперлась на его руку и прижала ее к
себе.
Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно притворил за
собой дверь, подошел к столу, подождал с минуту, — все это время не спуская с него глаз, — и тихо, без шуму, сел
на стул подле дивана; шляпу поставил сбоку,
на полу, а обеими руками
оперся на трость, опустив
на руки подбородок.
Мармеладов стукнул
себя кулаком по лбу, стиснул зубы, закрыл глаза и крепко
оперся локтем
на стол. Но через минуту лицо его вдруг изменилось, и с каким-то напускным лукавством и выделанным нахальством взглянул
на Раскольникова, засмеялся и проговорил...
Этого Самгин не ожидал, но и не почувствовал
себя особенно смущенным или обиженным. Пожав плечами, он молча усмехнулся, а жандарм, разрезав ножницами воздух, ткнул ими в бумаги
на столе и,
опираясь на них, привстал, наклонился к Самгину, тихо говоря...
Он отбрасывал их от
себя, мял, разрывал руками, люди лопались в его руках, как мыльные пузыри;
на секунду Самгин видел
себя победителем, а в следующую — двойники его бесчисленно увеличивались, снова окружали его и гнали по пространству, лишенному теней, к дымчатому небу; оно
опиралось на землю плотной, темно-синей массой облаков, а в центре их пылало другое солнце, без лучей, огромное, неправильной, сплющенной формы, похожее
на жерло печи, —
на этом солнце прыгали черненькие шарики.
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у
себя Макарова; он сидел среди комнаты
на стуле, согнувшись,
опираясь локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая
на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров не пошевелился.
— Серьезно, — продолжал Кумов,
опираясь руками о спинку стула. — Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской школы в Елизаветграде, тоже, знаете… Его кто-то укусил в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел
себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за
себя, например, за то, что бородавка
на щеке, или за то, что — глуп, вообще — за
себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
Самгин тоже опрокинулся
на стол, до боли крепко
опираясь грудью о край его. Первый раз за всю жизнь он говорил совершенно искренно с человеком и с самим
собою. Каким-то кусочком мозга он понимал, что отказывается от какой-то части
себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его не смущалось этим...
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал
себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив локти
на стол,
опираясь подбородком о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
— Интеллигент-революционер считается героем. Прославлен и возвеличен. А по смыслу деятельности своей он — предатель культуры. По намерениям — он враг ее. Враг нации. Родины. Он, конечно, тоже утверждает
себя как личность. Он чувствует: основа мира, Архимедова точка опоры — доминанта личности. Да. Но он мыслит ложно. Личность должна расти и возвышаться, не
опираясь на массу, но попирая ее. Аристократия и демократия. Всегда — это. И — навсегда.
Самгин внимательно наблюдал, сидя в углу
на кушетке и пережевывая хлеб с ветчиной. Он видел, что Макаров ведет
себя, как хозяин в доме, взял с рояля свечу, зажег ее, спросил у Дуняши бумаги и чернил и ушел с нею. Алина, покашливая, глубоко вздыхала, как будто поднимала и не могла поднять какие-то тяжести. Поставив локти
на стол,
опираясь скулами
на ладони, она спрашивала Судакова...
Захар заглянул в щель — что ж? Илья Ильич лежал
себе на диване,
опершись головой
на ладонь; перед ним лежала книга. Захар отворил дверь.
Он молчал и в ужасе слушал ее слезы, не смея мешать им. Он не чувствовал жалости ни к ней, ни к
себе; он был сам жалок. Она опустилась в кресло и, прижав голову к платку,
оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной боли, как тогда в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
Она, не глядя
на него, принимала его руку и, не говоря ни слова,
опираясь иногда ему
на плечо, в усталости шла домой. Она пожимала ему руку и уходила к
себе.
Но неумышленно, когда он не делал никаких любовных прелюдий, а просто брал ее за руку, она давала ему руку, брала сама его руку,
опиралась ему доверчиво
на плечо, позволяла переносить
себя через лужи и даже, шаля, ерошила ему волосы или, напротив, возьмет гребенку, щетку, близко подойдет к нему, так что головы их касались, причешет его, сделает пробор и, пожалуй, напомадит голову.
Она машинально сбросила с
себя обе мантильи
на диван, сняла грязные ботинки, ногой достала из-под постели атласные туфли и надела их. Потом, глядя не около
себя, а куда-то вдаль, опустилась
на диван, и в изнеможении, закрыв глаза,
оперлась спиной и головой к подушке дивана и погрузилась будто в сон.
Мужик глянул
на меня исподлобья. Я внутренне дал
себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно
на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась
на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола,
опершись головою
на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Через сцену,
опираясь на палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он в старинной ливрее и в высокой шляпе; что-то говорит сам с
собой, но нельзя разобрать ни одного слова.
Надобно еще заметить, что шея у зайца не повертывается, и он не может оглянуться назад; услыхав какой-нибудь шум сзади или сбоку, он
опирается на задние ноги, перекидывает всего
себя в ту сторону, откуда послышался шум, садится
на корточки, как сурок, и насторожит свои длинные уши.
Молодые люди оставались в саду. Студент, подостлав под
себя свитку и заломив смушковую шапку, разлегся
на траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат сидел
на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько в стороне,
опершись на подоконник, сидел, опустив голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
Гордей Карпыч как будто затуманивается; он смотрит вокруг
себя и не знает, как ему все это понимать и что делать; он ищет внутри
себя —
на чем бы
опереться в борьбе, и ничего не находит, кроме своей самодурной воли.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки,
на которую мог бы
опереться приличнее и выставить
себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок
на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у
себя дома, где был деспотом,
на полную наглость, но не смевший решиться
на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про
себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
Он был из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России
на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно
опираясь на свое прошлое, делают
себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
Так, с шутками и со щипками, он обошел всех девиц и, наконец, уселся рядом с толстой Катей, которая положила ему
на ногу свою толстую ногу,
оперлась о свое колено локтем, а
на ладонь положила подбородок и равнодушно и пристально стала смотреть, как землемер крутил
себе папиросу.
Но, высказавши это, Тебеньков объясняет, что «почва», в его глазах, не что иное, как modus vivendi, как сборник известных правил (вроде, например,"Искусства нравиться женщинам"),
на которые человек, делающий
себе карьеру, может во всякое время
опереться.
После ужина он сбрасывал посуду со стола
на пол, если жена не успевала вовремя убрать ее, ставил перед
собой бутылку водки и,
опираясь спиной о стену, глухим голосом, наводившим тоску, выл песню, широко открывая рот и закрыв глаза.
Это оплот,
на который по преимуществу
опирается ненавистничество; это всегда готовое и послушное воинство, в котором последнее почерпает свою силу, и притом воинство, прислушивающееся к малейшим общественным шорохам и способное выделить из
себя перебежчика.
Одним утром, не зная, что с
собой делать, он лежал в своем нумере,
опершись грудью
на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством глядел
на улицу,
на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома, в ситцевой рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади, в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
Его составляли небольшой, заросший с краев прудик, сейчас же за ним крутая гора вверх, поросшая огромными старыми деревьями и кустами, часто перемешивающими свою разнообразную зелень, и перекинутая над прудом, у начала горы, старая береза, которая, держась частью своих толстых корней в влажном береге пруда, макушкой
оперлась на высокую, стройную осину и повесила кудрявые ветви над гладкой поверхностью пруда, отражавшего в
себе эти висящие ветки и окружавшую зелень.
Онуфревна
опиралась костлявою рукой
на клюку. Долго смотрела она
на Иоанна, вбирая в
себя пожелтевшие губы, как будто бы что-то жевала или бормотала.
Тут Вяземский заметил, что напрасно хотел
опереться на намек Ивана Васильевича, сделанный ему иносказательно во время пира, намек, вследствие которого он почел
себя вправе увезти Елену силою.
Слушая беседы хозяев о людях, я всегда вспоминал магазин обуви — там говорили так же. Мне было ясно, что хозяева тоже считают
себя лучшими в городе, они знают самые точные правила поведения и,
опираясь на эти правила, неясные мне, судят всех людей безжалостно и беспощадно. Суд этот вызывал у меня лютую тоску и досаду против законов хозяев, нарушать законы — стало источником удовольствия для меня.
Правительства и правящие классы
опираются теперь не
на право, даже не
на подобие справедливости, а
на такую, с помощью усовершенствований науки, искусную организацию, при которой все люди захвачены в круг насилия, из которого нет никакой возможности вырваться. Круг этот составляется теперь из четырех средств воздействия
на людей. Средства эти все связаны между
собою и поддерживаются одно другим, как звенья кольцом соединенной цепи.
Потом он очутился у
себя дома
на постели, комната была до боли ярко освещена, а окна бархатисто чернели;
опираясь боком
на лежанку, изогнулся, точно изломанный, чахоточный певчий; мимо него шагал, сунув руки в карманы, щеголеватый, худенький человек, с острым насмешливым лицом; у стола сидела Люба и, улыбаясь, говорила ему...
— Каково же будет вам, — говорил Фома, — если собственная ваша мать, так сказать, виновница дней ваших, возьмет палочку и,
опираясь на нее, дрожащими и иссохшими от голода руками начнет и в самом деле испрашивать
себе подаяния?
Но вдруг, повернув голову влево, Илья увидел знакомое ему толстое, блестящее, точно лаком покрытое лицо Петрухи Филимонова. Петруха сидел в первом ряду малиновых стульев,
опираясь затылком о спинку стула, и спокойно поглядывал
на публику. Раза два его глаза скользнули по лицу Ильи, и оба раза Лунёв ощущал в
себе желание встать
на ноги, сказать что-то Петрухе, или Громову, или всем людям в суде.
Илья с удивлением и завистью смотрел
на большую голову товарища. Иногда, чувствуя
себя забитым его вопросами, он вскакивал с места и произносил суровые речи. Плотный и широкий, он почему-то всегда в этих случаях отходил к печке,
опирался на неё плечами и, взмахивая курчавой головой, говорил, твёрдо отчеканивая слова...
Долинский приподнялся, дошел
на цыпочках до дивана и прилег. Он был очень изнурен многими бессонными ночами и уснул как умер. Однако, несмотря
на крепкий сон, часу во втором ночи, его как будто кто-то самым бесцеремонным образом толкнул под бок. Он вскочил, оглянулся и вздрогнул. Даша,
опершись на свою подушку локотком, манила Долинского к
себе пальчиком, и тихонько, шепотом называла его имя.
Они подошли потихоньку к двум часовым, которые,
опираясь на свои ружья, вполголоса разговаривали между
собою.
Войдя в нумер, проезжий тотчас сбросил с
себя шинель и шарф, сел
на диван и,
опершись в колени кулаками, сперва поглядел кругом, как бы спросонья, потом велел позвать своего слугу.
Колесников, бежавший
на несколько шагов позади Петруши, увидел и поразился тому, что Петруша вдруг ускорил бег, как птица, и, как птица же, плавно, неслышно и удивительно ловко опустился
на землю. В смутной догадке замедлил бег Колесников, пробежал мимо, пропустил мимо
себя Жучка, торопливо отхватывавшего короткими ногами, и остановился: в десяти шагах позади лежал Петруша,
опершись на локоть, и смотрел
на него.
Сидел, склонив голову, обеими руками
опершись на маузер, и в этой необычности и чудесной красоте ночного огня, леса и нежного зазыва струн самому
себе казался новым, прекрасным, только что сошедшим с неба — только в песне познает
себя и любит человек и теряет злую греховность свою.
— Не по
себе, братец! — отвечала Настя и поднялась,
опершись на один локоть.
Первое воззрение заключает в
себе более отвлеченности и формальности; оно
опирается на то, что должно было бы развиться и существовать; оно берет систему, но не хочет знать ее применений, разбирает анатомический скелет государственного устройства, не думая о физиологических отправлениях живого народного организма.
Но все размышления внезапно пресеклись, исчезли, спугнутые страхом: Артамонов внезапно увидал пред
собою того человека, который мешал ему жить легко и умело, как живёт Алексей, как живут другие, бойкие люди: мешал ему широколицый, бородатый человек, сидевший против него у самовара; он сидел молча, вцепившись пальцами левой руки в бороду,
опираясь щекою
на ладонь; он смотрел
на Петра Артамонова так печально, как будто прощался с ним, и в то же время так, как будто жалел его, укорял за что-то; смотрел и плакал, из-под его рыжеватых век текли ядовитые слёзы; а по краю бороды, около левого глаза, шевелилась большая муха; вот она переползла, точно по лицу покойника,
на висок, остановилась над бровью, заглядывая в глаз.
Изувеченная боярыня решила сама
себе помогать: она прежде всего приподняла с полу свои руки и хотела
на них
опереться, но вывернутые в суставах руки ей не повиновались.
В распоряжении Марфы Андревны оставались одни колени,
на них еще можно было кое-как
опереться. Марфа Андревна приподнялась с неимовернейшими страданиями и поползла к роженице
на коленях. Ползучи, она несла перед
собою свои вывихнутые и в настоящее время ни к чему не пригодные руки.
В душе, чистой от предрассудков, наука может
опереться на свидетельство духа о своем достоинстве, о своей возможности развить в
себе истину; от этого зависит смелость знать, святая дерзость сорвать завесу с Изиды и вперить горящий взор
на обнаженную истину, хотя бы то стоило жизни, лучших упований.
Один требовал
себя изобразить в сильном, энергическом повороте головы; другой с поднятыми кверху вдохновенными глазами; гвардейский поручик требовал непременно, чтобы в глазах виден был Марс; гражданский сановник норовил так, чтобы побольше было прямоты, благородства в лице и чтобы рука
оперлась на книгу,
на которой бы четкими словами было написано: «Всегда стоял за правду».