Неточные совпадения
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только не было найдено ни малейшей вины, но, напротив того,
оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
— Скляночку-то Тагильский подарил. Наврали газеты, что он застрелился, с месяц тому назад братишка Хотяинцева,
офицер, рассказывал, что случайно погиб на фронте где-то. Интересный он был. Подсчитал, сколько стоит аппарат нашего самодержавия и французской республики, —
оказалось: разница-то невелика, в этом деле франк от рубля не на много отстал. На республике не сэкономишь.
Он пошел впереди Самгина, бесцеремонно расталкивая людей, но на крыльце их остановил
офицер и, заявив, что он начальник караула, охраняющего Думу, не пустил их во дворец. Но они все-таки остались у входа в вестибюль, за колоннами, отсюда, с высоты, было очень удобно наблюдать революцию. Рядом с ними
оказался высокий старик.
Поднялась суматоха. «Пошел по орудиям!» — скомандовал
офицер. Все высыпали наверх. Кто-то позвал и отца Аввакума. Он неторопливо, как всегда, вышел и равнодушно смотрел, куда все направили зрительные трубы и в напряженном молчании ждали, что
окажется.
Несколько часов продолжалось это возмущение воды при безветрии и наконец стихло. По осмотре фрегата он
оказался весь избит. Трюм был наполнен водой, подмочившей провизию, амуницию и все частное добро
офицеров и матросов. А главное, не было более руля, который, оторвавшись вместе с частью фальшкиля, проплыл, в числе прочих обломков, мимо фрегата — «продолжать берег», по выражению адмирала.
— Не пускают, строгое начальство. Нынче только
офицер оказался обходительный.
Три мыслителя прилегли на траву, продолжали спор; теперь огюстконтистом
оказался уже Дмитрий Сергеич, а схематистом
офицер, но ригорист так и остался ригористом.
Старики Бурмакины жили радушно, и гости ездили к ним часто. У них были две дочери, обе на выданье; надо же было барышням развлеченье доставить. Правда, что между помещиками женихов не
оказывалось, кроме закоренелых холостяков, погрязших в гаремной жизни, но в уездном городе и по деревням расквартирован был кавалерийский полк, а между
офицерами и женихов присмотреть не в редкость бывало. Стало быть, без приемов обойтись никак нельзя.
Следствие по этому делу производил
офицер постовой команды, который заложил тому же Шапире ружье и состоял у него в денежной зависимости; когда дело было отобрано от
офицера, то не
оказалось документов, изобличавших Шапиру.
Один из них, старик без усов и с седыми бакенами, похожий лицом на драматурга Ибсена,
оказался младшим врачом местного лазарета, другой, тоже старик, отрекомендовался штаб-офицером оренбургского казачьего войска.
Впрочем, эта поездка
оказалась неудачной, и Малевскому вышла даже неприятность: ему напомнили какую-то историю с какими-то путейскими
офицерами — и он должен был в объяснениях своих сказать, что был тогда неопытен.
Младшие
офицеры, по положению, должны были жить в лагерное время около своих рот в деревянных бараках, но Ромашов остался на городской квартире, потому что офицерское помещение шестой роты пришло в страшную ветхость и грозило разрушением, а на ремонт его не
оказывалось нужных сумм.
Оказалось, что Козельцов 2-й с преферансом и сахаром был должен только 8 рублей
офицеру из П. Старший брат дал их ему, заметив только, что этак нельзя, когда денег нет, еще в преферанс играть.
Явился как-то на зимовник молодой казак, Иван Подкопаев, нанялся в табунщики,
оказался прекрасным наездником и вскоре стал первым помощником старика. Казак влюбился в хозяйскую дочь, а та в него. Мать, видя их взаимность, хотела их поженить, но гордый отец мечтал ее видеть непременно за
офицером, и были приезжавшие ремонтеры, которые не прочь бы жениться на богатой коннозаводчице.
Петр Верховенский успел слепить у нас «пятерку», наподобие той, которая уже была у него заведена в Москве и еще, как
оказалось теперь, в нашем уезде между
офицерами.
Что до дам и девиц, то давешние расчеты Петра Степановича (теперь уже очевидно коварные)
оказались в высшей степени неправильными: съехалось чрезвычайно мало; на четырех мужчин вряд ли приходилась одна дама, да и какие дамы! «Какие-то» жены полковых обер-офицеров, разная почтамтская и чиновничья мелюзга, три лекарши с дочерьми, две-три помещицы из бедненьких, семь дочерей и одна племянница того секретаря, о котором я как-то упоминал выше, купчихи, — того ли ожидала Юлия Михайловна?
— Но, позвольте, если вы видели эти стихи за границей и потом,
оказывается, здесь, у того
офицера…
Когда караульный
офицер прибежал с командой и ключами и велел отпереть каземат, чтобы броситься на взбесившегося и связать его, то
оказалось, что тот был в сильнейшей белой горячке; его перевезли домой к мамаше.
Он до того был трус, что, бросившись с ножом, он даже не ранил
офицера, а сделал всё для проформы, для того только, чтоб
оказалось новое преступление, за которое бы его опять стали судить.
Эти унтер-офицеры
оказались большею частью людьми порядочными и смышлеными, понимающими свое положение.
Мы сидели за чаем на палубе. Разудало засвистал третий. Видим, с берега бежит
офицер в белом кителе, с маленькой сумочкой и шинелью, переброшенной через руку. Он ловко перебежал с пристани на пароход по одной сходне, так как другую уже успели отнять. Поздоровавшись с капитаном за руку, он легко влетел по лестнице на палубу — и прямо к отцу. Поздоровались.
Оказались старые знакомые.
Наступило молчание.
Офицер Бойко достал из ящика два пистолета: один подали фон Корену, другой Лаевскому, и затем произошло замешательство, которое ненадолго развеселило зоолога и секундантов.
Оказалось, что из всех присутствовавших ни один не был на дуэли ни разу в жизни и никто не знал точно, как нужно становиться и что должны говорить и делать секунданты. Но потом Бойко вспомнил и, улыбаясь, стал объяснять.
Но
оказалось совершенно противное: как ни бились иноземные
офицеры и полковники, а древняя Русь не только не достигла с их помощью величия пред врагами, но и просто воинского искусства-то не приобрела.
Когда похороны вышли из улицы на площадь,
оказалось, что она тесно забита обывателями, запасными, солдатами поручика Маврина, малочисленным начальством и духовенством в центре толпы. Хладнокровный поручик парадно, монументом стоял впереди своих солдат, его освещало солнце; конусообразные попы и дьякона стояли тоже золотыми истуканами, они таяли, плавились на солнце, сияние риз тоже падало на поручика Маврина; впереди аналоя подпрыгивал, размахивая фуражкой, толстый
офицер с жестяной головою.
Офицеры сговорились катать дам на своих лошадях. Главным возницей
оказался ротмистр Штерн в своих широких санях, запряженных великолепною тройкой серых. Подпоясав енотовую шинель, он сам правил, с трудом сдерживая коней.
Помощник квартального надзирателя,
офицер путей сообщения, сам г. Ратч, который, вероятно, никак не ожидал, что его красноречию будет положен такой скорый конец, попытались было восстановить тишину… но усилия их
оказались тщетными. Мой сосед, рыбный торговец, даже на самого г. Ратча накинулся.
Спать не хотелось; я встал и начал бродить по сырой траве между нашим батальоном и артиллерией. Темная фигура поравнялась со мною, гремя саблею; по ее звуку я догадался, что это
офицер, и вытянулся во фронт.
Офицер подошел ко мне и
оказался Венцелем.
Дворяне обыкновенно записывались прямо в полк, после такого воспитания, какое описывалось в «Живописце» и в «Трутне», и когда при императоре Александре последовал указ о производстве в
офицеры только грамотных, то
оказалось чрезвычайно много не знавших грамоте унтер-офицеров из дворян.
Развязка повести, происходящая на песчаном берегу моря в Испании, куда прибыл для этого русский фрегат; чудесное избавление, из-под ножей убийц, героя романа тем самым морским
офицером, от которого Завольский бежал в Испанию, и который
оказался родным братом, а не любовником героини романа — все это слишком самовольно устроено автором и не удовлетворяет читателя.
Узнали друг друга:
офицер своего полка
оказался.
Анцыфров, видимо, желал порисоваться, — показать, что и он тоже такого рода важная птица, которую есть за что арестовать. Полояров, напротив, как-то злобно отмалчивался. По сведениям хозяйки,
оказалось, однако, что забрано в ночь вовсе не множество, на чем так упорно продолжал настаивать Анцыфров, а всего только четыре человека: один молодой, но семейный чиновник, один
офицер Инфляндманландского полка, племянник соборного протопопа да гимназист седьмого класса — сын инспектора врачебной управы.
Теперь же
оказалось, что этот воздержный, характерный игрок проигрался в пух в отряде не только деньгами, но и вещами, что означает последнюю степень проигрыша для
офицера.
— Да, бывают, я это хорошо знаю. Но только, — уж извините, не из рабочих. В Курске, пред нашим отъездом сюда, Михаил хотел освободить одного арестованного, — никаких данных против него. А чекист, потрясая руками: «они всю жизнь нас давили, расстреливали нашего брата-рабочего. И его расстрелять!» Михаилу он показался подозрительным. Велел навести справки.
Оказалось, — бывший жандармский
офицер. Расстреляли.
У нас расхворалась одна из штатных сестер, за нею следом — сверхштатная, жена
офицера. В султановском госпитале заболела красавица Вера Николаевна. У всех трех
оказался брюшной тиф; они захватили его в Мукдене, ухаживая за больными. Заболевших сестер эвакуировали на санитарном поезде в Харбин…
Всякая спайка исчезла, все преграды рушились. Стояла полная анархия. Что прежде представлялось совершенно немыслимым, теперь
оказывалось таким простым и легким! Десятки
офицеров против тысяч солдат, — как могли первые властвовать над вторыми, как могли вторые покорно нести эту власть? Рухнуло что-то невидимое, неосязаемое, исчезло какое-то внушение, вскрылась какая-то тайна, — и всем стало очевидно, что тысяча людей сильнее десятка.
Шли дни. Случилось как-то так, что назначение смотрителя в полк замедлилось, явились какие-то препятствия,
оказалось возможным сделать это только через месяц; через месяц сделать это забыли. Смотритель остался в госпитале, а раненый
офицер, намеченный на его место, пошел опять в строй.
— Пожалуй, вот случай с моим товарищем по полку, тоже бывшим поручиком павлоградского полка ван Бениненгеном. Его спас от смерти висевший у него на груди большой эмалированный крест. В кавалерийской атаке японский
офицер нанёс ему удар саблей, но удар пришёлся по кресту и был так силён, что вся эмаль с креста слетела, но это препятствие сделано то, что сабля соскользнула и у ван Бениненгена
оказалось лишь разрублено левое плечо, а иначе бы была разрублена вся грудь…
Сначала он не обратил на него внимания, так как Лизаро был одет в арестантский халат, но когда он снял с себя его и
оказался в весьма потертом пиджаке, то этот туалет, редкий между арестантами из простых, бросился в глаза Николаю Герасимовичу, и он спросил унтер-офицера, указывая на арестанта в пиджаке...
В номере Саши появились полицейские и лекаря с фельдшерами и стали писать протокол. Мы
оказались лишними, и нас попросили удалиться. Его раздевали и осматривали его вещи при одних понятых, в числе которых был коридорный Марко и наш полковой доктор, да один
офицер в виде депутата. Денег, разумеется, не нашли.
— Кажется все. Я отпер найденную на стуле сумочку и в ней
оказалось четыре тысячи шестьсот тридцать восемь рублей кредитными билетами, носовой платок и золотой портсигар с папиросами, — указал полицейский
офицер на стол в приемной, где лежали раскрытая сумочка и поименованные им вещи и деньги.
Оказалось, что четверо гвардейских
офицеров, приехав на Крестовский остров и не желая заходить ни в трактир, ни сесть за один из столиков на площадке перед трактиром, забрались в пустой карусель и приказали подать туда шипучки.
Мой сосед-офицер
оказался правым.
«Железная одесская бригада»,
офицеры которой едут со мной,
оказалась и самой любезной бригадой.
— Еще молодым
офицером я страстно полюбил твою мать и женился на ней против воли своих родителей, которые не ждали никакого добра от брака с женщиной другой религии. Они
оказались правы: брак был в высшей степени несчастным и кончился разводом по моему требованию. Я на это имел неоспоримое право, закон отдал сына мне. Более я не могу тебе сказать, потому что не хочу обвинять мать перед сыном. Удовольствуйся этим.
Вечер в таких домах кончается рано, в 8 часов здесь уже спят. А после того как больные легли спать, в 11 часов ночи, покои их обходил дежурный надзиратель по заведению, унтер-офицер Коноплев. Оба эти должностные лица, обойдя покои, явились к смотрителю майору Колиньи и доложили ему о совершенном благополучии того самого отделения, где к утру
оказался такой неожиданный и такой несчастный случай.
Многим из гостей, которые
оказывались людьми нуждающимися, Степан Иванович даже оказывал значительное пособие, а
офицерам всегда любил дарить что-нибудь ценное на память.